– Будем надеяться, это положит конец всяким разоблачениям. Плохо уже одно то, что в прессу просочились сведения о существовании этой папки. Если бы им стало известно о ее содержимом, дело имело бы куда более серьезные последствия. Я возьму себе этот список с вашего разрешения.
– Конечно. – Наклоняю голову, надеясь, что Буадефр увидит в этом движении раскаяние, хотя я его и не чувствую.
– Хорошо, полковник. – Он щелкает пальцами, словно отпускает официанта в «Жокей-клубе». – Вы свободны.
Я выхожу на улицу Сен-Доминик, а там ураган – сумасшедшие ветра, которые гуляют по Парижу от полудня до трех часов. Мне приходится держаться за ограждение, иначе меня сметет с ног. Когда добираюсь до нашего здания, я уже мокр до нитки. Ветер сносит крышу с Опера Комик и Полицейской префектуры, вышибает окна во Дворце правосудия с одной стороны. Лодки сорваны со своих стоянок, и ветер носит их вдоль причалов. Нескольких прачек на берегах Сены сдуло в воду, и их пришлось спасать. Киоски на цветочном рынке на площади Сен-Сюльпис унесло неведомо куда. Возвращаясь домой этим вечером, я прохожу по затопленным улицам – воды здесь по колено. На поверхности плавают разодранные в клочья растения, на тротуарах лежит поломанная черепица. Разорение ужасное, но я в глубине души испытываю облегчение: в течение следующих нескольких дней у прессы будет другая тема для разговоров, кроме капитана Дрейфуса.
Глава 14
Передышка коротка. В понедельник «Эклер» публикует вторую и более длинную статью. С моей точки зрения, ее заголовок хуже некуда: «Предатель: вина Дрейфуса доказана секретным досье».
Я с отвращением несу газету на свой стол. Статья чрезвычайно неточна, но в ней есть несколько красноречивых деталей: секретное досье было передано судьям в камере для совещаний и содержало конфиденциальную переписку между немецким и итальянским военными атташе, а в одном из писем упоминалось «это животное Дрейфус» – не «этот опустившийся тип Д.», но достаточно близко. «Данное неопровержимое доказательство, – гласят заключительные строки статьи, – и предопределило приговор судей».
Я барабаню пальцами по столу. Кто раскрывает все эти подробности? Гене говорит – семья Дрейфуса. Но я в этом вовсе не уверен. Кто выигрывает от утечек информации? Я со своей колокольни считаю, что наиболее очевидные бенефициарии – те, кто хочет создать в военном министерстве обстановку осажденной крепости и пресечь мое расследование деятельности Эстерхази. И вдруг фраза «это животное Дрейфус» задевает какую-то струну в моей памяти. Разве не дю Пати всегда утверждал, что у Дрейфуса «животные инстинкты»?
Я беру ножницы со стола и аккуратно вырезаю статью. Потом пишу письмо Гонзу, который все еще находится в отпуске:
Недавно я позволил себе смелость сказать Вам, что, по моему мнению, нас ждут серьезные проблемы, если мы не возьмем инициативу в свои руки. Приложенная статься из «Эклер», к сожалению, подтверждает это. Считаю своим долгом повторить, что, с моей точки зрения, нам следует перейти к решительным действиям. Если мы промедлим, нас сметут, поставят в безвыходную ситуацию, в которой мы не сможем ни защитить себя, ни установить истину».
Я медлю – не отправляю письмо сразу. Я официально заявляю свою позицию. Гонз – солдат до мозга костей, но солдат канцелярского шкафа, а не поля боя. Он примет мое послание за то, чем оно и является: эскалацией противостояния.
Тем не менее я его отправляю.
На следующий день Гонз вызывает меня. Отпуск он прервал и теперь сидит у себя в кабинете. Я за двести метров чувствую, что генерал в панике.
В коридорах министерства тише обычного. Бийо и Буадефр на юго-западе, сопровождают президента Фора, который инспектирует осенние маневры. Большинство офицеров Генштаба, имеющих карьерные амбиции, – а это почти все тамошние офицеры – постарались оказаться в поле. Я иду по пустым, гулким коридорам и вспоминаю атмосферу охоты на предателя два года назад.
– Я получил ваше письмо, – говорит Гонз, помахивая конвертом, пока я сажусь на стул перед его столом. – И не думайте, что я не сочувствую вашей точке зрения. Поверьте мне, если бы я мог перевести часы назад, ко времени, когда еще не началось это треклятое дело, то сделал бы это. Сигарету? – Он подталкивает пачку в мою сторону. Я отказываюсь, поднимая руку. Гонз вытаскивает одну, закуривает. Говорит со мной самым дружеским тоном. – Давайте смотреть правде в глаза, дорогой Пикар: расследование дела Дрейфуса шло не так профессионально, как должно было. Сандерр болел, а дю Пати… ну, я знаю, что представляет собой Арман, хотя у него и есть немало прекрасных качеств. Но теперь наша точка отсчета – нынешняя ситуация, и мы просто не можем пройти все это еще раз. Слишком многие язвы открылись бы. Вы видели прессу за последние дни – там поднимают волну истерии по поводу Дрейфуса. Мы должны ее пресечь – вы не можете не согласиться с этим.
На лице Гонза умоляющее выражение – такая настойчивая просьба согласиться с ним, что несколько скоротечных мгновений я борюсь с искушением. Он неплохой человек, просто слабый. Хочет жить спокойной жизнью, болтаться туда-сюда между министерством и своим садом.
