По стенам развешены картины в рамах со сценами охоты на лис девятнадцатого века (не ее ли это прапрадедушка верхом на гнедом коне прыгает через пуделя?), а в углу гостиной стоит навороченный компьютер. Квартирка аккуратная, уютная и обустроена в стиле Старого Света… Папочка определенно помогает в съеме жилья.
— Я знала, что нравлюсь тебе, — говорит она мне.
Ну, конечно. Марджори просветила ее.
Перед моим уходом мы минут десять целуемся, причем треть этого времени я пытаюсь открыть ей рот, чтобы всунуть туда язык.
Когда я обнимаюсь с Айви, она на ощупь словно уютное, теплое, мягкое одеяло. Марджори была пылающим костром с языками пламени, которые затягивали меня в самое пекло. Лесли похожа на гладильную доску.
Мы все время стоим возле входной двери, и в какой-то момент она издает что-то вроде «мммннфф». Звучит многообещающе, но, возможно, она мычит только потому, что я наступил мокрыми ботинками на ее босые ноги.
— Тебе следует немного расслабиться, — говорю я ей.
— Я уже расслабилась, — отвечает она.
Может быть, из-за этого у Колина проблемы с ней. Может быть, дело не в девке.
Я снова беру такси… Поднялся ветер, и снег носится по пустынным ночным улицам змеистой поземкой. В хмелю мне кажется, что мы летим, отклонившись от прямого пути, через заснеженные горы.
Я вылезаю у «Пернети» и вхожу внутрь. Толпа поредела, и Айви нигде не видно.
Я беру другое такси и еду к дому Марджори.
— Я должен увидеть тебя, — говорю я ей по таксофону.
— Я уже собралась ложиться спать.
— Пожалуйста! Это безотлагательно.
— А откуда ты знаешь, что я сейчас не с кем-нибудь?
— Так ты не одна?
— Нет. Но откуда ты знаешь?
— Пожалуйста! Ради былых времен!
— О’кей. Но не ради былых времен.
Я пересекаю улицу, пробираясь по высоким белым сугробам — мои следы оказываются на них первыми, — и гадаю, что на ней будет надето, когда она откроет дверь. Она сказала, что собиралась ложиться спать, так что это вполне может оказаться чем-то экстравагантным, но на ней даже старомодный банный халат и пушистые розовые тапочки смотрятся неожиданно.
Она открывает дверь в халате, белом в полоску. Я подозреваю, что под ним надета хорошо мне знакомая черная ночная рубашка (крошечная розочка выглядывает из-за выреза); копна ее рыжих волос распущена.
Я падаю на колени и прижимаюсь лицом к низу ее живота.
Я чувствую ее руки на своей голове — она тянет меня за волосы.
— Поднимайся! Ну, встань, пожалуйста!
Она захлопывает за мной дверь, и я поднимаюсь.
— Ну, и к чему это было?
— Я не знаю.
— Сядь!
Она тоже садится на диван, но подальше от меня.
— Айви Купер видела, как ты уходишь с Лесли.
— Я знаю. Но откуда ты знаешь?
— Она выглядела не очень счастливой, поэтому я спросила ее, что случилось, она и призналась мне.
— Ты ведь не рассказала ей о нас, правда?
— Нет. Ты сам рассказал.
— Нет, я никогда не рассказывал ей этого.
— Да, а она сказала, что ты рассказал, когда я рассказала ей.
— Когда ты рассказала ей что?! Когда ты рассказала ей о нас?
Она кивает головой, и я рычу:
— О, проклятье!
— В любом случае ты можешь соврать и сказать, что ты просто проводил Лесли домой и между вами ничего не произошло.
— Я и в самом деле проводил ее домой, и между нами ничего не было.
Она наливает мне стакан воды, а я пытаюсь получше рассмотреть ее ночную рубашку, но она прижимает рукой халат на груди.
— Итак, Марджори… С кем ты встречаешься? С кем-нибудь?
— У меня есть… поклонники.
— Кто? «Базз Эвридей»? Вы вдвоем были сладкой парочкой.
— Причем постоянно. Он — лучший друг женщины.
— Кто еще? Кто-нибудь из корпорации?
— Ну хорошо, я скажу тебе, Зэки, только учти, что это секрет. Ты обещаешь не разболтать Вилли, Лесли или Айви? Особенно не рассказывай Айви. (Это может означать только одно: «Расскажи Айви немедленно».)
— Ну давай! Удиви меня.
— Я — любовница Джимми Купера. Вот так.
Извиняюсь за то, что использую клише, но я действительно воспринял эту новость как удар в челюсть.
— Ты, на хрен, смеешься надо мной!
— Нет.
— Но ему за пятьдесят! И он зверюга!
— Со мной он очень мил.
— Могу побиться об заклад, что мил.
Она бросает в меня подушкой от дивана.
Последние события молнией проносятся в моем сознании: мерцание огонька свечи в глазах Айви на нашем первом свидании; ее успешное выступление на собрании… Я вспоминаю, какой красивой и блистательной бывает Айви в полумраке, но как пресна и наивна она порой. Я думаю о Марджори, об ее подрагивающих грудях и бедрах, о волосах, с которых падали серебристые капли на пол моей квартиры в то дождливое воскресное утро; о том, как мы иногда ненавидели друг друга, и о том, что я ни с кем не был так счастлив, как с ней. Я также думаю о Лесли и Колине, которые не видятся друг с другом, но которые помолвлены и бранятся через океан; а теперь еще — и о главном советнике корпорации Джимми Купере, обманывающем свою обсыпанную пудрой, словно пончик, жену с мегерой-богиней, куклой из секс-шопа — Марджори… Но обладает ли ею кто-нибудь по-настоящему, не принимая в расчет бесполых существ, вроде Марка Ларкина, или тех, кто проживает всю жизнь в холодном одиночестве?
