– А вот теперь звездец, начальник…
Раньше Тагиров и не представлял себе, насколько трудно и неловко выбираться из кабины лежащего на боку грузовика. Пару раз соскальзывал и наступал унтами на голову тихо ругающегося Фарухова. Наконец, откинул вверх дверь, выбрался наружу. Сполз по стоящему вертикально капоту на землю. На броне БМП сидел здоровенный мужик в грязном бушлате, держась рукой за короткую пушку, и грустно осматривал последствия катастрофы. Сказал простуженно:
– Ты долбанулся, армейский! Куда ты на своей трахоме под броню лезешь? Мозгов у тебя нету совсем, вот что я тебе скажу. Была б война – я бы тебя из пулемета еще за километр грохнул.
Марат узнал этот голос, несмотря на простуженный хрип. Веселясь, сказал:
– Деряба, если война – вас давно бы уже вертолеты загнали и сожгли, твоя коробочка в степи – как на ладони. А так, конечно, вы мастера в соловьи-разбойники играть, против безобидных армейских.
– Е-мое, комсомол! – обрадовался майор, – я мог бы сразу догадаться: на всю тридцать девятую армию только один такой дурачок.
Слез с брони, обнялись. Богдан выглядел жутко: морда небритая, обветренная, огромный фингал под глазом.
– Курево есть? Второй день без курева – уши все опухли, – заявил Деряба.
Марат, смеясь, протянул пачку:
– На. Согласно Женевской конвенции, к пленным у нас отношение гуманное.
– Это кто еще здесь пленный, а? – набычился майор. – Я никому тут не сдавался. Где ты видел пленного русского спецназовца? Вот сейчас завяжу тебя морским узлом – всем рембатом не разберете, где будет голова, а где задница.
– Ладно, ладно! – Марат выставил перед собой руки и на всякий случай отступил на шаг. – Я говорю, спиртяшка у нас есть. Очень доброжелательно мы относимся к гостям. Согласно, опять же, конвенции. Сегодня борщ и макароны по-флотски.
– И-эх, сволочь, вкусно рассказываешь! Шесть суток всухомятку, на морозе. – Богдан затянулся дареной сигаретой, закатил глаза. – Во, блин, аж башка забалдела с голодухи! А вода у вас есть горячая?
– По ведру на брата гарантирую, – продолжал охмурять Тагиров, – и кунг отдельный предоставим – выспитесь в тепле.
– Гад-искуситель, – хохотнул Богдан. Грохнул огромным кулаком по броне. – Вылазь, славяне, закончили выполнение учебно-боевой задачи!
Фарухов завершил обход покалеченного «зилка». Вздохнул:
– Не понимаю тебя вас, начальники. Если знакомый друзья – зачем этот дурь? Гнаться, машина поломать?
Учениям объявили «отбой». Ремонтники быстро свернули лагерь, пошли колонной в гарнизон. Покалеченный «зил» Шухрата эвакуировали тягачом.
Тагирову дали сутки на отдых. Как был – уставший, в грязном комбинезоне – завалился в магазин к Раисе. Та ойкнула, быстро отпустила покупателя. Потянулась к лейтенанту:
– Какой ты… И дымом от тебя пахнет. Через два часа закончу – приду к тебе. Соскучилась – сил нет.
Марат отстранился. Сказал как можно равнодушнее:
– Не надо, Рая. Не приходи. Почудили и хватит. Как говорится в пошлых фильмах, останемся друзьями.
Продавщица вытаращила черешневые глаза. Тагиров подождал еще немного. Развернулся и пошел вон. Уже открывал дверь, когда в спину понеслось:
– Думаешь, ты этой старухе нужен? Плевала она на тебя! Импотент! – злые всхлипывания.
Ухмыльнулся: «Последнее – вряд ли». И вышел на улицу.
Горячая вода была. Не веря своему счастью, Марат долго стоял под дымящимися струями, смывая недельный чад и усталость. В голове было пусто до звона. Потом очнулся, нашел мочалку, начал намыливать – в прихожей задребезжал телефон. Матюгнулся, вылез из ванной, пошел босиком, оставляя мокрые следы.
– Алло! Лейтенант Тагиров! Слушаю вас, алло!
В трубке – загадочное молчание. Нажал на рычаг, отпустил. Ежась от холода, подождал минуту. Не перезванивают.
Ругаясь, вернулся в блаженное тепло ванной, залез обратно под обжигающий поток. Господи, хорошо-то как!
Наконец, выключил воду, начал растираться вафельным полотенцем.
Стук в дверь. Тихий, деликатный – так стучится посыльный. Солдатик с журналом нарядов. Гады, обещали же сутки отдыха!
Обмотал бедра полотенцем, побрел к двери, бормоча:
– Ну, чего там опять, а? Ядерная война? Некем дырку в карауле заткнуть?
Мокрые пальцы скользили по замку. Наконец, открыл. Распахнул дверь, готовясь обматерить несчастного посыльного.
На пороге стояла Ольга Андреевна. Остолбеневший лейтенант разинул рот, не в силах что-то сказать.
Ольга смутилась, прошептала:
– Извините, я зря… Конечно, я не вовремя.
Марат попятился, придерживая рукой предательски сползающее полотенце.
– Проходите туда, на кухню, Ольга Андреевна. Я мигом, только оденусь. Извините, что так встречаю, думал, это посыльный, а это вы.
Проскочил в свою комнату, лихорадочно начал искать штаны.
Ольга постояла в дверях. Тихо сказала:
– Я должна извиняться, а не вы, лейтенант. Это я позвонила, но подумала, что лучше не по телефону. Вот, явилась, незваная гостья.
