Я выдерживаю взгляд полковника. У него темные немигающие глаза.
– Значит, они, предположительно, все еще прикрывают его, – осторожно отвечаю я.
– Что? Даже в частных разговорах? – Фуко морщится и качает головой. – Нет. Я считаю, что публично человек никогда не признает такого дела, это дипломатические игры. Но зачем отрицать за закрытыми дверями в разговоре друг с другом? И уже не первый год?
– Может быть, никто в Берлине не хочет признавать, что Дрейфус шпионил на них, раз дело так плохо кончилось?
– Мы оба знаем, что так не бывает. Со слов Куэрса, кайзер лично потребовал правду от Шлиффена: «Правда ли, что императорская армия использовала этого еврея?» Шлиффен, в свою очередь, спросил у Даме, который поклялся, что ничего не знает ни о каких еврейских шпионах. По приказу Шлиффена Даме вызвал в Берлин Шварцкоппена для консультаций, – Куэрс своими глазами видел его на Тьергартен, – и Шварцкоппен утверждал, что впервые услышал имя Дрейфуса, когда прочел о нем в газете. Куэрс сказал мне, что Даме после этого посылал тайные запросы во все другие дружественные Германии разведывательные службы, чтобы узнать, не использовали ли они Дрейфуса. И опять ничего.
– И из-за этого они злятся?
– Да, конечно. Вы же знаете насколько обидчивы наши неповоротливые прусские соседи, когда их принимают за дураков. Они считают, вся эта история – какой-то вычурный французский трюк, чтобы выставить их в скверном виде перед всем миром.
– Какой абсурд!
– Безусловно. Но они в это верят… или так говорит Куэрс.
Я не отдаю себе отчета в том, что сжимаю подлокотники так, будто сижу в кресле дантиста. Приказываю себе расслабиться. Закидываю ногу на ногу, поправляю стрелочку на брюках, изображаю безразличие, которого вовсе не чувствую и которое наверняка ни на секунду не может провести Фуко – профессионального специалиста по лукавству.
– Мне кажется, – говорю я после долгой паузы, – что это дело нужно вести постепенно, и первый шаг – принять предложение Куэрса, встретиться с ним и подробнейшим образом поговорить.
– Согласен.
– А пока мы должны придержать информацию.
– А с этим я согласен еще больше.
– Как скоро вы можете вернуться в Берлин?
– Завтра утром.
– Если я вас попрошу встретиться с Куэрсом и сказать ему, что мы хотим встретиться с ним в ближайшее время?
– Конечно, как только вернусь.
– Но вот вопрос: где мы можем с ним встретиться? Я не могу оказаться на немецкой территории.
– Категорически – слишком рискованно. – Фуко погружается в размышления. – Что, если в Швейцарии?
– Швейцария вполне безопасна. Предположим, в Базеле? Там в любое время года полно гостей. Куэрс сделает вид, что он турист, и мы сможем там встретиться с ним.
– Я поговорю с Куэрсом и сообщу вам. Вы оплатите расходы? Извините, что поднимаю этот вопрос, но я знаю, что он задаст его в первую очередь.
– Вот люди, с которыми мы работаем! – улыбаюсь я. – Конечно оплатим.
Я встаю и отдаю честь. То же делает и Фуко. Мы обмениваемся рукопожатием. Больше не говорим ни слова, да в словах и нужды нет – мы оба понимаем потенциально сногсшибательные последствия того, о чем мы только что говорили.
Итак, я обнаружил по крайней мере одного шпиона. Теперь все сомнения на этот счет остались в прошлом. Майор Шарль Фердинанд Вальсен-Эстерхази – «граф Эстерхази», как он предпочитает себя называть, – ходит по улицам Руана и Парижа, играет на скачках, пьет шампанское в ночных клубах, редкую ночь не сношается с Четырехпалой Маргаритой в квартире близ Монмартра и финансирует этот убогий образ жизни, со всем достоинством уличного торговца пытаясь продать секреты своей страны иностранной державе.
Да, дело Эстерхази просто, как сама очевидность, и если не юридическая его сторона, то по крайней мере фактическая. А вот дело Дрейфуса? Тут вопрос гораздо серьезнее – вообще-то, не дело, а настоящий кошмар! – и пока я иду из министерства в статистический отдел, мысли мечутся в моей голове, мне даже приходится сделать над собой еще одно усилие, чтобы успокоиться. Я приказываю себе: «Пикар, не спеши, не прыгай через три ступеньки! Смотри на это дело бесстрастными глазами! Не выноси поспешных суждений! Придерживай информацию, пока у тебя не будет неопровержимых доказательств!»
И все же, подойдя ко входу, я кидаю задумчивый взгляд вдоль улицы Юниверсите на дом Луи Леблуа – я бы многое отдал за возможность обсудить с ним это.
Поднявшись к себе в кабинет, я нахожу послание от Девернина, он просит меня о встрече сегодня вечером – место и время те же. Из-за поездки с Буадефром я уже десять дней не видел Девернина. Я опаздываю в ресторан вокзала на четверть часа – он уже заказал стакан пива для меня и – беспрецедентный случай – для себя.
– У нас есть повод для празднования? – спрашиваю я, когда мы чокаемся.
– Не исключено.
