Офелия — страница 48 из 62

Приснился поезд – гремящий железными суставами, быстрый, несущийся сквозь тьму в сияющем ореоле. Мелькали лица, пахло сигаретами и едой, как в кафе. Твердь под ногами гудела и вздрагивала, наполняя сердце зыбким предчувствием тревоги. Питер то прикрывал глаза от ярких, дразнящих огней, то тщетно вглядывался в темноту, пытаясь понять, находится он внутри поезда или смотрит на него со стороны. А потом он вдруг оказался у окна, заглянул в него, увидел по ту сторону неоновое розовое свечение, успел разглядеть силуэт сидящей на софе девушки в белом платье и вдруг понял, что заглядывает в иллюминатор нижней гостиной. А сам находится в воде, и вокруг больше ничего, кроме темной холодной воды и пульсации в ушах нарастающего гула. И от обступающей тьмы и грохота, так похожего на барабанный, Питер начал метаться, биться в стекло. И перед самым пробуждением увидел по ту сторону окна Йонаса, который что-то кричал, да было ничего не слышно…

Проснулся разбитым, с пересохшим горлом и поплелся на кухню. Тереза сидела напротив радиоприемника и напряженно слушала новости. Питер тоже прислушался: диктор говорил о войне, зачитывал сводки с территории «пятна междумирья». Миссис Литтл хмурилась, комкала в округлых ладонях фартук. На плите в кастрюле что-то булькало, распространяя приятный запах мяса и овощей. «Рагу, – подумал Питер. – Тетя всякий раз готовит рагу. И оно у нее всегда вкусное».

– Проснулся? – улыбнулась Тереза Литтл. – Поешь что-нибудь?

– Нет, спасибо. Я бы попил.

Она налила стакан морса из холодильника, поставила на стол и пригласила Питера сесть.

– Что-то ты совсем невесел, дружок, – вздохнула тетя. – Чем я могу тебе помочь?

Мальчишка пожал плечами и уткнулся в стакан с морсом. И в самом деле – чем? Вряд ли она отвезет его домой. И вряд ли поймет. Она же взрослая.

– Давай хотя бы просто поговорим. Я же вижу, что ты не рад, что приехал.

– Я не приехал. Меня отец привез, чтобы я ему не мешался, – вздохнул Питер и добавил: – Спасибо за морс. Очень вкусно.

Тереза выключила радио, подсела к Питеру за стол. Поводила пальцем по узорчатой скатерти, помолчала.

– Что там про войну рассказывают? – спросил Питер, которого начала тяготить тишина.

– Как обычно, зайчик. То мы наступаем и гоним врага вглубь их мира, то они снова атакуют. Сегодня передали, что за прошедшие трое суток со стороны людей потерь нет.

– А со стороны оттудышей?

– Про них никогда не говорят.

Питер кивнул и осторожно спросил:

– Отец сказал, почему привез меня к вам?

– Да. Но, если честно, я предпочла бы послушать и тебя.

– Зачем? – буркнул Питер.

– Давай я скажу так: мне не все было понятно.

Тон тети Терезы звучал дружелюбно и успокаивающе. И Питер подумал: «А что я потеряю, если все расскажу ей? Хуже, чем есть, уже не будет». Женщина уловила перемену в лице мальчишки, тепло улыбнулась:

– Мне нужно минут пятнадцать, чтобы доделать рагу. А тебе, как мне кажется, надо подумать над тем, что именно ты мне расскажешь. А дальше мы с тобой прогуляемся по окрестностям. Можно сходить на паромную пристань. Как тебе такая мысль?

Бристоль Питер видел только из окна машины, и он ему не понравился. Но раз предстояло проторчать тут целую неделю, идея исследовать территорию показалась очень неплохой.

На прогулке Питер все рассказал. Про то, как впервые увидел Офелию, как сперва побаивался ее. Про то, какая она любознательная. И конечно же о том, какая она красивая. А дальше поведал о дрессировке, о том, что папа хочет зарабатывать на денежных призах, которые Офелия будет получать на выставках. Тетя Тереза размеренно шагала рядом с мальчишкой, сунув руки в карманы платья, и внимательно слушала, не перебивая.

– А когда мы с Кевином вступились за нее и заставили тренершу оставить ее в покое, отец отослал меня сюда. Чтобы я не видел ни друзей, ни Офелии. И не мешал ему делать с моей подругой то, что ему хочется. А ее это мучает, тетя. Она добрая и терпеливая, она никому не делает зла. Я не могу стоять в стороне, когда делают плохо моим друзьям, – закончил рассказ Питер.

Они дошли до пристани и сели за столик в уличном кафе. Тереза заказала себе кофе, Питеру мороженое и чаю. Пока мальчишка ел, она отпивала из своей чашки маленькими глотками и смотрела в сторону. Питер тоже молчал. Смотрел на подплывающие к пристани лодки, вдыхал запах реки, такой непохожий на запах ручья, где они с ребятами удили рыбу. Эйвон пах не травами и нагретой солнцем корой дерева, а чем-то мертвым, металлическим. Запах был настолько четким, что, казалось, пропитал даже мороженое, потому сладость Питер доел с трудом.

– Посмотрим на воду? – предложила ему Тереза.

Официант принес счет, Тереза положила на блюдце несколько монет. Питер украдкой следил за выражением ее лица, пытался предположить, о чем она думает. Ему показалось, что после его рассказа тетя загрустила.

