— Просыпайтесь, просыпайтесь! — твердит он.
— А? О’кей, спасибо.
— С вами все в порядке, сударь? — спрашивает он.
Я распознаю в его добрых глазах взгляд благородного человеческого существа, с состраданием глядящего на жалкое подобие другого человеческого существа.
— Эй, — говорю я ему. — Я — не сударь. Вы — сударь.
— Навряд ли я — сударь, сударь, — говорит он.
— Нет! Вы — сударь. Вы — сударь.
Я вваливаюсь в телефонную будку на углу — одну из тех классических, красного цвета — и вставляю несколько монет в аппарат. В Нью-Йорке сейчас шесть часов вечера, подсчитываю я, с трудом разбираясь в том, как позвонить в Америку. Небольшую инструкцию, висящую прямо передо мной на телефонном аппарате, я сумел прочитать только после нескольких попыток.
Набрав номер Айви, я слышу ее автоответчик.
— Ты там? Айви? Это я! Я в Лондоне, и, ты не поверишь, я снова сломал нос… Пожалуйста, возьми трубку, если ты дома… — Я жду, пока автоответчик не отключается.
Тут я соображаю, что она, наверное, еще на работе. Поэтому я кидаю еще несколько монет и набираю ее рабочий номер.
— Жаклин Вутен, — раздается голос в трубке.
— А? Кто?
— Это Жаклин Вутен! Кто говорит?
Я не могу удержаться и кричу, что есть мочи:
— Джеки! Чтоб ты сдохла!!
Я с грохотом вешаю трубку (у Жаклин и Айви похожие номера, видимо, я перепутал две последние цифры), вздыхаю и чувствую слабость. Повязка слетает с носа и попадает мне в рот, и вдруг я замечаю, что жую ее.
В моих мокрых карманах не осталось больше ни одной монеты.
Карточка эскорт-сервиса «Играющие жемчужины Паддингтона» — десятки и десятки подобных разбросаны в телефонных будках и вокруг них — попадается мне на глаза. На ней изображена нацистская «цыпочка» в кожаном бюстгальтере, чулках с кружевными резинками и на шпильках, помахивающая кожаной плеткой.
ИГРЫ ПРОНИЗЫВАНИЕ ПОРКА ХЛЕСТАНИЕ ТУМАКИ
ЧМОКАНЬЕ ПЫТКИ ШИНКОВАНИЕ КУСАНИЕ ОСКОРБЛЕНИЯ
ШЛЕПАНЬЕ СТРОГОСТЬ ПРИЧИНЕНИЕ БОЛИ ПОВРЕЖДЕНИЯ
ЖЕСТОКОЕ ОБРАЩЕНИЕ МАСТУРБАЦИЯ ИЗНАСИЛОВАНИЕ ИЗДЕВАТЕЛЬСТВА ЦАРАПАНИЕ ВЫЗЫВАНИЕ СТЫДА СОСКАБЛИВАНИЕ ВЫКРУЧИВАНИЕ УДАРЫ ДУБИНКОЙ ВЫБИВАНИЕ ЖЕСТКАЯ ДРАКА ИЗЫСКАННЫЕ ПЫТКИ ТРЕПКА ИЗБИЕНИЕ ДО ПОТЕРИ СОЗНАНИЯ СТЕГАНИЕ ОПАЛИВАНИЕ ПОХЛОПЫВАНИЯ РАССЕЧЕНИЯ НАНЕСЕНИЕ УВЕЧИЙ НАКАЗАНИЯ И УНИЖЕНИЯ ЗА 30 ФУНТОВ
Я хотел сказать Айви, что люблю ее и что она нужна мне, и что я очень хочу, чтобы она вернулась, и что я изменюсь, полностью переделаю себя, лишь бы вернуть ее в свою жизнь. Я хочу переродиться, стать тем, кем она прикажет, — кроме разве одной молекулы настоящего меня, которая, словно пылинка, обмотанная сотнями километров бечевки, будет таиться в глубине моей души, наслаждаясь тем, что хитрый трюк удался.