— Так, Марджори, пожалуйста, ответь мне на один вопрос: как у тебя с этим с пятидесятилетним питбулем Джимми Купером, эсквайром?.. Ты скачешь у него на плечах, царапаешь спину и вопишь так, что у него лопаются барабанные перепонки?
— Я не собираюсь отвечать тебе.
— Это означает «да».
— Думай что хочешь.
— Поверь мне, я буду. Но, э-э… почему он?
— А почему не он?
— Что в нем такого хорошего? На этот вопрос ты можешь ответить?
— Тогда ответь и ты мне: «А что в тебе такого хорошего?»
— Тебе лучше знать.
Она выпроваживает меня, но я пытаюсь оставить за собой последнее слово:
— Значит, расклад такой: ты спишь с отцом девушки, с которой сплю я. Как это понимать?
— Это делает тебя моим приемным гребаным сыном. Или кем-то в этом роде.
Марджори распахивает дверь, но я не сдаюсь так просто:
— Это ночная рубашка у тебя под халатом?
Она кивает.
— Это ведь я купил ее тебе?
— Да, ты.
— Можно на нее взглянуть?
Она захлопывает дверь перед моим носом.
Я оказываюсь в длинном коридоре, который сужается и опускается вниз, словно труба мусоропровода.
Я никогда больше не буду с Марджори. Если только не соберусь жениться на ее лучшей подруге, а Марджори за пару часов до венчания не ощутит всей глубины утраты. За исключением этого хитросплетенного сценария, у меня просто нет больше шансов.
Но она таки сообщила мне кое-что интересное той ночью.
Во время всех этих перестановок, бега под музыку вокруг стульев «Бой» — «Ит» с участием Гастона, Мартина, Софии, Шейлы и Марка Ларкина Мартину Стоуксу пришла в голову мысль перевести меня в «Бой». В качестве — кого бы вы думали? — старшего редактора. Я мог бы уже быть старшим редактором со всеми вытекающими: собственный кабинет с видом, солидная прибавка к зарплате и, что важнее всего прочего, УВАЖЕНИЕ!
Но идею быстро затоптали.
Мартин пошел к Байрону и Бетси (Регана была тогда в Милане, изображая из себя пчелиную матку на показах мод) и спросил их, как они смотрят на то, чтобы меня повысить. Они не возражали. Затем Байрон и Бетси посоветовались с Жаклин, и она согласилась, что это отличная идея.
Джеки упомянула об этом Марку Ларкину, всего несколько дней до того ставшему моим боссом, но он зарубил идею на корню.
Он сказал, что я ему нужен для его последующего скачка. Я должен буду помочь ему перейти через «междуцарствие», как он напыщенно выразился.
Он остановил мое продвижение, мой собственный гигантский скачок вперед, мой нырок рыбкой в Озеро Респектабельности только из-за того, чтобы оставить меня под своим началом.
Вилли был прав. Парень должен уйти.
Когда я добираюсь домой, все вокруг кружится в мокрых брызгах, словно внутри гигантского блендера. Снег у меня в волосах, на плечах, а носки промокли. Стоя у подъезда, я пытаюсь нащупать в кармане ключи, но не могу найти их… Я слишком пьян, чтобы сразу вспомнить, почему их там нет.
Я нажимаю на несколько звонков, и вскоре кто-то впускает меня внутрь. Лифт волочит меня на нужный этаж, и я вваливаюсь в квартиру, обнаружив ключи под ковриком.
На кухонном столе лежит послание от Оливера. У него мелкий четкий почерк, и записка похожа на компьютерную распечатку, сделанную восьмиигольчатым «Палатино»: «Имел классный перепихон. Никакого бардака. Будь здоров».
Я мну записку и сажусь на диван, тупо глядя на мокрые следы на ковре, ведущие ко мне.
Потерял ли я Айви и нашел ли Лесли? Хотел ли я этого? В каком направлении я двигаюсь?
Я раздеваюсь и слушаю старый радиатор в своей спальне, который плюется, шипит и булькает, но в комнате все равно холодно… Как такое может быть? Что за здание… этот сарай может рухнуть в любую секунду, развалившись на миллион кирпичиков, и кануть в небытие, не оставив даже легенды об Уродливом Доме с пивными лужами на лестницах, табачным дымом и смрадом.
Я падаю в кровать, но тут же подпрыгиваю, потому что натыкаюсь на что-то твердое, маленькое и липкое.
Нырнув под одеяло, я выуживаю каблук черного цвета. К нему прилеплен маленький шарик жевательной резинки.
10
«Апрель — самый жестокий месяц», — предположил однажды один из величайших поэтов уходящего века, а затем на десяти, или около того, языках пространно объяснил нам, почему это так. Что-то связанное с сиренью и крысиными тропами. Что-то о вставной челюсти и граммофоне.
Но так ли жесток апрель на самом деле? Ведь взамен холодного снежного покрывала Земля надевает чудесный зеленый наряд в обрамлении кистей сирени?