Совещание подходит к концу, и это была еще та битва… напряженность, как морской прилив, поднималась, растекаясь вокруг, затем вздымалась вновь, обрушиваясь вниз. Бетси торопит меня с заметкой о баре «Слон Бабар», принадлежащем владельцу сети клубов «Евротрэш» в Германии. (И, к моему ужасу, велит взять с собой в бар Айви и Тодда Берстина, чтобы показать им, как делаются такие заметки.)
— Что с твоей статьей о том гарвардском клубе для раздела «Они на взлете»? — спрашивает Бетси Марка Ларкина.
— «Фарфор»? О, я быстро ее закончу. Сделаю обязательно, еще до поездки в Англию, — отвечает он.
— Все куда-то едут, — говорит Вилли громко, — а я застрял на этом большом голубом шаре, на этом острове Земля, в этом свихнувшемся окосевшем караван-сарае…
— Тише, тише, — успокаивает его Бетси и машет руками, держа ладони так, что со стороны кажется, будто она мягко берет аккорды на фортепиано.
В заключение Марк Ларкин объявляет:
— Мне нужно будет связаться со старым товарищем и бывшим членом клуба. Она…
— В клубах не бывает членов-женщин. Не бывает никогда, — перебивает его Вилли.
Марк Ларкин, хмыкнув, спрашивает:
— Ты-то откуда знаешь?
— Я — член «Фарфора», в чем должен признаться, к своему стыду.
— И я тоже… — говорит Марк, но у него не хватает сообразительности, чего бы можно было добавить еще.
— Ох, да неужели? — спрашивает его с насмешкой Вилли.
— Уже полдень, — вмешивается Бетси. — Почему бы нам всем не прерваться?
В этот момент карандаш, на который я давил все собрание, ломается, и половинка с заточенным острием вращается на столе, выписывая спирали.
Я выхожу вместе с Лиз, Олли и Вилли.
— Он врет как сивый мерин, — шепчет мне Вилли. — Он такой же член «Фарфора», как Лиз — ковбой из Далласа.
— Я ухожу, — твердит Лиз. — Я ухожу.
— Что с тобой происходит? — спрашиваю я Вилли.
— Много чего.
Через пять минут после того, как закончилось совещание, мы с Вилли стоим на тротуаре, прямо перед зданием. Машины не движутся, звучат гудки, терпение водителей в пробке на исходе.
— Ты на меня накличешь неприятности, — говорю я ему.
— Да ладно, у нас их просто не может быть, так ведь?
— Брось… ты ведь знаешь, что эта работа — единственный заслон, стоящий между мной и чисткой бассейнов с продажей репеллентов.
— Может быть, именно этим тебе и следовало бы заниматься.
— Возможно! Но я не хочу, чтобы об этом знал кто-нибудь еще.
— Не беспокойся. Извини. Я собираюсь… Я не знаю.
Он потирает золотистую щетину на щеках и вдруг говорит:
— Помаши людям, Зэки.
Он кивает головой в сторону проезжей части. Я поворачиваюсь и вижу застрявший в пробке автобус с двумя десятками пассажиров в нем.
— Просто помаши рукой, как будто увидел там знакомого, — говорит он, — и посмотри, помашет ли он в ответ. Как тебе вон та женщина с шарфом?
Я указываю на нее пальцем и начинаю усиленно махать ей, изобразив при этом удивленное выражение на лице, говорящее: «Привет, это ты?» Она улыбается и машет мне в ответ.
— Ну, теперь можно идти обратно, — говорит Вилли. — О’кей?
Как бы то ни было, я не могу долго обижаться на него.
И еще неприятности…
Книга, на которую я опубликовал рецензию в апрельском номере, была современным переложением (постмодернистской интерпретацией, я бы сказал) «Макбета», действие которой разворачивалось на бескрайних ледяных просторах северо-востока штата Мэн. В моей рецензии тем не менее не было ни одного упоминания о наличии связей с «Макбетом».
Сцена почти такая же, как и несколько месяцев назад… но теперь Шейла мертва, а Марк Ларкин является одним из моих судий.
— Как ты мог не упомянуть «Макбета»? — спрашивает он. — Ты меня просто изумляешь.
— Я не знаю, какой вид наказания придумает тебе Регана на этот раз, — говорит Вилма.
Подледную рыбную ловлю в январе в штате Мэн? Не это ли?
— Ну, автор книги, — говорю я, — проживает в Нью-Йорке, так что, по крайней мере, мне не придется снова отправляться в гребаную глубинку.
— Следи за своим языком, пожалуйста, — говорит Марк Ларкин, кивая на Вилму.
Что-то сверкает у меня в голове яркой белой молнией, и я говорю ему:
— Ты хорошо помнишь свои первый день на работе, когда ты не знал, как принести Регане кофе? Ты сказал кое-что и о Вилме… я не помню в точности что, но, может быть, ты помнишь?
Он вскипает на секунду, затем двигает сжатыми губами по кругу и продолжает тему:
— Ты читал «Макбет»? Тебе не кажется, что следовало упомянуть о нем в рецензии? Или ты не понял, что действие книги основывается на «Макбете»?
— Не помню, заметил ли я это или нет. Честно говоря, мог и не заметить. Может быть, есть обозреватели, которые не могут уловить сходства «Вестсайдской истории» или «Поцелуй меня, Кэйт» с… Ах да! Ты сказал, что не понесешь кофе негриле. Или что-то в этом роде.
