– Кто там?
– Полковник Пикар, это капитан парома, – отвечает голос.
– Минутку.
Я засовываю револьвер в карман и открываю дверь. Вижу перед собой мрачного вида человека лет пятидесяти с небольшим, судя по сеточке сосудов в его глазах, он не дурак выпить. Мне следовало догадаться: если ты мотаешься туда-сюда между Тунисом и Марселем три раза в неделю, это становится утомительным. Мы салютуем друг другу.
– Приняты меры, чтобы вы и мсье Перье сошли с судна, прежде чем мы причалим в Марселе, – сообщает он.
– В этом есть необходимость?
– По всей видимости, на набережной вас ожидает толпа репортеров и протестующих. Военное министерство считает, что в интересах безопасности нужно переместить вас на буксир еще в море, а потом высадить в другой части гавани.
– Что за нелепая мысль!
– Может, и так, – пожав плечами, отвечает капитан, – но я получил такой приказ.
Полчаса спустя гул двигателей стихает и мы ложимся в дрейф. Я с чемоданом поднимаюсь на палубу. Мы останавливаемся в километре от входа в гавань. Рядом с нами дрейфует буксир. Погода холодная, промозглая, но это не мешает нескольким десяткам пассажиров стоять у перил в угрюмом молчании и смотреть, как я спускаюсь на буксир. Это мой первый опыт в роли знаменитости, и весьма неприятный, нужно сказать. На море довольно сильное волнение, и два судна ударяются друг о друга бортами, их палубы поднимаются и падают в противоположных направлениях. У меня берут чемодан, кидают его на буксир, там его ловят, после чего спускают меня. Мне навстречу тянутся крепкие руки, устанавливающие меня на палубе. У себя за спиной я слышу выкрикнутое оскорбление, ветер уносит брошенное кем-то слово «еврей». Мсье Перье спускают с его багажом. Он, пошатываясь, подходит к другому борту, и его рвет. Канаты поднимают наверх, и мы отчаливаем. Мы проходим за волнолом и поворачиваем налево, протискиваясь между высокими бортами двух стоящих на якоре броненосцев к западной части гавани. За кормой буксира у места, где причаливают паромы, я вижу толпу людей – человек сто или даже двести. И в этот момент я осознаю то влияние, которое дело Дрейфуса начинает оказывать на воображение моих соотечественников. Буксир маневрирует вдоль военного причала, останавливается у места, где ждет экипаж. Рядом с ним я вижу молодого офицера. Когда команда швартует буксир, офицер подходит к кромке пристани и, взяв мой чемодан, передает его извозчику, потом предлагает руку мне, помогая подняться на берег.
Он отдает мне честь. Ведет себя холодно, но безупречно. Мы усаживаемся в задней части экипажа рядом с Перье, офицер садится лицом к нам.
– Если позволите, полковник, я бы порекомендовал вам пригнуться как можно ниже. По крайней мере, пока мы не отъедем на некоторое расстояние от порта.
Я следую его совету. Так я возвращаюсь во Францию – словно пойманный преступник.
На вокзале для нас забронировано купе первого класса в последнем вагоне. Перье опускает шторы на дверях и окнах и не разрешает мне купить газету. Если я собираюсь в туалет, он непременно сопровождает меня и стоит перед дверью, пока я не закончу свои дела. Интересно, что он сделает, если я не подчинюсь его приказам, которые неизменно произносятся нервным, смущенным, чуть ли не умоляющим тоном. Но, по правде говоря, какой-то странный фатализм нисходит на меня. Я иду на поводу у происходящих событий, подчиняясь ритму нашего путешествия, которое начинается в пять часов вечера в темном Марселе, а заканчивается в пять утра в темном Париже.
Я сплю, когда мы прибываем на Лионский вокзал. Мы резко останавливаемся, и я просыпаюсь, открываю глаза и вижу Перье, который, чуть отгибая шторку, смотрит в окно.
– Мы подождем пока, если вы не возражаете, полковник, – говорит он. – Пусть пройдут другие пассажиры.
Десять минут спустя мы выходим на пустую платформу. Носильщик катит перед нами тележку с чемоданами, мы идем вдоль всего поезда до турникета, где стоит около десятка человек с блокнотами.
– Ничего не говорите, – предупреждает меня Перье.
Мы придерживаем головные уборы и чуть наклоняемся вперед, словно идем против ветра. Ожидающие выкрикивают вопросы все разом: «Эстерхази?.. Дрейфус?.. Дама в вуали?.. Расследование?..» Я вижу яркую световую вспышку и слышу громкое «Ух!» – это вспыхивает магниевый порошок на полке фотографа, но мы идем достаточно быстро – поэтому, уверен, фотография будет непригодной. Перед нами стоят два железнодорожных чиновника с раскинутыми в стороны руками, они направляют нас в пустую комнату и закрывают дверь. Внутри я вижу моего старого друга Армана Мерсье-Милона, он теперь в звании полковника. Он очень официально салютует мне.
– Арман, – говорю я, – ты даже представить не можешь, как я ряд тебя видеть! – Протягиваю ему руку, но он в ответ только показывает мне на дверь.
– Нас ждет авто, – говорит Мерсье-Милон. – Мы должны уехать, прежде чем они обегут вокзал.
