– «Эй, друг мой, друг ты мой! – пели мальчишки во все горло. – Просто будь со мной! Будь со мной, будь со мной всегда ты!»
Йонас опустил стекло, подставил холодному сырому ветру раскрытую ладонь. Питер вдохнул свежий запах океана и сентябрьского утра с горьковатым привкусом сырой листвы и тут же вспомнил, как плавно опадали, кружась, узкие листья-лодочки со старой ивы. И как они с Йоном и Кевином дружно прыгали с ветки в неглубокую заводь ручья, пугая рыбу воплями и баламутя кристально-чистую прозрачную воду.
– «Если звезды с небес упадут на нас или горы вдруг рухнут в моря, не всплакну! Клянусь! Слез не стану лить, пока ты, ты, друг мой, ты со мной…»
И сквозь песню прорвался чужой равнодушный голос, усиленный динамиком мегафона:
– Водитель серебристого грузовика, немедленно остановитесь! Остановитесь, или мы будем вынуждены применить оружие!
Одна из полицейских машин почти обошла «Посейдон» справа, заставив Йонаса свернуть влево, чтобы оторваться от преследования.
– Ребята! Пожалуйста, стойте! – донеслось из машины.
Питер и Йонас переглянулись.
– Мы же оторвемся? – неуверенно спросил Питер.
– Оторвемся. Если надо – протараним их тачки. Только… Пит, я поворот пропустил. Где спуск вниз, – признался Йонас, выкручивая руль и старательно уходя правее.
Питер улыбнулся:
– Но там же еще будет, верно?
– Да. Километров через двадцать.
Питер сглотнул, чувствуя, как к горлу подкатывает горечь. Йонас так уверенно гнал вперед, что мальчишке верилось, будто двадцать километров – это ерунда, они прорвутся, а полицейские заглохнут, увязнут в грязи, у них кончится бензин… да что угодно случится, но их они не догонят. «Посейдон», огромный и тяжелый, виделся Питеру неприступной крепостью, а они с Йонасом – неуязвимыми. «Боги другого мира хранят нас. Они нам помогут. Офелия, держись!» – думал Питер, гоняя эти мысли по кругу, чтобы не допустить никаких сомнений. Все будет хорошо, пока он в это верит. Все будет хорошо.
Погоня настигала. «Посейдон» шел все тяжелее: они окончательно сбились с дороги и ехали по лугу, сминая серебристо-багряные от восходящего солнца травы.
– Ребята! Остановитесь! Дальше опасно! – Голос полицейского выдавал волнение, срывался. – Остановитесь, давайте поговорим!
– Ну уж нет! – огрызнулся Йонас и утопил педаль газа до упора. – Говорить буду я. Питер, ты меня слушаешь?
– Да, Йон.
– Я сейчас пойду на разворот, сброшу скорость. Ты должен спрыгнуть. Возьми Лу и позаботься о нем.
– Нет-нет! Как же ты?..
– Молчи. Дослушай. Главное. – Йонас говорил короткими фразами, будто его что-то душило. – Родители. Не прекращай любить их. Какими бы они ни были. Они даны нам не для того, чтобы ненавидеть. Мы должны учиться у них. Учиться каждый миг. И если понадобится – исправлять их ошибки. Искупать их вину. Пит, я очень любил маму. И отца. Не убийцу, из-за которого я остался сиротой. Талантливого ученого, каким я его помню. Пит, ты понял? Береги родителей. Люби. Смотри на них и не совершай их ошибок.
Йонас схватил руль одной рукой, нагнулся к Питеру, обнял его.
– Передавай Кеву привет. И помни обо мне, мой единственный друг.
Он выхватил из кармана упирающегося, визжащего Лу, сунул его Питеру под куртку, крутанул руль, резко уводя грузовик влево, и заорал:
– Сейчас!!!
Питер распахнул дверь, зажмурился от вида проносящейся под ним земли. Положил на сиденье деревянную лошадку.
– Поклянись, что дашь знать о себе! Сбереги Офелию! – И на ходу спрыгнул в колышущееся море жухлой травы.
