йфус в окно, не спустился ли по водосточной трубе. Или же он сейчас роется в бумагах на моем столе в поисках секретов. Наконец без двух минут девять я вошел. Дрейфус сидел на краешке стула, положив котелок на колени. Бумаги на моем столе лежали нетронутые. Не сдвинутые ни на сантиметр.
– Все так и есть, – весело сказал я. – Инспекция и вправду проводится.
– Слава богу! – поднимаясь, воскликнул Дрейфус. – А то я и в самом деле решил, что кто-то подшутил надо мной – иногда такое случается.
– Мне самому нужно к генералу. Я вас провожу.
И мы снова двинулись по коридорам.
– Надеюсь, у меня будет возможность пообщаться с генералом Буадефром. У нас этим летом состоялся очень интересный разговор об артиллерийских построениях. Мне с того времени в голову пришли два дополнительных пункта. – Я промолчал, и он продолжил: – Вы, случайно, не знаете, надолго ли растянется эта инспекция, майор?
– Нет, к сожалению.
– Я обещал жене вернуться ко второму завтраку. Впрочем, это не имеет значения…
Мы дошли до широкого коридора с высоким потолком – коридора, который ведет в кабинет начальника Генерального штаба.
– Слушайте, здесь такая тишина… А где же все?
Двойные двери впереди. Дрейфус замедлил шаг. Я усилием воли дал ему мысленную команду двигаться дальше.
– Вероятно, они уже в кабинете – ждут вас, – ответил я и, положив руку ему на поясницу, чуть подтолкнул вперед.
Мы подошли к двери, и я открыл ее. Дрейфус в недоумении повернулся ко мне:
– Разве вы не идете со мной, майор?
– Извините, вспомнил, что у меня кое-какие дела. До свидания. – Я развернулся и пошел прочь.
Услышав, как у меня за спиной щелкнул замок, я повернулся – дверь была закрыта, Дрейфус исчез.
– Скажите мне, – говорю я Гриблену, – что случилось в то утро, когда я доставил Дрейфуса к вам и полковнику дю Пати.
– Не понимаю, что вы имеете в виду, полковник.
– Вы ведь там присутствовали, все видели?
– Да.
– И что вы видели? – Архивист смотрит на меня, а я подтаскиваю стул. – Извините меня за все эти вопросы, мсье Гриблен. Я просто хочу восполнить пробел в моих знаниях. Дело ведь продолжается. – Я указываю ему на стул напротив. – Присядьте со мной на минуту.
– Если вам так угодно, полковник. – Не отрывая от меня глаз, словно он боится, что я внезапно брошусь на него, Гриблен опускает костлявое тело на стул. – Что вы хотите узнать?
Я закуриваю и демонстративно пододвигаю к себе пепельницу.
– Не хватало только, чтобы тут куда-нибудь попала искра! – с улыбкой говорю я, гашу спичку и аккуратно кладу ее в пепельницу. – Значит, Дрейфус входит в дверь – и что дальше?
Вытягивать из Гриблена историю так же трудно, как зубы тащить, но я постепенно добиваюсь своего: Дрейфус вошел, оглянулся, спросил, где генерал Буадефр, дю Пати ответил, что генерал задерживается, и предложил Дрейфусу сесть, показал на стул рукой в перчатке и попросил написать письмо за него, поскольку растянул связки в кисти, Дрейфус под наблюдением Кошфора, его помощника и Гриблена, сидевшего напротив, сделал то, что просил полковник.
– Он, вероятно, начал нервничать? – предполагаю я. – Наверно, спрашивал себя, что происходит?
– Несомненно. Это видно по почерку. Да я могу вам показать. – Гриблен снова подходит к шкафу и возвращается с пухлой папкой толщиной в несколько сантиметров, открывает ее. – Первый лист – это тот самый документ, который Дрейфус написал под диктовку полковника дю Пати. – Он пододвигает ко мне лист. – Вы видите, как с середины меняется почерк, Дрейфус словно понимает, что попал в ловушку, и пытается писать иначе.
Начинается документ, как обычное письмо:
Париж, 15 октября 1894 года. Имея самые серьезные основания, уважаемый господин, временно вернуть документы, которые передал Вам перед отбытием на маневры…
– Не вижу никаких изменений в середине, – говорю я.
– Да нет же, они очевидны. Вот здесь. – Гриблен, наклоняясь через стол, тычет пальцем в письмо. – Вот в этом месте, где полковник продиктовал ему «гидравлический тормоз орудия диаметром сто двадцать миллиметров». Вы видите, буквы становятся крупнее, небрежнее.
Я снова приглядываюсь, но ничего не вижу.
– Ну, если вы утверждаете…
– Поверьте мне, полковник, мы все обратили внимание на то, как поменялось его поведение. У Дрейфуса стала трястись нога. Полковник дю Пати обвинил его в том, что он изменил почерк. Дрейфус стал это отрицать. Когда диктовка закончилась, полковник сказал ему, что он арестован за измену.
– И что было потом?
– Суперинтендант Кошфор и его помощник схватили Дрейфуса и обыскали. Он продолжал все отрицать. Полковник дю Пати показал ему револьвер и предложил благородный выход из положения.
– И что сказал на это Дрейфус?
– Он сказал: «Можете меня застрелить, если хотите, но я невиновен!» Он вел себя, как персонаж из пьесы. Тогда полковник дю Пати пригласил майора Анри, который прятался за ширмой, и тот увез Дрейфуса в тюрьму.
Я начинаю просматривать листы в папке. К моему удивлению, там только копии «бордеро». Тогда я перехожу к середине пачки. Дохожу до конца.
– Бог мой, – бормочу я, – сколько же раз вы заставили его переписать ее?