На улице стоит большой современный автомобиль в раскраске «Компани Пари-Лион медитерране». На заднем сиденье я сижу между Перье с одной стороны и Мерсье-Милоном с другой. Багаж погружен, и машина отъезжает в тот момент, когда газетчики выбегают к нам из здания вокзала.
– У меня для тебя письмо от начальника Генштаба, – сообщает Мерсье-Милон.
Открывать конверт в тесном пространстве неудобно.
Полковник Пикар, я категорически запрещаю Вам говорить с кем бы то ни было, пока Вы не дадите показания следствию, возглавляемому генералом де Пельё. Буадефр.
Мы быстро проезжаем в темноте по дождливому городу. В этот час на улицах пусто, я почти никого не вижу. Мы направляемся на запад по бульвару Сен-Мартен, и я думаю, может быть, они везут меня на мою квартиру, но мы неожиданно сворачиваем на север и останавливаемся на улице Сен-Лазар перед гигантским отелем «Терминюс». Швейцар открывает дверь. Перье выходит первым.
– Я пойду зарегистрирую нас.
– Я остаюсь здесь?
– Пока. – Перье исчезает внутри.
Я вылезаю из авто и созерцаю огромный фасад. Он занимает целый городской квартал – в отеле пятьсот номеров, храм нового времени. Электрические огни сверкают на дожде. Ко мне подходит Мерсье-Милон. Здесь нас никто не слышит, и он впервые говорит мне:
– Ты чертов дурак, Жорж! Что у тебя было в голове? – Говорит он тихо, но с напором, и я вижу: ему хотелось сказать все это с того момента, как мы вышли из вокзала. – Я сам сочувствую Дрейфусу – я один из немногих был готов защищать его во время этой судебной комедии. Но ты?! Передавать секретную информацию посторонним, чтобы они могли использовать ее против твоего начальства? На мой взгляд, это преступление! Вряд ли ты найдешь хоть одного военного во всей Франции, который поддержит тебя.
Его горячность потрясает и злит меня.
– Что дальше? – холодно спрашиваю я.
– Ты поднимешься в свой номер и наденешь мундир. Ты ни с кем не должен говорить. Никому не должен писать. Не должен читать писем, если они тебе поступят. Я буду ждать в фойе. В девять часов я приду за тобой и провожу на Вандомскую площадь.
В дверях появляется Перье:
– Полковник Пикар, наш номер готов.
– Наш номер? Вы хотите сказать, что у нас один номер на двоих?
– К сожалению, это так.
Я стараюсь не принимать всерьез эту унизительную ситуацию.
– Ваша пунктуальность в исполнении обязанностей достойна подражания, мсье Перье… – Но тут я понимаю, что он, конечно, никакой не чиновник Министерства колоний, он секретный агент французской уголовной полиции.
Перье выпускает меня из вида, только когда я принимаю ванну. Я лежу в воде и слушаю, как он ходит по спальне. Кто-то стучит в наружную дверь, он кого-то впускает. Я слышу низкие мужские голоса и думаю, насколько я буду уязвим, если сюда вбегут два человека и ухватят меня за щиколотки. Утонул человек в ванной – и делу конец: все закончится в считаные минуты, и следов не останется.
Перье – если только это его настоящая фамилия – кричит через дверь:
– Ваш завтрак принесли, полковник!
Я выхожу из ванной, вытираюсь, надеваю небесно-голубой мундир и красные брюки с серой полоской – форма Четвертого тунисского стрелкового. В зеркале мне кажется, что я представляю собой несообразную фигуру – цветá Африки в зимней Европе. Они и нарядили-то меня так, чтобы я выглядел ряженым дураком.
«Вряд ли ты найдешь хоть одного военного во всей Франции, который поддержит тебя».
Ну что ж. Пусть так.
Я пью черный кофе. Ем тартинку. Перевожу еще одну страницу из Достоевского.
«Что делает человека героем? Мужество, сила, нравственность, способность противостоять превратностям судьбы? Эти ли черты истинно показывают и создают героя?»
В девять за мной приходит Мерсье-Милон, мы спускаемся на лифте в фойе, не говоря друг другу ни слова. На улице нам навстречу бросается стайка журналистов.
– Черт побери! – ворчит Мерсье-Милон. – Они, вероятно, проследили нас от вокзала.
– Если бы наши военные были такими же изобретательными.
– Это не смешно, Жорж.
Тот же самый хор вопросов:
– Дрейфус?.. Эстерхази?.. Следствие?.. Дама в вуали?..
Мерсье-Милон расталкивает их и открывает двери нашего экипажа.
– Шакалы! – бормочет он.
Я оборачиваюсь и вижу, что некоторые репортеры запрыгивают в такси и едут за нами. Наш путь короток: едва ли полкилометра. Мы прибываем и находим там с десяток репортеров, ждущих на углу Вандомской площади. Они стоят перед громадными, поеденными червями дверьми, которые ведут в штаб военного губернатора Парижа. И только когда Мерсье-Милон вытаскивает саблю и раздается скрежет металла, они отступают и пропускают нас. Мы входим в холодный сводчатый вестибюль, напоминающий неф заброшенной церкви, поднимаемся по лестнице, вдоль которой стоят гипсовые статуи. В этом квазирелигиозном здании я понимаю, что стал чем-то большим, чем опасная помеха для моего начальства: я отступник от их веры. Мы сидим в приемной четверть часа, и наконец за мной приходит адъютант Пельё. Я встаю. На лице Мерсье-Милона смешанное выражение жалости и какого-то страха.