– Маленькая моя, родная.
– Никакая я не маленькая. Старушка совсем.
– Дурочка малолетняя! Такая гибкая и компактная. Очень удобно: можно в чемодан тебя положить и увезти на край света.
– Ой, хочу-хочу на край света! Поездом поедем?
– Не, тогда уж на корабле. Будем плыть по океану, пока не найдем свою бухту.
Ольга капризно заявила:
– Вынимай меня немедленно из чемодана! Хочу видеть океан. И бухту должна выбирать женщина – у нас вкус и чутье!
– Ладно, ладно уж. Вылезай.
– А ты построишь нам шалашик из пальмовых листьев?
– Разве надо? Ай, только не бей! Хорошо, построю. Бунгало.
Ольга села, натянула простыню на коленки. Мечтательно сказала:
– Обожа-а-аю море! Тошнит от этой степи, сил уже нет. Каждый день – одно и то же. А море каждую минутку меняется. А чем ты будешь заниматься там?
– Ну как же? Стану пиратом, буду грабить богатые испанские галеоны. А по вечерам возвращаться домой с полным чемоданом золота, на красивой деревянной ноге.
– Ой, почему на деревянной?
– Имидж. Форма одежды у пиратов строгая: пристяжная деревянная нога, крючья вместо рук, по попугаю на каждом плече.
– Я на все согласная, только пусть руки будут твои. Они такие у тебя… Ласковые.
Марат потянулся, поцеловал в губы, обнял. Через минуту Ольга, смеясь, вывернулась из объятий, сказала:
– Погодите, товарищ пират, мы еще не все выяснили. С вами ясно, а я что буду там делать?
– Ты будешь воспитывать наших детей, варить кашу и ждать меня на берегу. Смотреть из-под ладошки: не плывет ли мой ненаглядный?
– Детей… Обожаю тебя.
Снова долгий поцелуй.
– И как я пойму, что это ты, а не чужой соседский пират?
– Хм, хороший вопрос! А вот что: мы парус в особый цвет выкрасим. Чтобы такое… Алый уже был. Желтый – цвет нехороший, это еще Булгаков разъяснил.
– Синий?
– Не, не годится. Океан синий, парус синий. Перепутаешь еще с волной – раньше времени побежишь кашу из омаров разогревать. Во! У нас будет зеленый парус. Как мое-твое любимое платье и твои глаза.
– И твои… Я согласна.
– Ур-р-ра! Высокие договаривающиеся стороны достигли компромисса, и это надо срочно отметить!
Отмечали на этот раз не спеша, со вкусом, растягивая удовольствие.
Потом Марат заснул, положив голову на ее колени. Ольга накручивала на пальчик черные кудряшки и, счастливая, шептала:
– Они совсем мягкие. Мягкие…
Глава восьмаяКрыса
Пожалуй, ее можно было назвать красавицей – по меркам сородичей. И если бы крысам давали имена, то ее назвали бы Бурькой. Во-первых, потому, что ее густая шерстка имела насыщенный коричневый оттенок, как у бобра или бурого медведя. А во-вторых, из-за характера: она быстро вспыхивала, впадая в состояние неконтролируемого гнева. Как степная буря, бросалась на любые препятствия. Не боялась никого, будь то пытавшийся полакомиться ее детьми крупный черный пасюк из соседнего подвала или рискнувший поохотиться в подвале офицерский рыжий кот, привезенный хозяевами из Союза.
Но сейчас она испытывала умиление – если, конечно, крысам знакомо такое чувство.
Восемь слепых, голеньких комочков пригрелись у горячего маминого бока, нащупали сосцы и поглощали жирное молоко. Насытившись, отваливались, засыпали.
Бурька убедилась, что все дети сыты, и проскользнула по трубе отопления к отверстию на улицу. В гарнизоне царила ночь: людей, котов, собак и прочих никчемных, но опасных созданий не наблюдалось. Неслышно преодолела тридцать метров до помойки, волоча голый хвост по ледяному асфальту.
Запах был одуряющий и очень заманчивый, но опытная Бурька не стала торопиться. Обнюхала полбуханки хлеба, обильно усыпанной белым порошком. Что-то было не так: восхитительный аромат еды содержал какую-то еле слышную, но опасную нотку. Бурька чихнула, осторожно обошла отравленную приманку и начала карабкаться по ржавой стенке мусорного бака. Спрыгнула вниз, зашуршала грязными газетами, выедая селедочные пятна. Попробовала на вкус упаковку из-под шоколада: алюминиевая фольга оглушительно загремела в ночной тишине. Бурька испугалась, замерла. Потом ткнулась острой мордочкой в пустую банку из-под шпрот. Вылизала остатки масла, проглотила чудом сохранившийся кусочек золотистой рыбьей шкурки. На миг в крысином воображении возникла непонятная картина: чудовищная по размеру синяя лужа до горизонта, с волнующейся, беспокойной поверхностью. А над ней – туго наполненная ветром огромная тряпка цвета молодой травы.
Помотала головой, отгоняя наваждение. Проникла глубже в контейнер и наконец-то обнаружила настоящий клад – завернутые в бумагу куриные косточки. Жадно набросилась на еду.
Теперь можно было не беспокоиться за детей. Молоко для них будет.
