Потом во вторник выходит «Фигаро» с передовой статьей «Заключение Дрейфуса», статья занимает первые две с половиной колонки на главной странице и представляет собой точный, довольно подробный и сочувственный рассказ о том, что приходится выносить Дрейфусу на Чертовом острове: «От сорока до пятидесяти тысяч франков в год, чтобы не дать умереть французскому офицеру, который после дня своего публичного разжалования перенес смерть, худшую, чем смерть». Я предполагаю, что источник информации – семья Дрейфуса.
На этом фоне я на следующий день отправляюсь к министру.
Отпираю калитку в саду и незаметно для любопытных глаз в министерстве прохожу по лужайке к заднему входу в официальную резиденцию министра.
Старик неделю был в отпуске. Сегодня его первый день на службе. Его нос картофелиной и макушка лысой головы шелушатся от пребывания на солнце. Бийо сидит на своем стуле прямо, поглаживает громадные седые усы и с удивлением смотрит, как я снова достаю бумаги, связанные с делом.
– Господи милостивый! Пикар, я старый человек. Время для меня драгоценно. Сколько это будет продолжаться?
– К сожалению, отчасти это и ваша вина, господин министр.
– Нет, вы его только послушайте. Ах уж эта дерзость молодости! Моя вина? Объясните, каким это образом.
– Вы очень любезно поручили вашему секретариату передать мне письма предполагаемого предателя Эстерхази, – говорю я, вручая ему письма. – И тут, боюсь, я отметил их очевидное сходство с этим. – Я даю ему фотографию «бордеро».
И в очередной раз я удивляюсь, насколько он быстро схватывает. Несмотря на его древность – Бийо служил пехотным капитаном еще до моего рождения, – он переводит взгляд с одного на другое и тут же оценивает возможные последствия.
– Черт меня раздери! – Он щелкает языком. – Вы отдавали почерка на экспертизу?
– Да, тому самому эксперту, который свидетельствовал на процессе. Он утверждает, что они идентичны. Естественно, я бы хотел выслушать и другие мнения.
– Вы показывали это генералу Буадефру?
– Да.
– И каково его мнение?
– Он отправил меня к генералу Гонзу.
– А генерал Гонз?
– Он хочет, чтобы я прекратил расследование.
– Неужели? И это почему?
– Потому что он, как и я, считает, что продолжение почти неминуемо запустит процесс, который приведет к официальному пересмотру дела Дрейфуса.
– Господи боже! Это же станет землетрясением!
– Да, министр. В особенности еще и потому, что нам тогда придется раскрыть существование этого… – Я подаю ему секретную папку. Бийо смотрит, прищурившись:
– «Д.»? Это еще что за чертовщина?
Он никогда не слышал про эту папку. Мне приходится объяснять. Я показываю ему ее содержимое. Министр берет письмо, в котором упоминается «этот опустившийся тип Д.», и подносит поближе к глазам. Он читает – и губы его шевелятся. Тыльные стороны ладоней у него шелушатся, как и череп, они усыпаны возрастными пятнами: старая ящерица, пережившая столько зим и лет, – никто и не верил, что такое возможно.
Бийо дочитывает до конца и спрашивает:
– Кто такая Александрин?
– Фон Шварцкоппен. Он и итальянский военный атташе называют друг друга женскими именами.
– Это почему?
– Они гомосексуалисты, министр.
– Бог ты мой! – Бийо корчит гримасу. Он, брезгливо держа письмо двумя пальцами, передает его мне. – У вас грязная работа, Пикар.
– Я знаю, генерал. Я ее не просил. Но теперь, будучи на этом посту, я должен выполнять ее надлежащим образом.
– Согласен.
– А с моей точки зрения, это означает тщательное исследование дела Эстерхази на предмет выявления совершенных им преступлений. И если следствие покажет, что мы должны вернуть Дрейфуса с Чертова острова… то нам в армии лучше самим исправить собственную ошибку, чем сделать это позднее под напором общественного мнения.
Бийо смотрит перед собой, разглаживая усы большим и указательным пальцем. Он кряхтит, размышляя.
– Эта секретная папка, – говорит он, спустя какое-то время. – Ведь наверняка против закона – передавать документы судьям, не давая возможности стороне защиты ознакомиться с ними?
– Да. Я сожалею, что принимал в этом участие.
– Так чье же тогда было решение?
– Генерала Мерсье в качестве военного министра.
– Ха! Мерсье? Неужели? Я должен был догадаться, что он тут приложил руку! – И снова устремленный перед собой взгляд, кряхтенье, разглаживание усов. Наконец Бийо испускает протяжный вздох. – Не знаю, Пикар. Проблема та еще. Мне нужно время, чтобы все обдумать. Естественно, если выяснится, что мы все это время держали взаперти невиновного, да еще устроили из этого публичный спектакль, то без последствий не обойдется – серьезные последствия как для армии, так и для страны. Мне придется поговорить с премьером. Но я смогу сделать это только через неделю – в понедельник в Руйаке начинаются ежегодные маневры.
– Спасибо, генерал. Но вы мне даете разрешение тем временем продолжать расследование по Эстерхази?
