Генерал В. Тараканов, подчеркивая, что военачальнику в высшей степени должно быть присуще врожденное и развитое искусство повелевать (гипноз власти), вместе с тем обращал внимание на необходимость уметь повиноваться. У властных людей часто обнаруживается недостаток этого свойства.[313] И генерал В. Доманевский видел в командовании и подчинении одну функцию, выражая это следующим образом: «Командовать — значит, прежде всего, уметь повиноваться начальнику от всего сердца для выполнения поставленной задачи, охватывать его намерения и идти навстречу, входить в его мысли и виды, принимать все возможные меры, чтобы их осуществить».[314]
При том, что идеальный тип военного профессионала, тип вождя дает равновесие «умового» и «волевого» начала, — на практике такое сочетание встречается не часто (А. Керсновский примерами полного выражения такого сочетания считал Петра I, Румянцева, Суворова). Если же говорить о преобладании того или иного, то для полководчества и вождения войск предпочтительнее перевес волевых качеств. «Посредственное решение, будучи энергично проведено, дает результаты всегда лучшие, чем решение идеальное, но не претворенное в дело или выполняемое с колебаниями», — поясняет Керсновский. Обращаясь к опыту Великой войны, он говорит, что в тот период волевыми фигурами у нас были генералы Лечицкий, Плеве, Юденич, Брусилов, граф Келлер, но «русское полководчество определили и сообщили ему характер катастрофический военачальники упадочного типа — Алексеев, Рузский и Эверт».[315]
В эмиграции неустанно проводилась мысль о сверхважности интеллектуальных. качеств, особенно необходимых офицеру в эпоху многократного усложнения способов и средств войны, всеускоряющегося технического прогресса, машинизации армий, когда техника стала «ведущей осью военного дела». Среди них на первый план выдвигались ясный, быстро схватывающий, находчивый ум, широкий кругозор и прочные военные знания (образование), способность к постоянному пополнению своего военно-идейного багажа, дар предвидения.
Здесь еще раз следует подчеркнуть, что сами военные изгнанники проявили удивительную тягу к повышению своего образования, развитию военной мысли и военного знания. В первые же годы эмиграции ими были созданы Общество ревнителей военных знаний, кружки высшего военного самообразования, организовывались конкурсы на лучшие военно-научные труды. Позже учреждены Высшие Военно-Научные курсы генерала Н. Головина, имевшие и заочную форму обучения. На их базе возникли «военно-научные институты». Функционировали военно-училищные и повторительные курсы, кадетские корпуса. Корпорации русских артиллеристов, связистов, военных инженеров, других специалистов на своих собраниях периодически заслушивали и обсуждали доклады о новейших тенденциях в науке и практике своих отраслей. Выпускался целый ряд военно-научных журналов, таких как «Военный Сборник», «Война и Мир», «Армия и Флот», «Вестник Военных Знаний», «Осведомитель» и др., издавались книги военных авторов.[316]
Военные писатели эмиграции видели будущий офицерский корпус высокообразованным и «интеллигентным». Когда резко усложнилась вооруженная борьба, когда современный призывной контингент, а тем паче «сверхсрочные» (профессионалы) «собственным умом постигают явления войны», командному составу, чтобы быть авторитетным, нужно не только практически знать военное дело, но быть «научно образованным»: «кто больше знает, того охотнее слушают» (Добровольский). Высказывались мнения о том, что «офицерами с академическим значком» должны замещаться все должности начальников, начиная с командира батальона. В целом подчеркивалось «громадное значение корпуса академиков», который будет «господствовать в армии и в определенном отношении влиять на работу всего государственного организма, беря на себя ответственность за подготовку страны к войне и за успех войны» (Месснер).[317]
В эмиграции пришло ясное осознание того, что в арсенале современного и будущего офицера как военного профессионала должно находиться и знание военной психологии. Наиболее активными проводниками этой идеи выступали генералы П. Краснов и Н. Головин, внедрившие соответствующую дисциплину на Высших Военно-Научных Курсах в Париже и Белграде, генерал А. Виноградский. полковники Р. Дрейлинг, Н. Бигаев, профессор Н. Краинский и др. Автор одного из первых учебников «Военной психологии» (1935), написанного для слушателей Курсов Головина в Белграде, Р. Дрейлинг, утверждал, что в то время когда не только учет материальных сил. но в значительной мере и пользование «психическими силами армии» может выйти из области привычных сноровок и интуиции и стать предметом научного исследования и использования, «важность изучения военной психологии всем кадровым офицерством приобретает особое значение». Он был уверен, что прямым следствием изучения психики бойца в бою должна явиться выработка приемов сознательного применения законов военной психологии в практическом военном искусстве, т. е. в тактике, оператике, стратегии.[318]
Постоянное, систематическое пополнение своих научных познаний должно быть чертой не только обер- и штаб-офицеров, но и генералов. И последних даже в большей степени, дабы к богатому личному опыту каждого из них присоединялся коллективный опыт военной науки. «Стратег, — утверждал генерал В. Доманевский, — вырабатывается, „взращивается“ не так строевым или боевым опытом, как широким образованием, вдумчивым изучением опыта чужого — военной истории, истории военного искусства, истории социальных взаимоотношений, психологии и т. д.».[319] По откровенным признаниям изгнанников, слишком многим военачальникам русской армии накануне и в ходе Великой войны этого недоставало. Говоря о подготовке и умственном складе высшего командного состава, генерал В. Драгомиров с горечью констатировал отсутствие ясной военной мысли и творчества.[320] Е. Месснер, в работе «Мысли о Генеральном штабе» напоминавший, сколь гибельно для армии существование генералов «с одеревеневшей, парализованной мыслью», писал о необходимости «непрестанно думать, обдумывать, усваивать и развивать идеи, выдвигаемые военным искусством, военной наукой, военной теорией, военной практикой».[321]
Предвидение — еще одно, крайне желательное качество военачальника, при отсутствии которого трудно считаться профессионалом. Но предвидение природный дар (оперативная интуиция, как говорил В. Тараканов), который дан не всем. Тем не менее и он во многом базируется на глубоком знании, на непрестанной работе мысли.