Каким-то образом — словно сомнамбула — я оказываюсь в своем номере и валюсь на влажную кучу плесени, являющуюся постелью. Стены и потолок медленно покрываются серым мхом, и я проваливаюсь в сон.
На следующее утро мне необходимо какое-то время, чтобы осознать, что кошмар, только что привидевшийся мне, вовсе не кошмар, а реальные события вчерашнего дня.
После ледяного душа — вода, попадая на швы, вызывает жгучую боль, но одновременно возвращает к жизни — я одеваюсь и иду вниз к телефонной будке, где десять минут жду своей очереди.
Я дозваниваюсь до докторши, которую мне порекомендовал Тревор Ашер-Соумс, и спрашиваю, можно ли прийти прямо сейчас. Мне сначала отказывают, но я выпаливаю в телефонную трубку: «Я помолвлен с Лесли Ашер-Соумс, дочерью Тревора и Лилии Ашер-Соумс, которая скончалась вчера вечером». Секунд через тридцать после того, как они принимают мое сообщение, мне говорят, что я могу прийти прямо сейчас. Клиника расположена не то чтобы прямо на Харли-стрит, но довольно близко.
Доктор Миранда Карри понятия не имела о том, что Лилия Ашер-Соумс отошла в мир иной, и после моего рассказа лишь подытожила:
— Ну, я полагаю, все к тому и шло, не так ли? Притом, что она постоянно падала.
Она повторно обрабатывает мои швы и, услышав от меня историю про «Тернбул энд Ашер», говорит:
— Ах да… я уже читала об этом.
— Читали?
— Да. В утреннем «Таймс».
Она спрашивает, выписали ли врачи из больницы святой Марии мне что-нибудь от боли. И я вру ей, отвечая, что не выписали.
Она дает мне рецепт на пятьдесят обезболивающих, и уже через несколько минут я покупаю их в ближайшей аптеке, а потом беру такси до «Оксен энд Дэйзи» в Сохо.
Даффид Дуглас и Гарри уже там, ждут меня на улице.
— Где ты гуляешь? — спрашивает Гарри.
— Ты все равно не поверишь, да и опоздал я всего на десять минут.
Он с интересом разглядывает мое лицо — доктор Карри сделала мне новую повязку — и говорит:
— На тебя что, грузовик наехал или еще что?
— Лучше не спрашивай, — отговариваюсь я.
— Да ладно, я сам только что пришел, — говорит Даффид.
— Мы сделаем все быстро, — успокаивает нас Гарри.
Пока он достает экспонометр и определяет лучшее место для Даффида на фоне его любимого убежища в Сохо, я задаю автору еще несколько вопросов, на которые он отвечает, не задумываясь.
Гарри примеривается и начинает щелкать затвором, а я стою и мечтаю о разном: о женитьбе на Лесли и переезде в Лондон, о переходе на работу в «Эго» после того, как Нэн сочтут неудобоваримой, словно залежавшееся мясо, и отзовут в Штаты. Я представляю, как заживу в пластиковом свадебном торте (после того как не станет Тревора) среди кремовых колонн. Я вижу Лесли, бесцельно слоняющуюся по саду, и наклоняющуюся над цветами всего в нескольких шагах от места последнего падения ее матери, А еще я думаю о загородном особняке или коттедже в сельской местности (полагаю, он у них имеется). Я представляю, как порой звоню Даффиду Дугласу, и мы засаживаем по паре литров пива, а потом отваливаем тридцатник стопятидесятикилограммовой мегере в нацистском прикиде, чтобы та плетью и палкой вогнала нас назад в реальный мир.
Даффид Дуглас сообщает мне, что записывает аудиоверсию романа «Раздавить жабу».
— Она реально поможет людям лучше понять книгу, сделает ее более доступной?
— Геально, не знаю.
— А сейчас можно пару улыбок, Дафф? — просит его Гарри.
Вспомнив пожелание автора, я оттаскиваю фотографа в сторону и объясняю ему, что Дуглас хочет, чтобы его сняли «в газдумьях».