Генеральный секретарь хмуро оглядел собравшихся. Председатель КГБ Крючков сидел прямо, сложив руки на кожаной папке, похожий на зануду-отличника. Шеварднадзе, яростно жестикулируя, что-то шептал на ухо Яковлеву. Министр обороны Язов демонстративно устроился подальше от этой парочки, у окна. Глядел на заметавший Москву снег, думал о чем-то. Может, вспоминал, как в декабре 1944-го в такую же метель поднимал хриплым матом в атаку свою стрелковую роту, когда добивали немца в Курляндии.
Горбачёв постучал карандашом, прокашлялся и начал совещание:
– Так сказать, товарищи, начнем. Здесь совсем ограниченный круг – по-свойски обсудим, так сказать. Без протоколов. Считайте, заседание малого Политбюро. Что будете сказать, Эдуард Амвросиевич?
Министр иностранных дел вскинулся, быстро заговорил. Как всегда, когда он волновался, стал сильнее грузинский акцент.
– Да, я буду ска… Я скажу! Мы, товарищи, несем ответственность перед партией, перед всей страной! Страной Советов! Столько усилий сейчас предпринимается, чтобы изменить старый, неверный образ Советского Союза. Пугающий, прямо говорю, образ для мирового сообщества! И что же наши военные товарищи, а? Опять гадят. В Монголии подняли по тревоге тридцать девятую армию, устроили учения. Я сейчас не про то, сколько они топлива сожгли, хотя скоро посевная – каждый литр бензина на счету. А про то, что очень напугали соседей! Звонили мне из Пекина, возмущались китайские товарищи…
Язов грохнул кулаком, перебил:
– Да кому они тут товарищи? Если только тебе, Эдик… не буду рифмовать. Китай – потенциальный противник! Пусть не расслабляются и знают: если что – получат по сопатке.
Шеварднадзе покраснел от злости, развел руками, апеллируя к генсеку:
– Вы это видели, Михаил Сергеевич? Вся разрядка – псу в дупло.
– Под хвост, так сказать, – поправил Горбачёв, – если псу, то надо говорить «под хвост».
– Да ему везде дупла мерещатся, менту недоделанному! – хохотнул министр обороны.
Шеварднадзе закипел, как чайник, – сейчас крышку паром в потолок шарахнет. Терпеть не мог, когда ему напоминали о должности министра внутренних дел Грузии.
– Ну знаете, Дмитрий Тимофеевич, ваше хамство ни в какие ворота не пролезет!
Язов довольно кивнул:
– Да уж, у меня хамство знатное! Не то, что у тебя.
– А-а-ыть! – Эдуард Амвросиевич задохнулся. Схватил графин, начал наливать воду в граненый стакан. Руки дрожали. Вмешался Яковлев, мягко сказал:
– Дмитрий Тимофеевич, ты и вправду того… Переборщил. А монголы и китайцы действительно волнуются.
– Да пофиг, пусть волнуются. У девок всегда так: боятся без целки остаться, хы-хы!
Тут не выдержал Крючков, завизжал:
– Прекратите, товарищ генерал армии! Здесь вам не казарма!
– Точно, не казарма, – вздохнул Язов. – А жаль. Попадитесь вы мне в армии – я бы вас всех научил Родину любить! Валенком по хребту.
Растерянный Яковлев, постный Крючков, багровый Шеварднадзе со стаканом в трясущейся руке умоляюще смотрели на Горбачёва. Михаил Сергеевич заговорил:
– Тогда когда тогда партия сражается за повышение международного авторитета СССР, надо быть осторожнее, товарищ Язов. Есть такая мысль, что будем договариваться с китайцами и сокращать военное присутствие на Востоке. Ни они против нас не собираются, ни мы против них, в конце концов соседи, и давайте из-за этого отношения, в конце концов.
Понять словесную конструкцию генсека оказалось не под силу. Инициативу взял на себя Яковлев:
– И поэтому, Дмитрий Тимофеевич, необходимо предельно уменьшить активность армии на китайской границе. Будем с соседями по-хорошему договариваться. Никаких опрометчивых действий без одобрения Политбюро не предпринимать. Я правильно вас понял, Михаил Сергеевич?
Горбачёв покрутил в воздухе рукой, кивнул:
– Все верно, так сказать. Мы сейчас тем более что должны быть едины, идти с еще большим забралом! Особенно учитывая мартовские выборы на съезд народных депутатов и попытки некоторых товарищей противопоставить себя партии.
Все поняли: на Ельцина намекает, который выдвинул свою кандидатуру по Московскому округу. Глубоко заноза в сердце засела у Михаила Сергеевича. Ох, глубоко!
Язов обозлился, сплюнул под ноги. Встал, пошел вон, не прощаясь. Уже выходя из кабинета, пробурчал – негромко, но все расслышали:
– А чего – «некоторые товарищи»? Победит Борька на выборах, как пить дать.
Оставшиеся испуганно поглядели на помрачневшего Горбачёва. Начали наперебой успокаивать: мол, ерунда – никто за Ельцина голосовать не будет!
Михаил Сергеевич смотрел на странно заострившиеся, посеревшие лица соратников и тоскливо думал: «Сейчас задницу лижут, а чуть ослабею – съедят. Сожрут меня с потрохами, крысы».
Все последние дни Марат ходил, как блаженный – не слышал никого, переспрашивал по нескольку раз. Улыбался не к месту. Викулов, только что вернувшийся из свадебного отпуска, тоже пребывал в счастливой прострации, из-за чего план ремонтных работ его взвода трещал по всем швам. Серёга терял чертежи, забывал выключать паяльник, едва не устроив пожар.
Подполковник Морозов, щеголявший новыми погонами, глядя на эту парочку, плевался: