– Пока нет.
– Генерал, я не думаю, что это ошибка. – Он смотрит на меня, недоуменно наклоняя голову. А я продолжаю: – В Париже я руководил контрразведывательным отделом Генерального штаба. В этой должности я обнаружил предателя в армии, который совершил те преступления, за которые был приговорен капитан Дрейфус.
– Боже мой, неужели?
– Я довел это до сведения моего начальства, включая и генерала Бийо, рекомендовал ему арестовать шпиона. Они отказались.
– Хотя у вас были доказательства?
– Принять их означало признать невиновность Дрейфуса. А это, в свою очередь, привело бы к обнародованию… как бы сказать помягче… некоторых отклонений в судебном процессе.
Леклерк поднимает палец, останавливая меня:
– Постойте… я медленно соображаю – слишком много лет под этим солнцем. Давайте-ка я буду говорить без обиняков. Вы хотите сказать, министр поручает вам эту опасную миссию в надежде избавиться от вас?
В ответ я протягиваю ему номер «Депеш тунизьен». Леклерк долго разглядывает газету.
– Насколько я понимаю, вы тот самый человек, который предоставил мсье Шереру-Кестнеру эту информацию? – спрашивает он.
Я отвечаю формулой, согласованной с Луи:
– Лично я не предоставлял ему никакой информации, генерал.
– И предположительно именно поэтому вам срочно понадобилось в Париж этим летом?
Опять прибегаю к уклончивому ответу:
– Приношу свои извинения, если доставил вам беспокойство. Меня запугивали дисциплинарными мерами, если я осмелюсь возражать против такого к себе отношения. Я чувствовал необходимость вернуться в Париж и поговорить с моим адвокатом.
– Это совершенно неприемлемое поведение, полковник.
– Я понимаю, генерал. И приношу свои извинения. Я не знал, что мне делать.
– Нет, не ваше поведение – я говорю о Бийо. И этим людям еще хватает наглости чувствовать свое превосходство над африканцами! – Леклерк возвращает мне газету. – К сожалению, я не могу отменить приказ главнокомандующего, но могу воспрепятствовать ему. Возвращайтесь в Сус и сделайте вид, что готовитесь в поездке на юг. А я тем временем подумаю, что предпринять. В любом случае, если то, что вы говорите о Бийо, правда, долго ему в министерском кресле не усидеть.
На следующий день, в воскресенье, ординарец, который обслуживает Военный клуб Суса, приносит в начале двенадцатого газеты. Весь гарнизон находится в церкви. Кроме меня, в клубе никого нет. Я заказываю коньяк, беру один из двух экземпляров «Депеш тунизьен» и удаляюсь с газетой на свое обычное место у окна.
ДЕЛО ДРЕЙФУСА. Париж 8.35. Газеты сохраняют уверенность в том, что семейство бывшего капитана Дрейфуса обвело мсье Шерера-Кестнера вокруг пальца, но теперь они призывают к быстрому и полному расследованию. Один из авторов «Фигаро» взял интервью у мсье Шерера-Кестнера, который повторил: он убежден в том, что Дрейфус невиновен. Но добавил, что не раскроет никаких документов, пока не изложит дело соответствующим министрам. «Фигаро» говорит, что мсье Шерер-Кестнер собирается встретиться с президентом, военным министром и министром юстиции.
Сидеть здесь и не знать, что происходит, для меня сущий кошмар. Я решаю отправить телеграмму Луи. Допиваю коньяк и иду до нового почтового отделения близ причала. Но тут мои нервы сдают, и я десять минут курю в почтовом баре, наблюдая, как с десяток моих соотечественников играют в мяч на пыльной площади. Беда в том, что любые послания ко мне или от меня перехватываются. А любой код, какой я могу изобрести, будет за десять минут взломан специалистами.
Во вторник в Сус привозят наконец парижские газеты, вышедшие в предыдущую пятницу. В них опубликованы первые истории о вмешательстве Шерера-Кестнера в дело Дрейфуса. «Фигаро», «Матэн», «Либр пароль», «Пти паризьен» и остальные передаются из рук в руки по клубу, вызывая ярость моих коллег-офицеров. Я со своего места слышу обрывки их разговоров: «А этот парень Шерер-Кестнер, случайно, не еврей?» – «Ну и имечко – если он не еврей, то наверняка немец…» – «Это гадкое пятно на армии – будем надеяться, что кто-нибудь потребует удовлетворения…» – «Да, про Море можно говорить что угодно, но он бы знал, как разделаться с негодяем…»
– Позвольте узнать, что вы обо всем этом думаете, полковник?
В клубе ко мне никогда не обращаются, а потому я не сразу понимаю, что вопрос задан мне. Отложив в сторону книгу, поворачиваюсь на стуле. На меня смотрит с полдесятка загорелых усатых физиономий.
– Извините, – отвечаю я, – что я думаю о чем?
– Про эту газетную утку, будто Дрейфус может быть невиновен?
– Ах об этом? Гадкое дело… Вы как считаете? Очень гадкое.
Такой двусмысленный ответ, кажется, удовлетворяет их, и я возвращаюсь к моему роману.
Среда проходит спокойно, а в четверг «Депеш» сообщает о новом развитии событий.
