— Наше оружие — ислам.
Маша смотрела в его мутные от усталости глаза, и ей казалось, что он ее не слышит.
— Каким вы видите свое будущее? — спросила она. — Может быть, за мирными переговорами, свободными выборами последует амнистия? Надеетесь ли вы на это, Абу?
Ей показалось, что он усмехнулся, как тогда — во время их первой встречи.
— Да, — сказал он. — Русские с радостью отпустят Абу. Они не сделают ему ничего плохого.
XXXII
Мама подошла к дочери и принялась отчищать ее черный мохеровый свитер от катышков.
— Когда мы с твоим отцом только поженились, он хотел быть со мной каждую ночь… — многозначительно сказала она и взглянула на Машу, чтобы увидеть ее реакцию. — Он был сильным мужчиной. Ты понимаешь меня, девочка?
Чего уж тут было не понять. Безумная мужская страсть, как и отсутствие таковой, были Маше знакомы. Ей, слава Богу, довелось проводить ночи с так называемыми сильными мужчинами, которые действительно могут свести женщину с ума. Ночи, проведенные с Волком, были наполнены такими проявлениями любовной страсти, о которых ее милая мамочка, наверное, в свое время и помыслить не смела. Что было, то было.
— Для него я была готова на все, — продолжала мама. — Хотя были, конечно, вещи, которыми бы я ни за что не стала бы заниматься. Понимаешь, о чем я? Не потому что я ханжа, а потому что этим занимаются только извращенцы…
Бедная мама! Если бы она знала, чем занимались они с Волком. Пожалуй, этим не занимались даже отъявленные извращенцы. Если рассказать об этом, ей не под силу будет взять в толк, о чем идет речь… Впрочем, в том не было ничего странного. Интимная жизнь детей всегда неразрешимая загадка для родителей. И наоборот… Ведь как бы Маша ни старалась, она никогда бы не могла себе представить самого простого: что такое ее отец как мужчина, а мать как женщина. Неужели они и правда когда-то занимались друг с другом тем, что принято называть сексом? Старшей сестре Кате повезло в этом отношении больше. В детстве та намекала Маше, что однажды воочию наблюдала сей сакральный акт. Должно быть, она все выдумала. Было в этом нечто противоречащее всем законам материального мира.
— Вообще-то отец не хотел сразу заводить детей, — печально рассказывала мать. — Он считал, что прежде нужно самим насладиться жизнью. Поэтому хотел, чтобы я занималась с ним всеми теми вещами, а я отказывалась, несмотря на то, что он был очень настойчив. Потом я забеременела, и ему стало не хватать моего внимания…
Что-что, а эти штуки были Маше тоже хорошо знакомы. Но теперь ее интересовало нечто другое.
— Мамочка, — спросила она, — а Катю он полюбил с рождения?
— Сначала ему пришлось смириться с тем, что я все-таки сделала его отцом, а со временем он полюбил ее. По крайней мере, с тех пор, как она немного подросла и стала похожа на человека.
— А когда я родилась? Мать отвела глаза.
— Когда он узнал, что я снова беременна, то просто разъярился. Тогда-то, видно, у него и появилась эта навязчивая идея куда-нибудь сбежать. Я ужасно испугалась. Но аборт меня страшил гораздо больше. Ведь еще никто не доказал, что Бога нет, — вздохнула она.
— А тебе, мама… тебе хотелось, чтобы я родилась?
— Я как-то об этом не задумывалась. Но чего мне точно хотелось — так это чтобы он перестал беситься. Я задыхалась от одиночества, и мне хотелось, чтобы мы снова стали близки.
— Если он все-таки уйдет от тебя, что тогда? — осторожно спросила Маша.
— Молюсь, чтобы этого не произошло.
— А если?
— Тогда ему придется об этом пожалеть! — с неожиданной злостью выкрикнула мать.
— А как же Бог? — напомнила Маша.
— Бог меня простит! — убежденно прошептала мать. Хотя прежде Маша не фиксировалась на религиозных настроениях, но теперь поймала себя на том, что ей захотелось пойти в какую-нибудь церковку поставить свечечку и даже помолиться — лишь бы это помогло.
Она инстинктивно потянулась к матери, чтобы обнять ее, но та отстранилась.
— Какая же ты дура, Маша, что влюбилась! — в сердцах воскликнула мать. — Как жаль, что ты пошла в меня, а не в отца! — горько посетовала она.
XXXIII
Деловой ужин, на котором с Машей собирались обсудить вопрос о новом телевизионном шоу, было намечено провести в ресторане Центрального Дома литераторов. Господин Зорин заехал за ней прямо домой на своей скромной служебной «Волге» с шофером.
Маша была в знаменитом ресторане впервые. Дубовый зал был почти безлюден и, если бы не столики, покрытые белыми скатерками, то мог бы вполне сойти за небольшой католический храм — по причине высоченного потолка и стрельчатых окон, застекленных цветными витражами. На одной из стен прилепился даже балкончик для проповедника. Однако насиженный дух пышных писательских застолий, казалось, все еще исходил от капитальных дубовых стен, помнивших и гениального поэта в белом смокинге, забегавшего сюда глотнуть шампанского, и вечно сиживавшего в уголку не менее гениального прозаика в сером костюмчике, кушавшего водочку.
