— Он не отвечает на этот вопрос.
Передо мною метрах в десяти извивается и протискивается меж людей Триша Ламберт, одетая в черное сатиновое платье с открытой спиной и напоминающая собой рекламу Валентино. Она замечает меня краем своих лисьих глаз и быстро поворачивает в другую сторону. Я собираюсь сказать что-то Лори, когда… когда чувствую, как кто-то щиплет меня за задницу. Это, должно быть, Марджори Миллет, не иначе?
Но это не она. Это Лесли Ашер-Соумс. И я никогда ее раньше такой не видел.
На ней черное платье с низким вырезом, открывающим взору грудь и плечи. Я никогда не видел ее настолько обнаженной. И еще у нее открыта спина, почти полностью, и это великолепная спина, изогнутая и аэродинамически спроектированная, с остро торчащими лопатками.
(И она меня ущипнула! Не будем забывать это.)
— Лесли! Как ты смеешь! — говорю я в притворном гневе.
Лори Лафферти быстро исчезает в толпе.
Лесли почти пьяна, по-моему, ей не хватает лишь пары коктейлей для полной отключки. Кто бы мог подумать, что эта Слоан Рейнджер, с респектабельным папашей, попивающим кларет, читающим «Спектатор», одевающимся в твид и охотящимся на лис, с домом в Болтонс и, вероятно, наследница поместья (какого-нибудь Фестерсор или Слаттернли), может вот так напиваться?
— Ты не на свидании? — спрашивает меня она.
Что она имеет в виду? Это она про Айви? Я знаю, что она знает, но она не знает, что я знаю.
— Нет, не на свидании. А Колин Тунабранк-Йист вернулся в Лондон?
— Он — Тенбридж-Йейтс, и чертовски досадно, что его нет здесь, правда?
— Как часто на самом деле вы видите друг друга?
— Довольно часто, — отвечает она, отхлебывая из своего стакана так, что на секунду на ее верхней губе остаются блестящие серебристые «усы».
Становится интересно — она выглядит превосходно, и впервые за все время нашего знакомства наконец-то распустила свой вечный «конский хвост». (Мне невольно подумалось, что если бы ей понадобилась неотложная операция на мозге, то она отказалась бы от нее из-за боязни на время утратить свою красоту.) У нее в высшей степени «версальские» волосы: блестящие, колышущиеся, упругие, напитанные «Силкинсом» — «фотографии рекламы „Клэрола“ и „Брека“ прилагаются».
— Но вы помолвлены.
— Разве? — морщит она носик. — Да, мы помолвлены. Но… я почти уверена, что он трахает какую-то девку.
Происходящее кажется мне невероятным: она присылает мне письмо по электронной почте, игриво толкает меня, а вот теперь произносит при мне слово «трахает» — все это, плюс маленькая ложбинка на ее груди, выставленная напоказ голая спина и волосы, рассыпанные по плечам… это уже перебор, который удваивает градус выпитого мной спиртного.
— Почему ты так думаешь? — спрашиваю я.
— Потому, что он не хочет трахать меня. А ведь мы не видели друг друга несколько месяцев. Я мечтаю лишь о том, чтобы она наградила его свежим триппером.
Похоже, ворота слегка приоткрылись, и я распахиваю их настежь пинком.
— Ну, мне ты кажешься определенно трахабильной.
О как! У меня наперечет такие случаи, когда я иду на автофлирте и когда меня с души воротит даже от звука собственного голоса. Хотя я знаю, что «Трахабильная» — это девичья фамилия ее матери.
— Да, я такая, — кокетничает Лесли, допивая свой стакан и покачивая головой не в такт музыке. Теперь она полностью «готова».
«Она знает обо мне и Айви, — стучит у меня в мозгу, — она знает, она знает, она знает». Зачем, зачем я влез во все это, и удастся ли мне выйти сухим из воды?
Но, может быть, Лесли принадлежит к таким женщинам, которым нравятся несвободные мужчины, особенно если они знакомы с их подружками? Может быть, под маской леди резвится шаловливая чертовка, и мое амплуа героя-любовника привлекает ее, словно наличие дорогого костюма, своего дома в Хамптонс или трастового фонда с капиталом в двести тысяч долларов.
— Я пойду возьму еще стакан. Что бы ты ни делал, Зэки, не двигайся с места! — она показывает пальцем вниз на два черных квадрата на линолеуме, где я стою.
— Хорошо, буду здесь, — отвечаю я со вздохом, застегивая пиджак, чтобы скрыть внезапную эрекцию, которую никто не должен заметить.
— У тебя что — стоит? — спрашивает Марджори, бочком придвинувшись ко мне, как только Лесли отходит за новой порцией спиртного.
— С чего это ты взяла?
— Ты торчишь всего лишь от разговора с Лесли, ого? Я знаю, что, когда ты вздыхаешь и застегиваешь пиджак на все пуговицы, это означает, что ты взведен. Помнишь… я когда-то тебя быстро заводила.
Ты до сих пор меня заводишь и продолжаешь мучить. Когда я буду девяностолетней развалиной… твои торчащие груди и огоньки в глазах станут последним виденьем, перед тем как отлетит моя душа. Возможно, это случится уже на следующей неделе.
Я расстегиваю пиджак, и она вдруг щупает меня внизу.
— Видишь! Я была права! Я знала.
Она смотрит на меня расширенными глазами.
Впервые за целый год она потрогала меня там. Но это не сильно обнадеживает.
А что, если она захочет, чтобы… чтобы я ушел с ней? Что мне делать? Как ответить «нет»… зачем мне говорить «нет»? Я не могу упускать такую возможность. Это все равно как если бы вам подарили «Роллс-ройс», который, может быть, вам и не нужен, а вы, как последний кретин, взяли и отказались.
(А тут еще вдобавок к подарку идет бонус: месть Марку Ларкину. Даже если он никогда об этом не узнает — что вряд ли, поскольку дело касается Марджори, — я все равно сделаю лучшим способом этого ублюдка, моего временного босса.)
А как же быть с милой невинной Айви Купер?
Ладно, я никогда не клялся ей в верности, как и она мне. Я знаю, что наша связь должна умереть, и, похоже, мучительной смертью. Айви будет плакать, сходить с ума и снова надеяться, а я буду чувствовать себя мерзавцем некоторое время, но не вечно же.
— Ты можешь отпустить теперь, Марджори.
Она отпускает. Очень жаль.
— Как так вышло, что здесь нет твоей маленькой потаскушки? — спрашивает она.
Ага, этот кусок льда все же раскололся, думаю я и говорю:
— Какой потаскушки?
— Пятилетней дочки Джимми Купера.
— Она не пятилетняя.
— Ах, извините. Семилетняя. Ты собираешь разбить ее драгоценное маленькое найтингейл-бэмфордское сердечко?
— Ты ошибаешься.
— Я думаю, что она не настолько важная персона, чтобы находиться здесь, верно?
— Как и ваш покорный слуга, — отвечаю я.
— Руки прочь, Марджи. Я первая его увидела, — говорит Лесли, присоединяясь к нам.
Я не могу сдвинуться с места, как будто мои башмаки намертво приклеились к двум черным квадратам.
— Это не совсем так, — отвечает Марджори.
— Ах да, вы когда-то были страстной парочкой, правда?
Я и до этого момента не сомневался, что Марджори ей все рассказала, — не будь она Марджори, если бы это не подтвердилось. Все смешалось в эту ночь: отжившие отношения, надежды, неверность Колина, интрижка с Айви и неожиданная сексуальность Лесли. Я мог бы тогда разыграть карту Марка Ларкина в любой момент. Но решаю приберечь ее для более подходящего случая.
— Страстной парочкой? — говорит Марджори с деланным смешком. — Не сказала бы, что там было много страсти.
Вот этого я не могу вынести. Ей не сойдет с рук публичное обливание грязью самых интимных сторон моей жизни. Это были моменты, когда я ближе всего подбирался к небесам, и вот теперь она клевещет!
Я срываюсь:
— Ах! Неужели Марк Ларкин лучше?! Расскажи нам, что он шепчет тебе на ушко и большая ли у него палка, когда он занимается с тобой кое-чем?
У Лесли отваливается челюсть, а из стакана выплескивается через край джин с тоником. Она непроизвольно делает шаг назад, чтобы не облить свой наряд.
— О чем, черт тебя подери, ты говоришь? — произносит Марджори, ошеломленная и покрасневшая.
— Я говорю о том, что ты и мистер Сан-долбаный-Хуан-чертов-Хилл трахаетесь друг с другом!
— ЧТО? — переспрашивает Марджори.
«Она может плеснуть на меня из своего стакана, — думаю я, — и прямо на новый костюм».
— Я знаю о вас двоих, ясно?! Я знаю. Господи, тебя не тошнит от его отвратительной ухмылки Тедди Рузвельта во все гребаные двадцать шесть зубов! (В этом месте я немного запинаюсь, потому что не совсем уверен, сколько зубов во рту у человека.)
— Я не сплю с Марком Ларкином.
— Ты не спишь?!
Но она может и соврать. (Однажды, когда Байрон Пул спросил ее о наших взаимоотношениях, она ему солгала… или только сказала мне, что солгала.)
— Нет! С чего ты взял?
— Я видел, как он входил ночью в твой подъезд. Очень поздно ночью.
Она качает головой и говорит:
— Я не сплю с ним… никогда не спала с ним… Он… бесполый, мне кажется. Ему нравятся такие же бесполые. Боже ты мой, он мне возвращал одну вещь… компьютерный диск. Он оставил его у портье. И что ты, собственно говоря, делал… ты что, следишь за мной?!
Пока я объясняю ей, что просто проходил мимо ее дома, Лесли приканчивает джин с тоником одним глотком. Она очень бледна, но ее глаза вроде бы приобретают осмысленное выражение.
Я чувствую такое облегчение, узнав, что Марджори не оставляет следов от ногтей на спине у Марка Ларкина и не стискивает бедрами его уши… такое ощущение, будто я начинаю парить над полом, поддерживаемый под руки маленькими херувимчиками.
— Марджори, ты не хотела бы выйти за меня замуж? Завтра? Или сегодня ночью?
— Я не могу принять твое предложение, Зэки, даже такое романтичное.
— Я понимаю, но мне очень жаль.
— Вот если бы ты предложил мне два года назад…
— Ты согласилась бы?
— А тебе приходило когда-нибудь в голову жениться на мне?
— Много раз, — вру я. — Ты бы сказала тогда «да»?
— Ни за что. Даже за миллион.
Она поворачивается к нам спиной и уходит, а мне кажется, что цвета ее наряда — красный, черный и зеленый — движутся в разных направлениях и растворяются в толпе.