Министр задумчиво кивает своей массивной головой:
– Пожалуй, да, мой мальчик.
– К чему бы оно ни привело?
– Да. – Еще один тяжелый кивок.
Получив новый заряд энергии, я тем вечером встречаюсь с Девернином в нашем обычном месте – на вокзале Сен-Лазар. Мы не виделись с середины августа. Я чуть опаздываю. Девернин уже сидит – ждет меня за столиком в углу, читает «Вело». Я отмечаю, что он перестал пить пиво и вернулся к минеральной воде. Сажусь на стул против него, кивая на газеты:
– Я не знал, что вы велосипедист.
– Вы многого обо мне не знаете, полковник. У меня велосипед уже десять лет.
Девернин складывает газету и засовывает в карман. Похоже, он сегодня в мрачном настроении.
– Сегодня без блокнота? – спрашиваю я.
– Сообщать не о чем, – пожимает он плечами. – Благодетель все еще в отпуске – в имении своей жены в Арденнах. В посольстве тишина – оно наполовину закрыто на лето. Наши клиенты уже несколько недель как не появлялись. А ваш друг мсье Дюкасс наелся и уехал отдохнуть в Бретань. Я пытался его остановить, но он ответил, что если еще на день останется на улице Лиль, то сойдет с ума. Не могу сказать, что я его виню.
– Вы, кажется, разочарованы.
– Понимаете, полковник, я уже пять месяцев как веду наблюдение за этим выродком – вы уж извините за резкое слово – и теперь не знаю, что еще мы должны сделать. Мы либо задержим его и потрясем немного, – может, признается в чем-нибудь, – или же приостановим операцию. Вот мои предложения. В любом случае близится похолодание, и мы через день-другой должны вытащить эти переговорные трубки. Если немцы решат растопить камин, у нас будут неприятности.
– Ну, давайте-ка на сей раз я для разнообразия покажу вам кое-что, – говорю я и кладу фотографии писем Эстерхази лицевой стороне к столешнице. – Благодетель пытается перейти на службу в Генеральный штаб.
Девернин просматривает письма и тут же выражение его лица проясняется.
– Вот выродок! – с довольным видом повторяет он вполголоса. – Он, верно, погряз в долгах больше, чем мы думали.
Мне жаль, что я не могу рассказать ему про «бордеро», Дрейфуса и секретную папку. Но не могу – пока не могу: я должен получить официальное разрешение Бийо расширить рамки расследования.
– И что вы предполагаете с ним делать, полковник? – спрашивает Девернин.
– Думаю, нам нужно проявить больше активности. Я предложу министру согласиться на предложение Благодетеля и дать ему должность в Генеральном штабе в департаменте, где мы можем постоянно вести за ним наблюдение. Пусть верит, что имеет доступ к секретным материалам – по виду ценным, но на самом деле сфальсифицированным нами. А там мы сядем ему на хвост и посмотрим, что он с ними сделает.
– Хорошо. И я вам скажу, чтó еще мы можем сделать, если пойдем на маленький подлог. Почему бы нам не отправить ему сфальсифицированное письмо, якобы от немцев, с приглашением на встречу для обсуждения будущего? Если Благодетель придет – это само по себе станет доказательством его измены. Но если придет с секретными материалами, то мы сможем взять его с поличным.
Я размышляю над его предложением.
– А где мы возьмем такого умельца?
– Я бы предложил вам Лемерсье-Пикара.
– А ему можно доверять?
– Он фальсификатор, полковник. Доверять ему можно не больше, чем змее. Его настоящее имя Мойсес Леман. Но он много работал на отдел, когда его возглавлял полковник Сандерр, и знает: мы его из-под земли достанем, если он попытается с нами шутки шутить. Я выясню, где он скрывается.
Девернин уходит в гораздо более радужном настроении, чем в начале нашей встречи. Я остаюсь, чтобы допить пиво, потом беру такси и еду домой.
На следующий день погода резко меняется – угрожающе серое небо, ветер, начало листопада, вихри опавших листьев на бульварах. Девернин прав: необходимо немедленно извлечь переговорные трубки из квартиры на улице Лиль.
Я прихожу на службу в обычное время и быстро просматриваю сегодняшние газеты, подготовленные для меня Капио. Статья в «Фигаро», описывающая условия нахождения Дрейфуса на Чертовом острове, снова взбудоражила общественное мнение, и повсюду принялись разоблачать Дрейфуса. «Пусть страдает еще сильнее» – все, кажется, единодушны в этом. Но мое внимание приковывает анонимная статья в «Эклер», озаглавленная «Предатель», в которой утверждается, что вина Дрейфуса была бесспорно установлена «секретными документами», переданными судьям во время суда. Автор призывает армию опубликовать эти документы, чтобы положить конец «необъяснимой атмосфере сочувствия», окружающей шпиона.
Это первое упоминание о секретных документах в прессе. Мне становится не по себе при мысли о том, что такое происходит именно сейчас, когда эти документы оказались у меня в руках. Я иду по коридору в кабинет Лота, кладу газету на его стол:
– Видели это?
Лот дочитывает до конца и поднимает на меня встревоженный взгляд:
– Видимо, кто-то разговорился.