— Вилма, я никогда не говорил ничего подобного. И это не имеет никакого отношения к…
Я поднимаюсь и оставляю их наедине, пусть Марк Ларкин извивается в своих слаксах перед наемным убийцей от Регины Тернбул.
Я забираю Лесли возле ее дома с фасадом из бурого песчаника в девять тридцать. На мне самая дорогая одежда, которую я когда-либо носил, каждая складка которой буквально кричит: «СОВЕРШЕННО НОВАЯ». Все вещи я купил специально для сегодняшнего вечера, нашего первого посещения салона Мэг Банч.
(В вагоне метро я случайно замечаю маленький ярлычок «Инспектор 903» на кармане своего нового пиджака. Я понимаю, что на их помпезном сборище «Инспектор 903» вполне может изобличить меня, обособить от их общества, вручить мне длинный шест и указать идти чистить бассейн какого-нибудь урода.)
Лесли спускается вниз спустя десять минут после того, как я позвонил в ее дверь. Она прекрасно выглядит в сиреневом шелковом платье с открытой спиной, шарфе и блестящих сиреневых чулках. От нее также исходит светский запах сирени.
— Дорогая, ты не хочешь подняться наверх, чтобы по-быстрому?.. — спрашиваю я.
— Что, выпить? — спрашивает Лесли.
— Нет, перепихнуться. Я закачу твое платье, приспущу трусы, мои брюки будут на щиколотках, как кандалы, и хотя я буду выглядеть глупо, но…
— Перестань, пожалуйста. Мы уже опаздываем.
Мэг Банч живет в районе Пятой авеню и Шестидесятой улицы. Ее квартира — оживший разворот из журнала «Хиэ», декорированный дизайнером интерьеров Марион Белл, кредо которой «Блеск! Пестрота! Сияние!». Повсюду высокие зеркала, нарядная позолота и без единого пятнышка серебро. Пол выложен блестящей черно-белой мраморной плиткой, глядя в которую можно различить каждую ресничку на расстоянии шести футов. Шикарные люстры издают мягкое позвякивание, мебель обита черной кожей, свет, хотя и приглушенный, оживляет комнаты крошечными искорками, вспыхивающими при отражении от хрустальных подвесок светильников. Мраморные плитки и огромные зеркала отбрасывают блики от позолоты и серебряных деталей обстановки.
Как только мы входим, я издали замечаю среди толпы стройную фигуру ростом в шесть футов один дюйм Триши Ламберт с новой геометрически безупречной прической Клеопатры. Достаточно лишь взглянуть на нее, а потом лишь греться в преломленном сиянии ее «Стилей времени».
Я тихонько говорю Лесли:
— На горизонте кое-кто, кому я не нравлюсь.
— Чепуха! Ты со мной!
— Охххх, я так рада, что вы смогли прийти, — щебечет Мэг Банч.
Она подставляет мне щеку, и я целую ее, затем она подставляет мне другую щеку, и я целую ее тоже, потом она подставляет мне первую щеку снова, но этот раз я пропускаю.
— Просто бросьте куда-нибудь свои пальто, — говорит Мэг.
Я беру верхнюю одежду Лесли (что-то измятое из чирка) и, пока она вплывает в толпу человек из пятидесяти, не меньше, пытаюсь найти спальню. Проходя мимо Томаса Лэнда, я бросаю: «Том! Хай!» (Я не хочу и не стану заставлять себя называть этого раболепствующего урода, называя его Томасом.)
— Захарий, вот это сюрприз, — говорит он.
— Приятный, я надеюсь.
Он улыбается, но после того, как я сообщаю, что у меня есть несколько задумок для «Бой» (все из них были отвергнуты «Ит», так зачем выполнять работу, если можно этого не делать?), он ускользает в компанию высокопоставленных преуспевающих людей.
Донна Римз, фотограф, проходит мимо меня с чувственной моделью, демонстрирующей нижнее белье по имени Тони (известной в мире моды как «Большой мешок»); я спрашиваю ее, где находится спальня, и она мне указывает направление. В узком коридоре, увешанном зеркалами, я, к своему изумлению и смятению, натыкаюсь на…
— Айви?
— Привет, Зак!
— Ты здесь?
— Сама не могу поверить. Это мой первый визит в великосветский салон.
— Мой тоже. Хотя мне больше по душе салуны, чем салоны.
Приятно видеть, что сегодня она одета не в черном — на ней темно-синее платье, и волосы заплетены в косу.
— Вообще-то, я здесь только из-за своего отца, — говорит она извиняющимся тоном.
Я хочу сказать, что я здесь только потому, что у меня тут свидание, но вместо этого говорю:
— Я так и подумал.
— Ты один?
Я чувствую, что под ее взглядом моя кожа становится прозрачной, как у методической куклы для занятий по анатомии, и теперь на просвет видны все мои внутренние органы, кости, мышцы и сосуды.
— Нет, я не один. (Ее взгляд застывает на моих легких.)
— А ты? Ты сегодня «кавалер без дамы»?
— Нет. Я с Тоддом, новичком. (Теперь она смотрит на мои гланды.)
— Ох, он нравится тебе?
— Он немного тормозной, но я не хотела приходить одна, ты понимаешь?
— Да, конечно, я тебя понимаю.
Три худые, как швабры, женщины: одна в золотом платье из ламе, другая в брючном костюме с блестками, а третья в светло-голубом «черт-его-знает-в-чем», — проходят мимо, и свет люстр рикошетит от них и от зеркал, ослепляя меня на короткий миг. Айви «проверяет» мои поджелудочную и печень.