Господин Зорин усадил Машу за столик, заранее сервированный на пять персон и освещавшийся бежевым абажуром, а сам отлучился по нужде.
Маша огляделась. Нынче здесь царило практически абсолютное запустение. Только за тремя столиками теплилась какая-то жизнь. За одним из них сосредоточенно ели черную икру и пили дорогое шампанское четверо восточных людей. Вряд ли это были литераторы. Разве что палестинские товарищи. А скорее всего, какие-нибудь шейхи. В дальнем углу зала вблизи обшарпанного черного рояля Бог знает на какие деньги гудела странная троица: тонкий очкарик, толстый очкарик, а также большеголовый коротышка с роскошной курчавой шевелюрой. Эти трое вполне могли бы сойти за писателей, если бы время от времени курчавый коротышка не вскакивал из-за стола и не бежал к обшарпанному роялю, чтобы с чувством ударить по клавишам джаз. При этом толстый и тонкий, прихватив бутылки и рюмки, пристраивались справа и слева от него и тоже принимались брать разнообразные аккорды и диссонансы. Возможно, это были какие-нибудь композиторы. И, наконец, за соседним от Маши столиком угнездился почтенно-поседелый дядюшка, вроде геморроидального Свидригайлова. Это был точно литератор. И, вдобавок, популярный телеведущий, чрезвычайно осведомленный в телевизионных перипетиях человек. Он осторожно кушал телячью вырезку, запивая ее полезным «Боржоми», и посматривал не то на Машу, не то на маленький графинчик с коньяком.
Остановив на нем взгляд, Маша вежливо кивнула — хотя и не была с ним лично знакома — и геморроидальный Свидригайлов с неожиданным проворством поднялся и поцеловал ей руку.
— Прелестная! — скрипуче воскликнул он и тут же уточнил: — Прелестная амазонка!
Маша расплылась в улыбке и даже позволила чмокнуть себя в щеку, всем своим видом показывая, что похвала из его уст — высшая для нее награда.
— Давеча, — значительно начал он, — я слышал, как наши патроны обсуждали слухи о присуждении вам журналистского «Оскара».
— Что-что? — проговорила Маша, густо покраснев.
— Ну да, — закивал он. — Из конфиденциальных источников я узнал, что завтра международная репортерская ассоциация объявит об этом официально. Недаром ваши кавказские репортажи транслировались по всему миру. А последний кровавый сюжет о гибели вашего звукооператора обеспечил единодушное решение жюри в вашу пользу… Ни господин Зорин, ни кто другой еще точно этого не знают, но я-то знаю!
Положа руку на сердце, Маша никак не могла предполагать, что та сумбурная, смазанная трансляция из пригорода Грозного, когда она, забрызганная кровью Ромы Иванова, что-то прорыдала в телекамеру, произведет такой эффект. Однако это лишь подтверждало ее творческое кредо, которое ей стоило иногда большого труда отстоять перед начальством. В ее авторских репортажах важным и решающим было не только то, что она показывала зрителю, но и то, как она это переживала.
— Сегодня решается вопрос о вашем новом шоу? — продолжал ее неожиданный доброжелатель.
— Как — вам и это известно? — поразилась она.
— Мне еще и не то известно, деточка, — заверил он. — Не беспокойтесь, они у вас теперь вот где. В общем, держите хвост пистолетом. Желаю удачи! — прохрипел он и уселся доедать свою вырезку, поскольку в зале одновременно с трех сторон появились господин Зорин, Артемушка Назаров, а также сам генеральный спонсор.
Рита, к сожалению, запаздывала.
— А вот наша несравненная Маша Семенова! — воскликнул господин Зорин. — Наша трепетная лань только что вернулась из города-героя Грозного.
Ну теперь-то Машу не так легко было пронять подобной болтовней. Она знала себе цену, у нее была полная рука козырей, а главное, было время, когда господин с остужено-стальными глазками раз и навсегда сложил к ее ногам свои звездно-полосатые трусы.
— Кажется, вы не знакомы? — обратился он к генеральному спонсору, подводя его под ручку к Маше.
— В жизни вы еще очаровательней, чем на экране, — солидно заметил генеральный спонсор и протянул ей мучнисто-белую ладонь, которую она решительно пожала.
Ничего другого она и не ожидала. Кроме того, она была абсолютно уверена в том, что отныне ей никогда в жизни не придется заниматься профессиональными вопросами в постели. Хотя бы и со всеми генеральными спонсорами вместе взятыми.
Куда с большей теплотой она обняла и расцеловала Артемушку Назарова, с которым за эти последние месяцы виделась считанные разы.
— Все кругом только и обсуждают твои кавказские репортажи! — с искренним восхищением сказал он.
— Артемушка, — ревниво прервал его господин Зорин, — может быть, сначала напоим даму шампанским?
— Один бокал, — строго предупредила Маша. — Только за нашу встречу.
— За это безусловно стоит выпить, — заметил генеральный спонсор. — Как и за наше общее дело.
«Ладно, ладно, — подумала Маша, — посмотрим, как ты запоешь, когда разговор дойдет до этого самого общего дела!»
Между тем у них на столе постепенно являлись закуски. В основном, славные в своей гениальной простоте — черная и красная икра, севрюга, осетрина, белорыбица, копченые угри и, как говорится, прочая и прочая.