ДЕЛО ДРЕЙФУСА. Париж, 8.25. Кажется, дело Дрейфуса входит в решающую фазу. Вчера мсье Шерер-Кестнер посетил военного министра и передал генералу Бийо имеющиеся в его распоряжении материалы, касающиеся капитана Дрейфуса. Встреча продолжалась долго, и ее содержание хранится в глубочайшей тайне… 9.10. «Фигаро» сообщает, что мсье Шерер-Кестнер встречался вчера с премьер-министром мсье Мелином, темой разговора было дело Дрейфуса.
Я лежу без сна в ту ночь, заперев дверь и держа револьвер под подушкой, прислушиваюсь к предрассветному призыву на молитву с ближайшего минарета. Развлекаюсь тем, что воображаю, как проходят кризисные заседания в кабинете Бийо: министр бушует, Гонз нервно роняет пепел сигареты на мундир, Буадефр ошарашен, Анри пьян. Я думаю о Гриблене, о том, как он перебирает свои папки в попытке найти хоть какое-то новое свидетельство против Дрейфуса, представляю, как Лот над паром вскрывает мои письма и пытается расшифровать скрытый код, с помощью которого я каким-то образом управляю ходом событий. Я наслаждаюсь этой воображаемой паникой в рядах моих врагов.
Но тут мои враги открывают ответный огонь.
Первый выстрел – телеграмма. Джемель с самого утра приносит ее в мой кабинет. Отправлена из почтового отделения Парижской биржи предыдущим днем:
У нас есть доказательство, что «пти блю» была сфальсифицирована Жоржем. Бланш
Бланш?
Словно тебе в толпе кто-то прошептал в ухо угрозу и растворился в толчее, прежде чем ты успел повернуться. Я чувствую, что Джемель наблюдает за моей реакцией. Телеграмма лишена всякого смысла, но в ней есть что-то зловещее, в особенности использование имени Бланш.
– Не понимаю смысла, – говорю ему я. – Возможно, телеграфист что-то напутал. Будь добр, сходи на телеграф и попроси их проверить.
Вскоре он возвращается:
– Сомнений никаких нет, полковник. Они сверились с Парижем – текст точен. И еще к вам из Туниса переправили вот это.
Джемель подает мне письмо. На конверте пометка «срочно», моя фамилия написана с ошибкой – «Пекар». Почерк туманно знакомый. Вот он – второй выстрел.
– Спасибо, Джемель.
Дождавшись его ухода, я вскрываю письмо.
Полковник!
Я получил анонимное письмо, извещающее меня, что Вы организовали гнусный заговор с целью заменить мною Дрейфуса. Письмо среди прочего утверждает, что Вы подкупили младших офицеров, чтобы получить образец моего почерка. Я знаю, так оно и есть. Еще в письме говорится, что Вы взяли в военном министерстве документы, правомерно доверенные Вам, и составили из них тайное досье, которое передали друзьям настоящего предателя. И об этом я тоже знаю, что так оно и есть, поскольку сегодня мне вручили документы из этой папки.
Несмотря на все имеющиеся свидетельства, я все еще не могу поверить, что старший офицер французской армии мог стать частью такого чудовищного заговора против одного из своих товарищей.
Уверен, Вы сможете предоставить мне откровенное и ясное объяснение.
Обиженное письмо предателя, написанное той же рукой, что и «бордеро», – наглостью этого типа можно только восхищаться! И тут меня начинают одолевать вопросы. Откуда он узнал мое имя? Откуда узнал, что я в столице Туниса? И что я получил образцы его почерка? Предположительно, от автора «анонимного письма». А кто мог написать такое письмо? Анри? Неужели логика позиции Генерального штаба довела их до этого – они своими руками помогают предателю избежать правосудия, потому что это их единственное средство удерживать за решеткой невиновного человека? Я достаю телеграмму:
У НАС ЕСТЬ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО, ЧТО «ПТИ БЛЮ» БЫЛА СФАЛЬСИФИЦИРОВАНА ЖОРЖЕМ. БЛАНШ
Что у них на уме?
На следующий день Джемель приносит мне еще одну телеграмму, еще одну угрожающую загадку:
ОСТАНОВИ ПОЛУБОГА. ВСЕ РАСКРЫТО. ДЕЛО ОЧЕНЬ СЕРЬЕЗНО. СПЕРАНЦА.
Это послание отправлено из почтового отделения на улице Лафайет в Париже в тот же день, что и телеграмма Бланш, но шло оно до меня на двадцать четыре часа дольше – как и письмо Эстерхази, оно было неправильно адресовано – в город Тунис.
Я не знаю никого по имени Сперанца – знаю только, что по-итальянски это слово означает «надежда». Но Полубогом Бланш называет нашего общего знакомого и приятеля, почитателя Вагнера капитана Уильяма Лаллемана. А единственный человек, связанный со статистическим отделом, которому может быть известен этот невразумительный факт, – это бывший любовник Бланш – дю Пати.
Дю Пати. Да – ну конечно же! Как только в голову мне приходит дю Пати, все становится на свои места: дю Пати привлекли для помощи в разработке этого подлого спектакля – я чувствую его декадентско-готический стиль, Дюма вперемешку с «Цветами зла»[53], перепутать невозможно. Но если год-два назад я бы рассмеялся, получив угрозы от столь нелепой личности, то сейчас думаю по-другому. Теперь я знаю, на что он способен. И в этот момент ясно понимаю, что мне готовят такую же тюремную камеру, как и Дрейфусу.