— О’кей. Тогда не улыбаемся, — говорит Гарри.
Я спрашиваю Даффида, о чем будет его следующая книга.
— Я назову ее «Ггязные мальчики», — говорит он.
— Что это такое? Разные мальчики?
— Ггязные. Как немытые.
— А, грязные! Грязные!
Он собирается писать о группе малолеток, сбежавших из дома, продающихся старикам, а затем перерезающих им глотки.
— Типичная для тебя веселенькая тема.
— Да… в точку.
Я перебираю в кармане кассеты с фотопленками, отснятые Гарри, пока мы с Даффидом идем на Черринг-Кросс-Роуд.
— Я хочу спросить у тебя кое о чем… Почему ты не захотел дать интервью по телефону или ответить на вопросы по факсу?
— Я бы пгедпочел такой способ. Господи, тебе бы тоже было легче… по кгайней меге, твоему носу.
— Но мне сказали, что ты согласен на интервью только при личной встрече?
— Я не знаю почему, пгиятель, — отвечает он. — Похоже, что кто-то очень хотел, чтобы тебя не было гядом, тебе так не кажется?
После того как он спускается в подземку, я направляюсь на Лонгэйк, в британский филиал «Эго». Вместо летаргической красавицы Фионы сегодня там сидит пухленькая молоденькая женщина с мужской стрижкой, двумя кольцами в носу и очень румяными щеками.
— Привет, меня зовут Захарий Пост. Я работаю в «Ит», в Нью-Йорке, — говорю я ей, показывая свое «версальское» удостоверение. — Нэн Хотчкис здесь?
— С-сщщас.
— Что сейчас?
— С-сщщас!
— Да! Прямо сейчас! Скажи ей, что здесь Зак Пост.
Она закатывает глаза, и все начинается снова. Секунд через тридцать я понимаю, что принял «через час» в ее исполнении за «сейчас». Нэн, объясняет мне она, обычно не приходит на работу раньше одиннадцати часов.
Я говорю ей, что тогда зайду попозже. Спускаясь по лестнице, я мечтаю о работе, на которой можно не показываться до одиннадцати утра.
Я покупаю «газеты» и иду в небольшую закусочную, расположенную на другой стороне улицы, где сажусь и читаю все… о себе. Я месяцами мечтал о свадебном объявлении в «Таймс» и о нашем с Лесли венчании, но никогда не мог себе представить ничего подобного. Родди Гриссому пришлось напроситься на удар ножницами в грудь, чтобы попасть на страницы газет, мне же понадобилось всего лишь «войти» в витрину бутика «Тернбул энд Ашер».
Я вижу идущую по тротуару Нэн Хотчкис и следую за ней в офис.
— Ты, похоже, прославился на весь Лондон, Зэки, — говорит она, хлопая номером газеты «Таймс» по столу.
— Господи, я надеюсь, что это не дойдет до Нью-Йорка.
— Ладно, я тебя пожалею и никому не стану сообщать об этом. (Какая гнусная ложь! Она, я уверен, останавливалась по пути у каждой телефонной будки и обзвонила уже человек двадцать). Тебя в больнице хорошо обработали?
— Нет, не очень хорошо, — говорю я ей, опускаясь на диван и осматривая ее владения.
— Если будешь ошиваться здесь, можешь наткнуться на Марка Ларкина. Он собирался зайти ненадолго.
— Тогда я не буду ошиваться.
— Да, лучше не надо, а то он может быть иногда таким идиотом, правда?
Мой нос начинает чесаться и чувствовать тепло. Я спрашиваю Нэн о Фионе, и она интересуется, неужели я «запал» на нее.
Разыскивающая «Филофаксы» гончая пробыла в Лондоне менее полугода, но разговаривает так, будто выросла здесь.
— Нэн, моя гостиница — ужасная, ужасная помойка.
— Какая это, напомни?
— Отель «Ройял Кембридж». Бетси Батлер «выбила» его для меня. А я всегда почему-то думал, что она ко мне хорошо относится…