Он ударился всем телом, рассадил лоб, в левой руке, которой он попытался смягчить падение, хрустнуло. Лу метался, прижатый к груди правой рукой, рвал его пальцы мелкими острыми зубками, плакал, плакал… Питер с трудом поднялся на ноги, отдышался. Голова гудела, от левого плеча по телу разливались волны боли, пульсируя в такт с бешено колотящимся сердцем.
Серебристый грузовик замедлил движение, тяжело развернулся, скрежеща металлическими суставами, и пошел по прямой в сторону океана. Туда, где белоснежные скалы Дувра обрывались вниз отвесной стеной.
И тут Питер с ужасающей четкостью понял, что нет там никакого спуска вниз. А потом увидел, как фигурка в желтой куртке выбирается через окно кабины на крышу, выпрямляется, балансируя под натиском ветра, перепрыгивает на цистерну и тянет вверх крышку люка. Склоняется и осторожно выпрямляется, обнимая обеими руками русалочку – такую маленькую, хрупкую. И она держится за него не боясь, и грузовик летит, летит по прямой…
– Офелия! Йонас! Не смей! – Питер бежал за машиной, путаясь в мокрой жесткой траве, кричал, срывая горло: – Не на-а-а-адо!!!
Рассветное солнце дотянулось до «Посейдона», серебристое покрытие ярко вспыхнуло, оставив выжженную в памяти картинку: громадная машина, похожая на тигра, зависшего над краем пропасти в прыжке, и две маленькие фигурки на верху цистерны. Питер готов был поклясться, что за миг до падения отчетливо увидел, как Йонас и Офелия оттолкнулись от крыши грузовика, раскинули руки и взлетели.
«Далеко-далеко, за самый край земли, летели птицы… Летели и несли симфонию жизни. К краю света птицы летели и на краю света они выводили симфонию жизни. Одна… и две, и три тысячи. Четыре и семь тысяч… Пели… Я слышу их песнь – торжество жизни…»
Эпилог
Так бы и закончилась эта история. Тел тринадцатилетнего подростка и русалки так и не нашли. Бартоломью Айронс пошел под суд за намеренный вред чужому имуществу. Питер три месяца провел в больнице со сложным переломом. На выписку к нему приехал Кевин Блюм – все такой же худенький, мелкий и кудрявый, но в глазах его появилось что-то пугающе новое. «Палмер, я всегда буду помнить, кто виноват в том, что случилось, – серьезно сказал он. – И клянусь: я этого так не оставлю».
На этом бы все и закончилось, но…
В феврале тысяча девятьсот шестьдесят третьего года тринадцатилетний Питер Палмер получил открытку. С одной стороны помятого картонного прямоугольника красовался вид довоенного Дрездена, а с обратной мелким почерком было написано простым карандашом: «Привет! Это мы! Как обещал, сообщаю: мы добрались. Здесь нет почты, и мне пришлось несколько дней добираться до города, но какая тут красивая осень! Не грусти, Пит Нами Не Забыт. Она сберегла твою лошадку и вот тут (обведено кружком) приложила руку. И еще: она меня простила. До встречи однажды! Твои друзья навсегда». И Питер улыбнулся – радостно, искренне – впервые за полгода. Пикси по имени Лу, живущего в доме Палмеров, смогли оторвать от открытки только вместе с уголком марки.
В октябре тысяча девятьсот семидесятого года его величество Георг Шестой скончался в результате несчастного случая. Причиной его смерти стала шаровая молния – редкий, грозный природный феномен, поразивший монарха Великобритании во время выступления перед лидерами стран «Большой семерки». Доказать причастность Кевина Блюма к смерти монарха не удалось, и юный талантливый ученый был освобожден в зале суда под ликующие крики коллег и многочисленных друзей. Маргарет, дочь Георга Шестого, взошедшая на престол, объявила о выводе войск Великобритании из зоны «пятна междумирья» и положила конец бесчеловечному обращению с оттудышами.
В июле тысяча девятьсот семьдесят первого года на концерте «Битлз» молодой художник Питер Палмер встретил ее: невысокую, тоненькую, темноглазую, с белыми, как снег, волосами, в которых виднелись розовые и голубые пряди. Цветы, что он дарил, не вяли в ее доме месяцами.
Свадебное платье с пышными оборками и ажурными кружевами окутывало ее, словно облако. Они прожили вместе долгую счастливую жизнь.
И до конца своих дней Питер про себя звал ее Офелией.