– Сотню, а то и больше. Но это делалось в течение нескольких недель. Вы видите, тут пометки: «правая рука», «левая рука», «стоя», «сидя», «лежа»…
– Предположительно, он делал это в камере?
– Да. Мсье Бертийон, графолог из префектуры полиции, хотел иметь как можно больше образцов, чтобы продемонстрировать, как Дрейфус изменял почерк. Мы с полковником дю Пати приезжали к Дрейфусу в Шерш-Миди обычно около полуночи и допрашивали всю ночь. Полковник предполагал, что его следует заставать врасплох… допрашивать в свете мощной лампы, бьющей в лицо.
– И каково было его умственное состояние во время таких допросов?
– Если откровенно, то довольно неустойчивое, полковник. – Глаза у Гриблена бегают. – Дрейфус находился в одиночном заключении. Ему не позволялось ни писем, ни посетителей. Часто у него в глазах стояли слезы, он спрашивал про семью и всякие такое… Помню, у него лицо было расцарапано. – Гриблен прикасается к виску. – Вот здесь. Тюремщики сказали, что он ударился головой о стену.
– И Дрейфус отрицал всякое участие в шпионаже?
– Категорически. Такие концерты устраивал! Его учителя хорошо его подготовили.
Я продолжаю просматривать содержимое папки.
Направляю Вам, уважаемый господин, несколько заголовков из сведений, которые могут быть Вам интересны… Направляю Вам, уважаемый господин, несколько заголовков из сведений, которые могут быть Вам интересны… Направляю Вам, уважаемый господин, несколько заголовков из сведений, которые могут быть Вам интересны…
Почерк со временем ухудшается. Это похоже на записки сумасшедшего. Я чувствую, что голова у меня начинает кружиться. Закрываю папку и толкаю ее по столу назад.
– Чистая фантастика, Гриблен. Спасибо, что уделили мне столько времени.
– Могу еще быть чем-нибудь полезен, полковник?
– Нет, не думаю. Пока нет.
Архивист нежно берет папку в руки и несет назад в шкаф. Я останавливаюсь у двери и поворачиваюсь к нему:
– У вас есть дети, мсье Гриблен?
– Нет, полковник.
– Но вы женаты?
– Нет, полковник. Брак всегда был противопоказан моей работе.
– Понимаю. У меня то же самое. Доброго вам вечера.
– Доброго вечера, полковник.
Я спускаюсь по лестнице на второй этаж, ускоряя шаг, иду по коридору мимо своего кабинета, дальше спускаюсь на цокольный, выхожу на улицу, где наполняю легкие живительными глотками чистого, свежего воздуха.
Глава 11
В эту ночь я почти не сплю. Я потею, верчусь на своей узкой кровати, сминаю простыни так, что мне кажется, будто я лежу на камнях. Окна открыты, чтобы в спальню проникал воздух, но ко мне проникают только городские шумы. Но мне все равно не уснуть, я принимаюсь считать далекие удары церковных колоколов, начиная с полуночи и до шести. Наконец я засыпаю, но просыпаюсь тридцать минут спустя, разбуженный громким гудением первых утренних трамваев. Я одеваюсь, спускаюсь и иду к бару на углу улицы Коперник. Моего аппетита хватает только на черный кофе и сигарету. Просматриваю «Фигаро». Область высокого давления с юго-западного побережья Ирландии смещается на Британские острова, Нидерланды и Германию. Подробности грядущего визита русского царя в Париж еще не оглашаются. Генерал Бийо, военный министр, присутствует на учениях кавалерии в Гатине. Иными словами, никаких новостей в эти жаркие августовские дни нет.
Когда я вхожу в статистический отдел, Лот уже на месте. На нем кожаный фартук. Он сделал по четыре экземпляра каждого из двух писем Эстерхази – влажные и блестящие, они все еще пахнут химическим закрепителем. Лот, как и всегда, блестяще выполнил свою работу. Адреса и подписи закрыты, а строки письма резкие и легко читаемые.
– Хорошая работа, – хвалю его я. – Я возьму их и оригиналы, если вы не возражаете.
Лот кладет все это в конверт и протягивает мне.
– Пожалуйста, полковник. Надеюсь, они выведут вас на что-нибудь интересное.
Его светло-голубые глаза смотрят на меня с собачьей преданностью. Один раз он уже спрашивал меня, для чего они мне нужны, и я не ответил. Спрашивать снова он побаивается.
Я с удовольствием игнорирую незаданный вопрос, желаю Лоту хорошего дня и иду к себе в кабинет. Беру по одной копии каждого письма, кладу в портфель, все остальное отправляется в мой сейф. Я выхожу и запираю дверь кабинета. В вестибюле говорю консьержу Капио, что не знаю, когда вернусь. Он отставной кавалерист лет сорока с большим хвостом. Его где-то отыскал Анри, и я не знаю, доверяю ли ему. Для меня Капио – один из дружков, с которыми выпивает Анри, – такие же стеклянные глаза, лицо с прожилками.
Двадцать минут уходит у меня на то, чтобы добраться до острова Сите, где расположен штаб полицейской префектуры Парижа, мрачная крепость, поднимающаяся на набережной у моста Сен-Мишель. Здание представляет собой старое муниципальное сооружение, внутри такое же мрачное, как и снаружи. Я даю мою визитку швейцару – «Подполковник Жорж Пикар, военное министерство» – и говорю, что мне необходимо увидеть мсье Альфонса Бертийона. Швейцар тут же становится само почтение. Он отпирает дверь, просит меня пройти с ним. Мы поднимаемся этаж за этажом по узкой петляющей лестнице, такой крутой, что я складываюсь пополам. В какой-то момент нам приходится остановиться и прижаться к стене, чтобы пропустить с десяток заключенных, спускающихся цепочкой. Они оставляют за собой запах пота и отчаяния.