Отдельные авторы (прежде всего А. Геруа и Е. Месснер), не удовлетворяясь термином «профессионализм», выражающим сплав определенных волевых, интеллектуальных, этических свойств и таланта, вводят дополнительный — «интеллигентность», в их концепции обозначающий важнейший признак и показатель профессионализма. «Без слов ясно, — говорит А. Геруа, — всякий специалист важен постольку, поскольку он „интеллигентен“ в своей области, в своих пределах». «Чем интеллигентнее начальник, тем больше его ценность (при всех прочих равных условиях) и тем сильнее его влияние на подчиненных…» — замечает Е. Месснер.
Здесь понятие «интеллигентности» используется в «чистом виде», без того негативного значения, которое закрепилось в сознании военных в связи с антигосударственной, антиармейской позицией российской «передовой интеллигенции» в последние десятилетия Империи.
Олицетворением истинной интеллигентности, согласно взглядам Геруа и Месснера, должен быть Генштаб (в современном звучании — практически весь командный состав с академическим образованием), от которого требуется постоянная научная и практическая работа, неустанная, творческая, преисполненная предвидения, даже пророчества. Генштаб — это «мозг» утонченно-культурный, с философской закваской, дающей возможность делать выводы вперед на основании строго логических заключений из настоящего и прошлого, это «идейный кадр» армии.
Предупреждали эмигранты и об опасности «полуинтеллигентности» (серия статей Е. Месснера, посвященных репрессиям в Красной Армии: «Души в кандалах», «Полуинтеллигентное офицерство», «Кровавый год» и др.). Суть явления — в недоученности, теоретической и практической «недоразвитости» кадров. Это не значит, как поясняет Месснер, что командиры не храбры, не обладают волей, не знают свое ремесло и что армия под их руководством не может воевать. «Это значит, — пишет он, — что она не может воевать „малою кровью“… Офицерство знающее и — это самое важное — офицерство интеллигентное проливает кровь бережно, как искусный хирург, офицерство же неинтеллигентное „пущает кровь“ без меры, как цирюльник. Красная армия, пока она будет руководствоваться нынешним офицерством, будет армией кровавых боев: может быть победа, может быть поражение, но во всяком случае кровавые», — поистине пророчески заключает Месснер в 1938 году.[322]
Охватывая взглядом персональный состав военной эмиграции, не трудно представить фигуры подлинных военных интеллигентов. Таков был генерал-лейтенант барон Петр Николаевич Врангель, широко образованный, отважный, доблестный кавалерист, мужественный военачальник, действительный вождь, «весь энергия, весь накаленность мысли, весь волевой огонь» (И. Ильин). Таков и генерал от инфантерии Николай Николаевич Юденич, «полководец, во всем блеске возродивший суворовские заветы» (Б. Штейфон). Таков и генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин, командир легендарной «Железной» дивизии, главнокомандующий Западным и Юго-Западными фронтами, позже один из основателей Добровольческой армии и ее главнокомандующий. Таков генерал от кавалерии Николай Николаевич Баратов, командующий экспедиционным корпусом в Персии, «весь порыв и горение на пользу армии» (К. Попов), создавший в изгнании Зарубежный союз русских военных инвалидов и возродивший старейшую газету «Русский Инвалид». Генералы Николай Николаевич Головин, Александр Владимирович Геруа, Алексей Константинович Баиов, Арсений Анатольевич Гулевич, Петр Николаевич Краснов, Евгений Федорович Новицкий, Анатолий Николаевич Розеншильд-Паулин, Пан