Вода у причала лениво плескалась, отсвечивая на солнце бензиновыми разводами поверх желтоватой мути. Возле одетых в камень берегов плавал мусор, размокшая бумага, щепки. Питер пригляделся и среди бурых мохнатых водорослей разглядел мертвую рыбу. «Эйвон и Бристоль – братья. Очень похожи, – подумал он. – Серые, грязные, скучные и замусоренные. И серый цвет тут везде. Как будто кто-то нарисовал цветную картинку на серой бумаге».

– У нас за деревней протекает большой ручей, – сказал он, повернувшись к тетке, которая смотрела на воду, облокотившись на давно не крашенные деревянные перила. – В нем вода выглядит живой. А тут какая-то мертвая.

– Удел крупных рек, зайчик, – вздохнула Тереза. – Большие реки в черте города ленивы, медлительны и сонны. То ли дело в ущелье. Хочешь, съездим на днях в Клиф-тон? Там замечательный старый подвесной мост. Как раз над ущельем, на дне которого бежит Эйвон. На закате там невероятно красиво.

Питер хотел вежливо отказаться, но подумал, что прогулка будет хоть каким-то развлечением здесь, и согласился. Они с Терезой медленно пошли по набережной в сторону дома. Каблучки маминой сестры ровно постукивали по тротуару. Питер обходил лужи и думал о том, что Офелии бы Эйвон тоже не понравился.

– Я все размышляю о том, что ты рассказал, – задумчиво начала тетя. – И чем больше вдумываюсь, тем меньше понимаю мир, в котором живу. Я не вправе при тебе обсуждать поступки твоих родителей. Но я их не понимаю. Папа знает, что вы с русалочкой друзья, верно? А мама?

– И мама знает. Но им это не нравится. Папа позволяет мне играть с Офелией только ради того, чтобы она лучше слушалась. Мама… Мама считает, что Офелию не следовало покупать. Что она опасна.

– А когда ты заступился за русалочку, что сказала мама?

– Ничего не сказала. Кроме того, что приедет папа и будет очень недоволен.

– А кто кормит Офелию?

– Папа. Иногда я. Агата ей как-то дала кусочек белого хлеба, но Офелия показала, что ей невкусно.

– Выходит, мама совсем не знает вашу Офелию?

Питер посопел, скользнул взглядом по витрине парикмахерской.

– Ее никто так не знает, как я. Для папы она животное. Мама с ней совсем не общается. Ларри неприятно, когда он ее видит. Агата раньше тоже ее боялась, но сейчас поняла, что Офелия – такая же, как мы.

Тереза поглядела на него так, что Питеру стало странно. Никто из взрослых не сочувствовал Офелии. Никогда. Для всех она была или экзотическим зверьком, или врагом. Были и те, кто оставался к ней равнодушен. Например, Тревор. Но Тереза Литтл, похоже, не относилась ни к одной из этих категорий.

– Печально, зайчик. Вернется с работы дядя Фред, и мы подумаем, как тебе помочь.

– Тетя Тереза, вы… не ненавидите Офелию?

Она остановилась, взмахнула накрашенными ресницами.

– Нет, конечно. Она же просто ребенок, который ни в чем не виноват. Я представляю, как ей страшно в чужом мире… Да, так не принято думать, но почему я должна поддакивать тем, кто несет чушь? – возмущенно произнесла она и тут же осеклась: – Прости. Я не должна так говорить при тебе. Давай сделаем так: мы с Фредом постараемся сделать твое пребывание у нас приятным, а ты пообещай не грустить.

– Легко пообещать, – хмыкнул Питер.

– А ты попробуй не только пообещать, но и сделать. Как должны поступать взрослые.

– Я тоже не должен так говорить, но взрослые очень редко выполняют обещания, – ядовито сказал он, провожая взглядом рейсовый автобус. – Но еще чаще взрослые говорят одно, делают другое, а думают при этом вообще третье.

Тереза присела на корточки. Подол позади нее почти коснулся мокрого тротуара.

– Питер, я тоже взрослая. Но это вовсе не значит, что все одинаковые, – сказала она спокойно, глядя на мальчишку снизу вверх. – Ты уже большой парень, умеешь делать выводы. Но я прошу тебя: никогда не обобщай, когда речь идет о людях. И не торопись сделать вывод.

Вечером, уже засыпая под мурлыканье кота в изголовье кровати, Питер прислушивался к разговору дяди и тети в соседней комнате. Подслушивать было нехорошо, но Литтлы говорили как раз о нем и об Офелии.

– Фред, вдумайся, – торопливо шептала Тереза. – Это как вообще: отсылать сына из дома для того, чтобы тот не мешал причинять боль существу, к которому привязан? Объявлять мальца позором семьи, запирать его… И Оливия молчала! Оливия во всем потакает мужу! Это оттолкнет Питера от них, нельзя так!

– Прости, дорогая, но сестра твоя – тряпка. А от Леона я такого просто не ожидал. Прибыль прибылью, но так ломать собственного сына… – Голос Фреда Литтла звучал задумчиво. – У Пита доброе сердце, сильный парнишка растет. Я прежде считал его слабохарактерным, но теперь вижу, что ошибся. Встать на защиту русалки – это очень смело. Особенно пойти отцу наперекор.

– Он знал, ради чего это делал, – гордо сказала его жена. – У мальчика очень правильное представление о чести и бесчестии. Он защищал слабое, красивое, хрупкое создание. А Леон старательно рвет ту волшебную нить, что связывает детей дружбой. Что будет, когда она порвется?

– Одним порядочным человеком станет меньше. Тереза, я понимаю, что это чужая семья, но я считаю своим долгом вмешаться в ситуацию. Я поговорю с Леоном с глазу на глаз при первом же удобном случае.