Девернин отирает пиво с усов, достает из кармана фотографию и кладет ее на стол лицевой стороной вниз. Я ее беру, переворачиваю. Увеличительного стекла на сей раз не требуется. Резкость как на студийном портрете: Эстерхази в сером котелке выходит из ворот немецкого посольства. Я даже различаю улыбку на его лице. Он, вероятно, остановился, чтобы насладиться теплым солнышком.
– Значит, он возвращался, – говорю я. – Это важно.
– Нет, полковник, важно то, что у него в руке.
Я снова смотрю на фотографию.
– Но я ничего не вижу.
Девернин кладет на стол еще одну фотографию лицевой стороной вниз и, откинувшись на стуле, наслаждается пивом в ожидании моей реакции. На снимке фигура в четверть профиля, чуть размытая из-за движения, поворачивает с улицы в посольство. В правой руке у него что-то белое – может, конверт или пакет. Я кладу фотографии одну подле другой: на второй тоже Эстерхази – это видно по серому котелку, росту и телосложению.
– И какой промежуток времени между двумя снимками?
– Двенадцать минут.
– Он неосторожен.
– Неосторожен? Да он само бесстыдство, вот он кто! Вы должны его опасаться, полковник. Я сталкивался с такими людьми. – Девернин осторожно постукивает по фотографии пальцем. – Они способны на все.
Два дня спустя я получаю шифрограмму от полковника Фуко из Берлина: Куэрс готов встретиться с нашим представителем в Базеле в четверг, шестого августа.
Мой первый порыв – поехать самому. Я даже просматриваю железнодорожное расписание. Но потом взвешиваю риски. Базель стоит на немецкой границе: я там был два-три раза, когда ездил на Вагнеровский фестиваль в Байройте. Население говорит по-немецки, дома готические, наполовину из дерева, окна закрыты ставнями – типичный город Рейха. Вокруг будут недружественные лица. А я должен исходить из того, что за год моей работы в качестве преемника Сандерра Берлин уже установил мою личность. За собственную безопасность я не боюсь, но я не могу потворствовать своим желаниям – на карту поставлено слишком многое. Если меня обнаружат, то последствия этого рандеву могут стать катастрофическими.
И потому утром в понедельник, третьего августа, за три дня до назначенной встречи, я приглашаю к себе в кабинет майора Анри и капитана Лота. Они, как и всегда, приходят вместе. Я сажусь во главе стола для совещаний, Анри слева от меня, Лот – справа. На столе передо мной лежит дело Благодетеля. Анри подозрительно поглядывает на меня.
– Господа, – начинаю я, открывая папку, – я считаю, что наступило время познакомить вас с разведывательной операцией, которая проводится вот уже несколько месяцев и наконец стала приносить плоды.
Я рассказываю им все поэтапно, начав с краткого резюме того, о чем известно. Достаю «пти блю», адресованное Эстерхази, черновик письма Шварцкоппена, в котором тот пишет, что за те деньги, которые платит, из «дома Р.» получает недостаточно. Я сообщаю им о моей поездке в Руан и разговоре с майором Кюре.
– После этого, – продолжаю я, – я принял решение предпринять доскональное расследование. – Я читаю им доклад Девернина об Эстерхази: о его долгах, азартных увлечениях, четырехпалой любовнице и всем остальном. Они слушают в тишине, которая становится все более напряженной. Рассказывая о том, как мы сняли квартиру против немецкого посольства, я замечаю, что они с удивлением переглядываются. А потом движением фокусника достаю фотографии двух визитов Эстерхази в посольство.
Анри надевает очки и некоторое время разглядывает их.
– Генерал Гонз знает об этом?
– Он знает об операции наблюдения.
– Но не об Эстерхази?
– Пока нет. Я хотел собрать достаточно улик против него.
– Понимаю. – Анри передает фотографии Лоту и снимает очки, заправляя в рот одну из дужек на манер ученого, оценивающего исследования коллеги. – Это очень интересно, полковник, хотя, конечно, мы еще не имеем доказательств. Побочные детали впечатляют, тут у меня нет вопросов. Но показать все это Эстерхази, и он скажет, что был в посольстве, чтобы подать заявку на визу. И мы ничего не сможем доказать.
– Согласен. Но за последние несколько дней дело получило новое развитие, а потому я намерен расширить границы операции. – Я делаю паузу. Наступает решительный момент. Теперь несколько моих слов – и все изменится. Анри постукивает дужкой очков по зубам. – У нас есть источник в военной разведке Германии. Он говорит, что на них вот уже несколько лет во Франции работает агент. У него звание майора. Ему между сорока и пятьюдесятью. Он был на артиллерийских курсах в Шалоне.
– Это наверняка Эстерхази! – вскрикивает Лот.
– Не думаю, что тут могут быть какие-то сомнения. Наш источник предлагает встретиться в Базеле в четверг и сообщить все, что ему известно.
Анри издает тихий удивленный свист, и впервые я вижу на его лице какое-то подобие уважения. У меня даже возникает желание продолжить, выложить им все: «А вы знаете, что еще он говорит? Он также заявляет, что Дрейфус никогда не был немецким шпионом!» Но пока я не хочу заходить так далеко. «Не прыгай через три ступеньки, Пикар!»