Такая возможность представилась минут двадцать спустя. За это время аэродром в Луге подвергся еще одному безжалостному бомбовому удару и пришла новость, что тонущего пилота удалось успешно вытащить из воды. Новые девушки приступили к несению службы, и Айрис присоединилась к Максу на галерее.
— Ты очень ловко работаешь с этой указкой.
Айрис посмотрелась в зеркальце.
— У меня год практики.
Она пустила в ход губную помаду. Некоторые девушки вместо пудры использовали рисовую пыль, но у Айрис всегда была настоящая косметика — ей дарили ее воздыхатели.
— Это в самом деле продлится долго? — спросил Макс. Но, едва посмотрев на нее, поверил в это.
Под глазами у Айрис залегли тени, губы потеряли свежесть, а белокурые волосы потемнели у корней. В первый раз он заметил, что она может выглядеть как стареющая женщина. И, вспомнив теорию своей мачехи, что у каждого в жизни наступает момент, когда возраст и внешний вид перестают удачно сливаться друг с другом, понял, что Айрис прошла эту точку. Для двадцатичетырехлетней женщины она выглядела слишком изможденной.
— Я знаю, что выгляжу ужасно, — сказала она, словно прочитав его мысли.
— Готов с тобой поспорить.
Айрис закрыла тюбик с губной помадой.
— Ты очень милый. И всегда был таким.
— Что ты скажешь о позднем ланче в «Монико»? Горячие сэндвичи со свининой и общество «Джона Коллинза».
— Я скажу — веди.
«Монико» был их прибежищем еще во время непродолжительной работы Айрис в информационном отделе, а коктейль «Джон Коллинз» лишал ее ностальгических чувств. Она снова вспомнила их историю, которая началась с первой встречи на танцах в Инженерном клубе во Флориане. Это был бурный роман.
Проталкиваться сквозь толпу в переполненном зале, во всю глотку распевая «Выпьем, матушка Браун», никогда не отвечало представлениям Макса о веселье, но Фредди объявил всем присутствующим, что больше не сядет за пианино, если Макс не присоединится к нему. Именно Айрис потащила его со стула в самую толчею, именно Айрис, взяв его под руку, отказалась выпускать, пока Фредди не исполнит что-нибудь из Кола Портера.
В то время Айрис еще была членом «Арабских рыцарей», музыкального коллектива из шести девушек и двоих молодых людей. Они были одной из самых популярных компаний на острове. Их выступления граничили с разнузданной непристойностью. Не потому ли, что англичане позволяли им потешаться над мужчиной, одетым как женщина, и наоборот? Хьюго сказал, что Шекспир проклял бы их.
Макс только один раз видел выступление «Арабских рыцарей» в Регент-театре; они главным образом ездили на старом грузовике «скаммел» по аэродромам, фортам и старым батареям. Появление люфтваффе из Сицилии в начале сорок первого года положило конец гастролям труппы, потому что немцы заняли место своих итальянских союзников и показали, что такое настоящая бомбежка. На Мальту обрушился настоящий огненный вал, в котором не было места фривольным представлениям, и «Арабские рыцари» были вынуждены расстаться.
Макс не стеснялся в выражениях, отзываясь о решении Хедли занять Айрис в информационном отделе. Почему, интересно, его это так волновало? Айрис прекрасно справлялась со своими обязанностями, ей тут нравилось, и она была достаточно компетентна, чтобы читать перед рассылкой новостные бюллетени. Более того, она не покинула остров, когда еще была такая возможность, что свидетельствовало о ее преданности делу.
Надо признать, что помимо преданности существовала и небольшая корысть. При первой возможности она оставила информационный отдел ради головокружительных высот наведения истребителей, но Макс никогда не упрекал Айрис за ее хитроумие и амбиции. Эта молодая женщина из мрачных переулков южного Лондона буквально вытащила себя за шнурки от ботинок, сменив лифчик с блестками на работу в самом сердце военной машины. Он знал, что жены высокопоставленных офицеров, с которыми ей приходилось сталкиваться, презирали Айрис за ее претензии, за старания одеваться не хуже их, за ее акцент. Возможно, примерно так же думали и их мужья, но, как и каждый, кому приходилось страдать от высокомерия и предрассудков, Макс был на ее стороне.
Его дружба с Айрис не имела оттенка физического влечения. В этом плане между ними ничего не было. Случалось, Айрис просила его посвятить ей часть дня, и он беспрекословно сопровождал ее шелудивого пса в приют для животных при церкви Санта-Мария-Виториоса.
— Сама не знаю, в чем дело. Ты высокий, смуглый и очень симпатичный. У тебя потрясающие зеленые глаза, но меня ни капли не тянет к тебе.
— Вот и хорошо, Айрис.
— То же самое и с Фредди. В нем есть нечто, оставляющее меня холодной.
— Я уверен, что он это переживет.
— Я действительно не понимаю, в чем дело. Наверное, кое-какие чувства невозможно объяснить.
— Как два газа, которые в сочетании образуют воду.
— Ради бога, о чем ты говоришь?
Сидя в «Монико», Айрис привела ему внушительный список мужчин, которые пытались разбудить в ней интерес. Ее последней слабостью был пилот из «Свободной Франции» Анри, который угнал в Северной Африке торпедоносец и перелетел на Мальту, чтобы участвовать в борьбе. Как всегда, она была влюблена, но на этот раз все было по-настоящему.
