Командарм, в принципе, доволен: не паркетная у него армия. Нормальная, боевая. Но виду не показывает, чтобы не расслаблялись. Рычит:
– Плохо! Медленно!
Чтобы перцу добавить, разрешает применять разведывательно-диверсионным группам «Южных» все способы действий против условного противника.
Разумеется, кроме стрельбы боевыми патронами.
Ольга Андреевна сидела у себя в кабинетике. Терла пальцами гремящие пульсом виски. Давно остывший чай остался нетронутым.
Почему? Зачем он так поступил с ней? Если бы он только знал, чего ей стоило решиться! Сбежать из-за праздничного стола, от мужа, пусть и захмелевшего. Пряча ворованную бутылку под шубкой… Ужас! Официантка видела, усмехнулась презрительно. Ольга снова почувствовала жуткий стыд, жгучий румянец залил щеки.
Раиска – сука! Ведь считала ее подружкой! Хихикали вместе, косточки гарнизонным матронам перемывали, туфлями и платьями обменивались. А как представилась возможность – увела мальчика. Развратная гадина, перед каждым ноги раздвигает! Ей хорошо – она не замужем. Творит, что хочет.
Ольга заплакала. Сама ведь, сама виновата! Играла Маратом, как сытая кошка полудохлым мышонком. Удовольствие получала от его юношеской стеснительности. Так смешно он краснел! Подманишь, кокетничая, и остановишься в шаге от сладкой безумной ошибки. Эта легкая прогулка по грани так щекотала нервы!
Она нашла на полке томик Цветаевой. Открыла – из книжки выскользнул белый листок, спланировал на пол. Подняла, прочитала:
О. а
Как неродивьиийся рассвет,
Так отношенья наши странны,
Аврора утром так туманным
Не говорит ни «да», ни «нет».
Но обнажится вдруг душа:
В словах случайным откровеньем,
В глазах – зеленым отраженьем,
И вновь закроется, спеша.
Мы в грезах сладостных парим,
Они пока еще невнятны,
Но остаются непонятны
Наверное, лишь нам одним…
Ольга растерянно перечитала еще раз. Присела за стол, положила листок перед собой.
Снова навернулись слезы. Теперь другие, светлые.
Никто не посвящал ей стихов. Никто и никогда. Только Игорь, и было это очень давно.
В прошлой жизни…
Под утро в кунге было нечем дышать. С вечера натоплено, да шесть здоровых мужиков надышали… От жары и духоты снилась всякая ерунда: монгольский старик в смешной остроконечной шапочке с шариком на вершине, здоровенный дядька в камуфляже с закрашенным зеленкой лицом, плачущая Ольга…
Марат проснулся в шесть часов. Осторожно выбрался из подвесной койки. Натянул унты на собачьем меху, накинул куртку от комбинезона. Вышел из машины, аккуратно спустился по узкой алюминиевой лестнице; захлопнул дверь, отсекая храпящую жаркую каморку от морозной степи.
Небо на востоке наливалось серым, светлело. Прозрачный ледяной воздух выгнал из головы остатки ночных вязких кошмаров.
Тагиров затянулся первой, самой вкусной в сутках сигаретой. Заглянул в палатку кухни. Сонные повара уже крутились, готовя утреннюю кашу и чай. Дневальный подхватил котелок с теплой водой, кивнул – готово, мол. Вышли на улицу. Марат скинул куртку, тельняшку – мороз сразу схватил, начал драть бодрящими коготками. Ухая, обмыл лицо, шею, быстро растерся полотенцем. Оделся – горящая кожа испытывала настоящее блаженство от соприкосновения с тканью. В минуту, пока вода совсем не остыла, почистил зубы, поскреб щеки тупым станком.
Предрассветное небо осветило степь, два десятка автомобилей и полдюжины палаток сборного пункта поврежденных машин и вооружения – тылового ремонтного центра «северных». Захлопали двери кунгов, послышались голоса – офицеры потихоньку просыпались. Для солдат подъем – в семь часов, но и в палатках кто-то уже возился.
На юге, в пятидесяти километрах отсюда, кипят события, дело идет к развязке. Наступление «южных» захлебнулось, они заняли оборону. Окапываются. Матерясь, долбят ломами мерзлую землю, отвоевывая по кубическому сантиметру. Углубляют траншеи и танковые окопы… А тут спокойно, глубокий тыл.
После завтрака приехал полковник из штаба, собрал десяток офицеров в палатке-столовой. Когда начальник пункта начал докладывать про ремонтные работы и эвакуационные группы – отмахнулся:
– Это вы, майор, своим начальникам из управления вооружения рассказывайте. Я по другой части. Короче, диверсанты «южных» раком всю группировку поставили. Пункт связи типа уничтожили – часовых сняли, мелом кресты нарисовали на машинах, в палатку офицерам дымовую шашку подкинули… Сгорела палатка нафиг. В багануурском мотострелковом полку начальника штаба выкрали, требовали выкуп – литр спирта. Что вы, блин, ржете? – полковник зло посмотрел на ремонтников, – они уже пятые сутки развлекаются, управы на них нет. Кто у вас комендант пункта?
Марат подскочил, представился:
– Лейтенант Тагиров.
Гость скептически хмыкнул:
– Ну-ну. Сейчас пойдем, покажешь, как у тебя организована охрана и оборона. Остальных прошу: товарищи, будьте бдительны! Предельное внимание. Эти башибузуки вытворяют, что хотят. Одна группа угнала боевую машину пехоты у багануурцев – где-то недалеко тут катаются. Бортовой номер «четыреста одиннадцать».
Обошли расположение. Полковник особо не ругался, дал пару толковых советов. Напоследок сказал:
– Я тебе, лейтенант, точно говорю: еще с северной стороны пост поставь с пулеметом. И пару наблюдателей повыше посади с биноклями. Тогда они хотя бы днем незамеченными не подберутся. А ночью только одно остается – постоянная проверка постов, обход периметра. Надо пару суток вам продержаться, а там уже и учениям конец. Удачи!
Когда приходит Белый Месяц – Цаган Сар, все обновляется. Начинается новый год, новая жизнь получает очередной шанс. Хамба это хорошо помнит. И каждый год старается встретить праздник достойно – вдруг в этот раз боги вспомнят о нем? Дадут богатство и здоровье. А главное – чтобы хотя бы один ребенок выжил, чтобы не прервался род.
Жена уже троих родила – двое, мальчики, не дожили и до двух лет. Слабенькие были. Врач приходил в юрту, ругался: мол, холодно, грязно. Питаетесь плохо – вот жена и не может нормально выкормить, вот и мрут дети. Ему легко говорить. А как инвалиду заработать? Хамба в детстве с коня упал, повредил ногу. Она и не выросла с тех пор – высохла вся.
Только с самодельным костылем ковылять, и то еле-еле. В скотоводческую бригаду Хамбу не взяли – там работа тяжелая круглый год, не для калеки.
Потому и перевезли юрту в Сумбэр: все-таки город, хоть и небольшой. Пенсию по инвалидности платят, но совсем маленькую, не прожить. А жене тоже работу не найти. Она головой слабая. Вдруг закатит глаза, упадет, в судорогах бьется. Другая бы за Хамбу и не пошла.
Так и мыкаются. Год назад жена доченьку родила. Сама чуть не умерла, плохая совсем стала… А дочка пока что живая, слава богам. Хамба ей очень хорошее имя дал – Гоецэцэг, «Красивый Цветок». Пальчики тонкие, как лепестки цветка; кожа нежная, белая, как лунный свет. Пахнет слаще, чем горный мед (один раз Хамба пробовал, запомнил на всю жизнь).
Хамба себе работу сам нашел. Ходит в русский гарнизон, пустые бутылки по квартирам собирает, потом в Сумбэре сдает. Русские богато живут: чуть вещь порвалась или поломалась – выбрасывают. Правда, не всегда везет: то патруль поймает, то какой-нибудь пьяный русский с лестницы спустит. Не со зла, просто шутит так. Но жить можно.
А когда Цаган Сар – надо барана покупать, резать. Делать хороший стол, много есть вкусного – тогда и боги обрадуются, будут весь год помогать. Хамбе всего одного от них надо – чтобы доченька жила. Она его узнаёт, улыбается. Лопочет что-то на своем волшебном, недоступном взрослым языке. Не ходит только. Слабенькая. Ничего, подрастет – пойдет на двух крепких ножках. Не будет, как отец, на одной култыхать.
Хамба, когда про дочку вспоминает, – улыбается во весь щербатый рот. Так, улыбаясь, доковылял до третьего этажа, в дверь позвонил. Открыл очень большой человек – красивый, толстый, потный, в синих трусах и в майке, обтягивающей огромное пузо. Хамба уважительно руки сложил на груди, закивал, радуясь чужому здоровью. Попросил:
– Кампан, пустой бутылка есть? Бутылка давай!
Русский глаза выпучил, заорал, как верблюд перед случкой, – громко и противно:
– А-а-а, достали вы уже! Какого хрена бродите, уроды? Кто в гарнизон пустил?
Схватил одной рукой Хамбу за шиворот халата, в прихожую легко втащил. В монголе веса – как в некрупном баране. Но ворот все равно у халата затрещал и оторвался. Старенький совсем халат, ветхий.
Хамба упал, костыль уронил, мешок с бутылками уронил. Пытается встать, а не может – толстяк на полу халата наступил босой огромной ногой в рыжих волосах. Схватил телефон и что-то начал в трубку кричать. Хамба русский язык плохо понимает, но одно слово точно узнал. Начал умолять:
– Кампан, патруль не надо! Бутылка пустой не надо! Хамба идет, совсем идет.
Из комнаты красивая женщина выглянула – медноволосая, зеленоглазая, грустная. Сказала:
– Коля, ну что ты этого несчастного туземца мучаешь? Отпусти его, честное слово! Видишь – он с палочкой. Инвалид, наверное.
Но большой человек жену не послушал. Отдал Хамбу патрулю. А патруль собранные бутылки отобрал, подзатыльников надавал и монгольскую милицию вызвал.
Вот где теперь деньги найти? Денег нет – барана нет. Голодными останутся Хамба с женой. Богам радости не будет. Придут, заглянут в нищую юрту, плюнут и уйдут.
Доржи, злясь, крутил баранку. Вызов дежурного по советскому гарнизону за очередным нарушителем случился совсем не вовремя. Капитану милиции и своих дел хватало по горло. Из Улан-Батора на усиление приехала тройка офицеров из Министерства общественной безопасности. События в Чойренском аймаке, нападение на пекинский поезд переполошили начальников. Вот теперь столичные специалисты землю роют, китайских шпионов ищут. Как русские войска по тревоге поднялись и внезапно в степь ушли – агентура южного соседа оживилась. Двух аратов задержали под Сайн-Шандом. Спешили границу перейти, при них – записи: сколько и куда танков и машин из русского гарнизона ушли. Мелкими сошками оказались, ничего важного на допросе не сообщили. Правда, один из гостей в доверительном разговоре шепнул: это все проблемы советские, Монголии не особо касаются. Трещит советско-монгольская дружба по всем швам…