— Ты о чем?
— Так, вообще… — замялся он, краснея. — Не думаешь же ты, в самом деле, что все это случайности?
— Случайности?
— Ну да. Сначала этот твой звукооператор. Теперь вот мама… Кто еще?
— Эдик! — оторопела Маша. — Ты с ума сошел! Ты говоришь ужасные вещи!
У нее на глаза навернулись слезы.
— Я-то тут при чем? — пожал он плечами. — Я просто констатировал факты. Мое дело предупредить. Все-таки я тебе не совсем чужой человек.
— Эдик, милый, — прервала его Раиса, — тебе не кажется, что ты пришел на похороны, а не на свидание с бывшей женой? Я, конечно, понимаю, вам есть что вспомнить…
— Заткнись! — проворчал жене Эдик, и на Машу действительно повеяло чем-то знакомым. — Я говорил, что тебе незачем сюда ехать. Это дело семейное!
— А я, по-твоему, что? — вспылила Раиса. — К семье не отношусь?
— Относишься, — вынужден был согласиться Эдик. — Куда ж тебя теперь девать!
Маша тронула Волка за руку, и они пошли к машине
— Я и сам уже начал чувствовать себя членом его семьи, — улыбнувшись, шепнул он.
— Прости, что тебе пришлось во всем этом участвовать, — поспешно проговорила она.
— Не говори так, — серьезно сказал он. — Ты же знаешь, что мы с тобой теперь одно целое.
Она благодарно прижалась к его руке левой грудью.
— Я так тебя люблю!
Его глаза снова заблестели от счастья.
— Честно говоря, — с улыбкой признался он, — как мужчина мужчину я Эдика очень даже понимаю.
— Но я-то женщина! — вздохнула она.
С кладбища они возвращались вместе с Катей, Григорием, Ритой и Иваном. Григорий вел машину, Катя сидела рядом с ним на переднем сиденье, а две другие пары кое-как утеснились на заднем.
Волк так бережно обнимал Машу и так обеспокоено поглядывал на нее, когда машине случалось подскочить на выбоине, что в конце концов Рита не выдержала.
— Полковник, — усмехнулась она, — вы трясетесь над вашей бесценной Машей так, словно она вот-вот родит. Можно подумать, что она действительно беременна.
Остальные закашлялись и ждали, что Маша начнет возражать.
— Ты, как всегда, права, — кивнула та,
— Еще бы, — не моргнув глазом, сказала Рита, — я была уверена, что этим кончится.
Катя всплеснула руками и радостно закудахтала.
— Поздравляю! У меня накопилось столько детских вещей! — затараторила она, пытаясь перегнуться через сиденье, чтобы обнять сестру.
— Эй-эй, полегче! — прикрикнул на жену Григорий, предостерегая ее не то от неосторожного поведения в машине, не то от преждевременного раздаривания вещей. — Кажется, они тебе самой скоро понадобятся.
— Он прав, Катя! — засмеялась Маша.
— Он у меня такой бережливый… Не беспокойся, — бросила она мужу, — там на двоих хватит!
— А если ты родишь двойню? — резонно заметил он.
— Тогда тебе придется работать в две смены!
— Маша, — спохватилась Рита, — а когда же ждать сие событие?
— К весне…
Между тем Иван пожал Волку руку, а Григорий по-родственному хлопнул его по плечу.
Маша не могла не отметить, что, оказавшись в центре всеобщего внимания, он держал себя отменно. Ничуть не смущался, умел отшутиться и поддержать светскую болтовню. В результате все сошлись на том, что он обаятелен, добр, красив, а главное, до самозабвения влюблен в Машу.
XLVI
Когда на другой день после похорон и поминок Маша проснулась вместе с Волком в квартире на Патриарших, ей показалось, что они уже давно муж и жена и давно живут вот так — своей семьей, в своем доме.
С самого утра телефон раскалился от звонков. Звонили самые разные люди и по самым разным поводам. Одни — чтобы принести Маше свои соболезнования в связи со смертью матери, другие — чтобы поговорить с полковником. Последние были сплошь официальные лица разного ранга — военные, политики, депутаты, представители чеченской диаспоры, а также посредники в переговорах с вооруженной оппозицией. Они уточняли с полковником как распорядок встреч, консультаций, так и прочие вопросы, касающиеся конфликта на Кавказе.
Прежде Маша, честно говоря, и не подозревала, что ее любовник такая важная персона.
Господин Зорин сумел прозвониться к Маше между заместителем министра обороны и помощником секретаря Совета Безопасности.
— Прости, что не был на похоронах, Маша, — виновато проговорил он. — Всю жизнь до смерти боюсь кладбищ и покойников… Но если тебе что понадобится, — заверил он, — то я весь в твоем распоряжении — хоть днем, хоть ночью. И насчет программы не беспокойся. Время есть. Командировки тоже не к спеху.
За завтраком, как супруги со стажем, Маша и Волк делились друг с другом своими «производственными» проблемами. Тема дискуссии была, естественно, одна: война на Кавказе.
— Оппозиция уже не требует полного вывода российских войск? — спросила Маша, подкладывая Волку второй бифштекс.
— Пока что они даже односторонние прекращения огня используют для передислокаций. К тому же ясно, что сами полевые командиры еще не пришли к единому мнению по вопросу переговоров. Да и вряд ли придут.
— Значит, реальное перемирие невозможно?
— Мы готовы вести диалог при любых обстоятельствах. Но легких решений не предвидится, — сказал Волк, подливая Маше молока.
— Кажется, их позиция уже не отличается яростной непримиримостью.
Волк кивнул.
— АО чем ты говорила с господином Зориным? — осторожно поинтересовался он.
— Просто он хотел, чтобы я не беспокоилась о программе и насчет командировок. Время терпит.
Волк отодвинул тарелку, поблагодарил и, взяв Машу за руку, обеспокоено сказал:
— Любимая, я хочу, чтобы ты была теперь очень осторожна.
— Ты о чем?
Она сделала вид, что не понимает. Тогда он нежно коснулся ее щеки.
— Ты будешь рожать во второй раз. Я уверен, что все будет отлично. Но я хочу, чтобы ты как следует поберегла себя, пока не родишь.
— Я буду себя беречь…
— И воздержишься от командировок?
Как ни странно, подобная постановка вопроса застала Машу врасплох. Даже Рита никогда не пыталась навязывать ей своего мнения в отношении работы. Маша изначально привыкла решать все сама. Ей нелегко это далось, и отступать от этого она не собиралась. Тем более, что у нее самой еще не было определенного мнения. Однако она понимала, какого ответа ждет от нее Волк.
Маша молчала.
— Я люблю тебя и не хочу, чтобы что-то случилось, — мягко прибавил он и как ни в чем не бывало возобновил прежнюю тему.
— Мы продолжаем настаивать на полном и безоговорочном разоружении бандформирований, — сказал он.
Она не выдержала и улыбнулась: такой бесхитростной и очевидной была его тактика. Она, Маша, была как-никак беременна, и ее зависимость от него росла не по дням, а по часам.
Он тоже улыбнулся и поцеловал ее в плечо.
— Добровольно они не сдадут оружия. Это ясно, — сказал он.
— Если ты уже позавтракал, то почему бы тебе не заняться со мной любовью? — прошептала она.
— Но мы могли бы начать политические переговоры, — продолжал он, словно не замечая того, что ее глаза туманились от желания.
Маша и сама была неплохим экспертом в кавказском вопросе и могла бы, пожалуй, представлять в этих переговорах любую из сторон и добиться большего толка. Ультиматумы — не тот путь, которому она желала бы следовать.
— Ты не ответил на мой вопрос, — проговорила она, покраснев.
Он поцеловал ей одну, потом другую руку. Потом посмотрел прямо в глаза.
— Я обязательно на него отвечу, — сказал он. — Только сначала пообещай, что будешь беречь себя и распрощаешься с командировками.
— Я должна сама это решить, — прошептала она. — Поэтому я не могу тебе обещать.
Волк наклонился к ней, и она почувствовала через материю шелковой сорочки, как он коснулся губами сначала одной ее груди, потом другой.
— Постарайся как-то с этим смириться, — попросил он и, помолчав, добавил:
— Даю тебе слово, ты об этом не пожалеешь.
— Послушайте, полковник, — сказала Маша, протянув руку и погладив его по бедру, — даю вам слово, что вы тоже не пожалеете.
— Так в чем же дело? — спросил он.
— Ответь мне сначала на один вопрос. Я могу спросить? — томно прошептала Маша.
— О чем угодно, — щедро кивнул он.
— Если бы я попросила тебя поберечь себя, ты бы что мне ответил?
— Если бы я вынашивал нашего ребенка, — не задумываясь, сказал он, — то, безусловно, ответил бы согласием.
— Теперь я понимаю, почему именно тебя послали готовить эти переговоры, — вздохнула Маша.
Он подхватил ее на руки и понес в спальню.
— Ты мне, однако, не ответила, — шепнул он.
— Я люблю тебя, — сказала она, позволив опустить себя на постель.
А политические дискуссии в постели — признак дурного тона, не так ли?
Он был нежен, как никогда. Но еще более он был осторожен. Он двигался так плавно, словно они лежали не на прохладных простынях, а плыли в легкой воде.
— Ты так осторожен, как будто действительно сам вынашиваешь нашего ребенка…
— Просто я тебя люблю и не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.
— И я тебя люблю, — повторила Маша. — И я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось…
Он продолжал целовать ее, пока она не сказала:
— Требуй от меня, чего хочешь. Я на все согласна. Если хочешь, я никогда не буду ездить ни в какие командировки. Если хочешь, я вообще никогда не выйду из дома… Если хочешь, я всю жизнь проведу с тобой в постели…
— Хочу, — ответил он.
— Ты знаешь, что говоришь и что делаешь. Я должна была понять это с самого начала и не вести себя, как дура. Конечно, для меня нет и не может быть ничего важнее, чем ты и наш ребенок.
Маша увидела, как у него заблестели глаза, но он не сказал ни слова.
Потом Волк вслух размышлял о будущем.
— Иногда мне бывает страшно за нас, — признался он. — Иногда мне кажется, что все вокруг окончательно сошли с ума.
— Плохие новости? — шепнула Маша.