Прикусила губку, шагнула в прихожую. Захлопнула дверь, сбросила шубку, нащупала петельку, прицепила на крючок. Прошла на кухню. Присела на край табуретки.
Марат наконец-то разыскал спортивные штаны и относительно чистую майку. Выковырял из-под кровати тапочки, прошлепал на кухню. Нарочито бодро заявил:
– Я очень рад вашему визиту, Ольга Андреевна! Ради бога, простите за беспорядок – только с учений. Не успел еще прибраться…
Ольга смотрела на него, видела разлохмаченные мокрые волосы, капельки воды на смуглых плечах. Подтянутый, худой, жилистый, с быстрыми точными движениями.
– Сейчас чайник поставлю. Ничего только к чаю нет. А давайте, я в магазин сбегаю? Пять секунд…
Марат рванулся к двери – Ольга остановила, придержала его за руку. Ощутила под пальцами горячую кожу.
– Подождите… Я, честное слово, неловко себя чувствую, что побеспокоила вас, заявилась внезапно… Не надо никуда бегать. Сядьте, пожалуйста.
Марат не спешил садиться – хотелось подольше чувствовать ее тонкие пальцы на своей руке. Проговорил:
– Ну, как хотите. Мне неудобно, что даже угостить нечем, честное слово. Знаете, я дома ем редко, готовить некогда…
– Подождите, – перебила Ольга, – помолчите, пожалуйста. Не сбивайте меня. Я и так не знаю, что сказать.
Тагиров кивнул, замер. Женщина теребила подвернувшуюся под руку треснувшую чайную чашку, молчала. Наконец решилась:
– Эти стихи… Вы же сами их написали?
– Конечно. Да, – тихо ответил Марат.
– Вы и вправду так считаете? Ну, что между нами… Что есть что-то необычное? И что у этого необычного может быть продолжение? Ведь я замужем. И старше вас на… Намного.
Тагиров помолчал. Тоскливо подумал: «Нафига я ей этот листок подсунул? Идиот! На что рассчитывал?». Заговорил:
– Ольга Андреевна, я никоим образом не хотел вас обидеть. Наверное, я поступил опрометчиво и должен извиниться за эту… м-м-м… – лейтенант мучительно подбирал определение, – глупость. Да! Глупость. И ошибку.
Ольга Андреевна вспыхнула, вскочила:
– Как вы могли… Ошибка, оказывается?!
Побежала в прихожую, еле сдерживая слезы. Марат очнулся, рванул следом, бормоча какие-то нелепые оправдания.
Ольга все-таки не удержалась – слезы потекли, размывая тушь. Начала сдирать шубку с вешалки, ненавидя застрявшую петельку, этого бестолкового мальчишку, а больше всего – себя. С трудом подавляя подкатившие к горлу рыдания, зло проговорила:
– Безответственно с вашей стороны, лейтенант, шутить такими вещами! Безответственно и аморально! Прощайте!
Марат вдруг осознал, что сейчас она уйдет навсегда – не из этой квартиры, а из его жизни.
Женщина изо всех сил дернула шубку – петелька наконец-таки порвалась, и Ольга, потеряв равновесие, спиной упала на подхватившего ее Марата.
Тагиров обнял ее и, ужасаясь от собственной безрассудности, поцеловал в ароматный затылок.
Ольга замерла на миг. Потом всхлипнула, отстранилась, прошептав:
– Отпустите меня…
– Нет. Я не отпущу. Любимая моя, желанная, маленькая моя…
Уже устали, распухли рты от поцелуев. Жалобно скрипящая пружинами, узкая солдатская койка не оправдала надежд; и он повел любимую, закутанную в простыню, через огромную квартиру, как древний пророк – свой народ сквозь пустыню. Шлепали босые ноги по пыльному линолеуму. Постанывал непривычный к таким испытаниям древний диван в гостиной. Потом они сплелись, как лианы сплетаются в горячих влажных джунглях, их пот смешался, и мокрая кожа скользила по коже, и качались стены, и качались тела – как двухцветная лодка на океанской волне…
Потом она плакала светлыми, словно утренняя роса, слезами, а он целовал уголки ее глаз. Улыбнулась и сказала:
– Я страшно голодная. У тебя есть что-нибудь съедобное?
Марат тоже вдруг почувствовал чудовищный голод, побежал на кухню и добыл там, в ледяной пустыне холостяцкого холодильника, банку шпрот и полплитки шоколада.
Торопясь, открыл банку – порезал палец о рваный край. Она тронула его кисть, подула на ранку. Потом взяла пострадавший палец, обхватила губами, высасывая соленые горячие капельки. Марат отдернул руку:
– Маленькая, это же кровь. Тебе неприятно, наверное.
Она тихо засмеялась:
– Я сегодня уже всего тебя пила. Это мое – как оно может быть неприятным?
Потом он смотрел, как она, перемазанная шоколадом, ловит безголовых рыбок за хвостики и жадно ест. Масло стекало по подбородку и прелестным островерхим холмикам, капало на живот и подогнутую ногу. Он не выдержал – слизал янтарный шарик. Потом еще один и еще, спускаясь все ниже.
Ольга тихонько застонала, вцепилась тонкими пальцами в его кудри. Стон превратился во всхлипывания, потом в судорогу – и не было слаще награды для него.
Раскачивался уличный фонарь, пытаясь заглянуть в комнату, прыгали любопытные тени по стенам. Любовники засыпали, снова просыпались, и этому танцу не было конца. Даже время замерло на цыпочках.