Макс подождал, пока она сделает паузу в своем рассказе, после чего сделал ход.
— Айрис, мне нужна твоя помощь.
— Моя помощь?
— История очень нехорошая. Только для твоих ушей.
Лишь сейчас до него дошло, какой неловкостью может обернуться этот разговор. Айрис, сумевшая изменить свою жизнь, отнюдь не испытает радости при напоминании о ее сомнительном прошлом.
— Как называлось то место, где ты работала, когда впервые оказалась на Мальте?
Он знал название. И знал это место. Оно по-прежнему оставалось там, где и было: нечто вроде танцзала на Стрейт-стрит неподалеку от форта Сент-Элмо. Как и многих девушек из лондонских шоу, Айрис перед войной сманили на Мальту, обещая шумный успех и хороший заработок, — но, как оказалось, лишь для того, чтобы выступать на сцене размером с почтовую марку перед орущей толпой пьяных и возбужденных моряков.
— А в чем дело? — настороженно спросила она.
— Я знаю, ты покинула этот мир и навсегда избавилась от него.
— Это была не такая уж плохая жизнь.
Он слышал достаточно историй, чтобы понимать: Айрис избегает откровений.
— Ну, может быть, она стала хуже. Или не стала. А может, там ничего нет.
— А может, тебе стоит рассказать честно?
— Я говорю, может, там ничего…
В последующие минуты она повторяла эту фразу несколько раз. Макс же пытался оставаться почти равнодушным, делая вид, будто расспрашивает ее по чьей-то просьбе. Этот человек — он не мог назвать его, да она и не спрашивала — подозревал, что число несчастных случаев среди танцовщиц из Потрохов неестественно высоко. Он осторожно подбирался к теме, когда Айрис опередила его:
— Ты хочешь, чтобы я порасспросила знакомых…
— Несколько осторожных вопросов о людях, которых ты знаешь — знала, — чтобы убедиться, есть ли тут хоть доля истины. Как я говорил, скорее всего, все это пустое.
— Расскажи-ка мне все напрямую. Ты думаешь, что кто-то убил девочку-танцовщицу, и хочешь, чтобы я скрытно разузнала обо всем этом? — Она развеселилась при этой мысли, и похоже, на то была веская причина.
— Я ничего не думаю.
— Нет, все именно так — этот «человек» считает, что кто-то убил танцовщиц. — Она не попыталась скрыть иронию.
— Айрис, послушай, он ничего не знает. Просто хочет удостовериться… Впрочем, забудь, что я упоминал об этом, ладно?
Он не должен был вовлекать ее во всю эту историю.
Айрис вытащила сигарету из пачки и подождала, когда он даст ей прикурить.
— Прости, я не должен был просить тебя.
— Конечно, я это сделаю, — сказала она.
~~~
Это был не дневник. Ему никогда не нравилась идея дневниковых записей. Они свидетельствовали о пустом тщеславии. Что еще могло заставить людей записывать унылое течение своей повседневной жизни и затем передавать его потомкам? Неужели они в самом деле думали, будто потомкам нечем больше будет заняться?
Его записки были иного рода — разрозненное собрание мыслей, впечатлений и воспоминаний, которые он оставлял для себя. Не забывая о поступках. Вот поступки не были рутиной.
Он держал при себе только один блокнот и, когда его страницы заканчивались, уничтожал его, обычно сжигал. При этом он не испытывал чувства потери. Скорее наоборот. Он заполнял девственно чистые страницы нового блокнота с возобновившейся страстью и, начиная сначала, рассказывал истории с мельчайшими подробностями, возвращаясь к самым первым дням.
Годы сулили хорошие перспективы. Он постоянно развивался — как и его записи.
Что могли дать отрывочные воспоминания того, кем он был раньше? Зачем снова возвращаться к юношескому смущению во время долгого возвращения домой под дождем от миссис Бекетт? Куда лучше рассматривать это событие в соответствующем контексте, как часть того, что отболело, но было необходимым шагом в его преображении.
Если бы дело было не в миссис Бекетт, Бад-Райхенхал никогда бы не случился. В этом была нерушимая логика.
Ее звали Констанца, и она была кузиной Лутца Кеттельмана. Раскованная блондинка, она все время подчеркивала, что на два года старше обоих парней, хотя не переставала искать их общества при любой возможности. Ее фанаберия раздражала его, когда она касалась Лутца. Когда же Констанца разговаривала с ним, что случалось достаточно часто, он просто улыбался и думал о лице миссис Бекетт в постели и о ее больших обнаженных ягодицах.
Констанца была не единственной причиной, по которой он с нежностью вспоминал времена в Бад-Рейхенхале. Он ценил упорядоченность, тевтонский порядок, почти комическую преданность лечению солеными водами и старательным упражнениям. В то время Германия еще испытывала трудности, но уже подул ветер перемен, принося облегчение Кеттельманам и иже с ними. Завтрак в их отеле подавали ровно в восемь, и, пока деловитые и услужливые официанты крутились возле их длинного стола под навесом на террасе, герр Кеттельман набрасывал распорядок дня и разбирался со своими группами, заставляя их повторять полученные указания, чтобы не было осечек. Так как у детей не было заболеваний, которые каждое лето влекли взрослых на воды в Бад-Райхенхале, они проводили утренние часы в ваннах курорта. Это было не пустое времяпровождение. Окружающая природ