– Я вас понимаю, генерал. Но эти утечки в прессу предупреждают нас и о другом. Мы должны признать, что расследование дела Дрейфуса уже идет, пока мы с вами разговариваем. К сожалению, оно организовано семьей Дрейфуса и его сторонниками. Процесс выходит из-под нашего контроля. Я в моем письме пытался донести до вас один из основных военных принципов: пока еще есть время, необходимо брать инициативу в свои руки.
– И как нам это сделать? Поднять руки? Отдать им то, что они хотят?
– Нет. Мы должны оставить позицию, которая становится абсолютно уязвимой, и занять новую, на более высоком месте.
– Ну да, как я и сказал, дать им то, чего они добиваются! В любом случае я с вами не согласен. Наша нынешняя позиция вполне защитима, если только мы будем держаться вместе. Ее прикрывает железная стена закона. Мы просто говорим: «Семь судей рассмотрели все свидетельства. Они пришли к единогласному решению. Дело закрыто».
Я покачиваю головой:
– Извините, генерал, но нам эту линию обороны не удержать. Судьи пришли к единогласному решению только благодаря секретной папке, а доказательства, которые там содержатся… – Я замолкаю, не зная, как продолжить. Вспоминаю выражение лица Гене, когда я начал задавать ему вопросы о его предполагаемом разговоре с Валом Карлосом.
– Что с этими доказательствами, полковник? – тихо спрашивает Гонз.
– Эти доказательства слишком слабы! – Я всплескиваю руками. – Если бы они были неопровержимы, мы могли бы объяснить тот факт, что их не предъявили защите. Но в данной ситуации…
– Я прекрасно понимаю вашу мысль, мой дорогой Пикар, – можете мне поверить! – Гонз подается вперед, на лице снова умоляющее выражение. – Но именно поэтому тайна секретной папки должна сохраняться любой ценой. Если мы пойдем путем, который предлагаете вы, отступим на более высокие позиции и скажем французскому народу: «Оказывается, „бордеро“ написал Эстерхази, давайте вернем Дрейфуса, устроим новый большой процесс…» – что случится тогда? Люди захотят узнать, как первые судьи – и заметьте: все семеро – могли так неверно воспринять всю историю. А это приведет прямо к секретной папке. Некоторые высокие фигуры окажутся в очень некрасивом положении. Вы этого хотите? Представляете, какой ущерб это нанесет репутации армии?
– Я понимаю, что ущерб неизбежен, генерал. Но мы завоюем и доверие, если очистим наши конюшни. А если мы станем громоздить новую ложь на старую, мне кажется, ущерб будет еще больше.
– Никто не просит вас лгать, полковник! Я вас лгать не прошу! Никогда бы не пошел на это. Я знаю, вы человек чести. Я вообще ничего от вас не прошу, если уж на то пошло. А прошу вас просто ничего не делать – и близко не подходить к делу Дрейфуса. Разве это не разумно, Жорж? – Гонз позволяет себе слегка улыбнуться. – Конечно, я знаю ваше отношение к избранному народу… ну скажите, когда дело сделано, все слова сказаны, какое для вас имеет значение, что один еврей останется на Чертовом острове?
– Для меня это имеет значение, потому что он невиновен, – осторожно говорю я.
Гонз смеется. В его смехе слышится какой-то истерический надрыв.
– Ах, как это сентиментально! – Он хлопает в ладоши. – Прекрасная мысль! Новорожденные ягнята, котята, а еще Альфред Дрейфус – все они невинны!
– При всем моем уважении, генерал, но вы говорите так, будто меня связывает с этим человеком какая-то взаимная симпатия. Могу вас заверить, никаких чувств к нему – ни негативных, ни позитивных – я не испытываю. Откровенно говоря, мне жаль, что Дрейфус невиновен, – будь он виновен, моя жизнь стала бы намного легче. И до недавнего времени я не сомневался в его вине. Но теперь я смотрю на материалы дела – и мне кажется, что Дрейфус не может быть виноват. Предатель – Эстерхази.
– Может, Эстерхази, а может, и нет. Почему вы так уверены? Но факт остается фактом: если вы будете молчать, никто ничего не узнает.
Наконец-то мы добрались до темной сути этого дела. Внезапно мне начинает казаться, что тишина в кабинете стала еще оглушительнее, чем прежде. Гонз внимательно смотрит на меня. Я отвечаю не сразу:
– Это отвратительное предложение, генерал. Вы не можете ждать от меня, что я унесу эту тайну с собой в могилу.
– Определенно могу и жду этого от вас! Уносить тайны в могилу – суть нашей профессии.
Еще одна пауза, потом я делаю новую попытку:
– Я прошу только об одном – о тщательном расследовании дела…
– Вы просите только об одном! – взрывается наконец Гонз. – Об одном! Мне это нравится! Я вас не понимаю, Пикар! Так вы что хотите сказать? Что вся армия – да что там армия, весь народ! – должна приспосабливаться к вашей чуткой совести? У вас слишком высокое самомнение, должен вам сказать! – Его жирная шея краснеет, словно какая-то невообразимая пневматическая трубка. Она распирает воротник его мундира. Я понимаю: генерал в ужасе. И вдруг его тон меняется на деловой. – Где сейчас находится секретная папка?