— По какой причине?
— Я — жена врага народа. По всей вероятности, вдова, но они молчат. А Маша, следовательно, дочь этого врага.
Она замолчала, но, поскольку Люба молчала тоже, тихо заговорила вновь:
— Странно, что нас до сих пор не арестовали. И даже позволили жить в одной из комнат нашей прежней квартиры. И даже, представьте себе, позволили работать в том же институте, в котором мы работали вместе с ним.
— Профессор Юркевич?
— Полагаю, что теперь вы переведете сына в другую школу.
Анна Васильевна встала, намереваясь уйти, но Люба удержала ее, усадив чуть ли не силой.
— Подождите, Анна Васильевна, подождите. Я глубоко благодарна вам за откровенность, но прошу выслушать и меня. Я не только жена офицера, но и дочь офицера. А мой Егор не только сын офицера, но и внук офицера и даже правнук, насколько мне известно. И вы предлагаете воспитать из него трусливого мещанина? Угодливого обывателя?
— Да представляете ли вы, Любовь Андреевна, что происходит в стране?
— Я не судья моей стране, но я судья себе самой. Честь офицера — выше собственного благополучия, выше самой жизни. Вот что я хочу вложить в моего сына. А вы предлагаете обратное. Да разве Егор простит себе, что струсил и предал свою первую любовь? Ни Егор, ни Маша не простят нам с вами этого никогда. Никогда!
— Но для их же спасения…
— Их спасение в любви, Анна Васильевна. Вы же интеллигентная женщина, доцент и кандидат медицинских наук…
— Бывший… — странным, дрожащим шепотом произнесла вдруг санитарка медицинского института.
Лицо ее задрожало беспомощно и жалко, и годами сдерживаемые слезы наконец-то хлынули из глаз. Люба прижала к груди ее голову, гладила по плечам и тихо шептала:
— Поплачь. Поплачь, легче станет.
… — Эту девочку, мам, зовут Машей, — сказал Егор, пропуская в квартиру смущенную подружку.
— Здравствуй, Машенька, — произнесла Люба. — Проходи, очень рада, что ты пришла к нам. Я давно хотела… — в соседней комнате зазвонил телефон. — Извини. Егор, принимай гостью, — Люба прошла в комнату, взяла трубку.
— Я слушаю. На аэродром?.. А почему такая срочность?.. Хорошо. Хорошо, я еду!
Она вышла в коридор, где в молчаливом смущении стояли дети. Сказала, улыбаясь:
— Очень жаль, но мне придется ненадолго уйти.
— Что-нибудь с папой? — нахмурился сын.
— Нет, нет, просто по делам. Пейте чай, я испекла пирог.
— Ну как же так… — недовольно начал Егор.
— Служба, сын. Я не прощаюсь, Машенька.
Торопливо надела плащ и вышла.
Мальчик и девочка остались одни впервые в жизни, и им было очень неуютно. Настолько, что они изо всех сил избегали смотреть друг на друга.
Люба металась по улицам в поисках такси. В те времена они вообще были редкостью, а в тот вечер, как на грех, ни одного не попадалось.
— Такси!.. — в отчаянии кричала Люба. — Такси!..
Вместо такси появился извозчик. Подъехал на ее крики на рысях, остановил пролетку возле Любы.
— Подано такси, гражданочка. Куда ехать?
Люба с огромным облегчением вскочила в пролетку.
— Пожалуйста, побыстрее. На аэродром.
Уже тронувшийся с места извозчик придержал лошадь. Спросил настороженно:
— На какой аэродром?
— На военный. Пожалуйста, побыстрее, меня ждут.
— Не, не пойдет так, — сказал извозчик, окончательно останавливаясь. — Повезу, а потом беды не оберешься. Кого возил, что видел. Ни к чему мне такие дела. Так что слазь, гражданочка, ищи другого дурака.
Пассажирка ни о чем не просила, но и пролетку не покидала. Извозчик недовольно оглянулся:
— Освобождай. Сказал ведь, не повезу…
И замолчал, столкнувшись с ее взглядом. В глазах не было ни слезинки, но столько отчаяния, страха и боли скопилось в них, что извозчик примолк.
— Муж у меня… воюет, — почти беззвучно прошептала Люба.
— Но, милая!.. — заорал вдруг извозчик, и лошадь с места взяла рысью.
— Ну что, так и будем стоять, пока твоя мама не вернется? — спросила Маша.
Они по-прежнему мялись в коридоре. Но после этого вопроса Егор вздохнул и открыл дверь комнаты.
— Проходи.
Они вошли.
— Это моя комната, — пояснил Егор и ткнул пальцем в висевший на стене плакат с изображением танка. — А это — боевая машина на гусеничном и колесном ходу БТ-7.
Маша мельком глянула на танк и с чисто женским любопытством начала осматривать комнату.
— Знаешь, у меня тоже была отдельная… — начала было она, но тут же осеклась.
— Толщина брони — до пятнадцати миллиметров, — продолжал Егор, не обратив внимания на ее слова. — Наклон броневых листов…
— Это твой папа? — Маша показала на большую фотографию.
— Да. Экипаж — три человека. Мотор — триста сорок сил. Лошадиных, представляешь?
— Он не живет с вами?
— Кто?.. А! Он в командировке. Кончил академию — и сразу в командировку, здорово, правда? Но самое главное, он может двигаться и на гусеницах, и на колесах. На гусеницах он делает около семидесяти километров в час, а на колесах — целых сто десять. Представляешь? Теперь перейдем к вооружению. Пулеметно-пушечное вооружение танка состоит…
Маша, внимая Егору, вслушивалась и в себя, поэтому улыбка ее была загадочна. Егор догадался, что ей хорошо и без танка, и тихо вышел на кухню.
Здесь он развил бурную деятельность: разжег примус, поставил чайник и разбил тарелку.
— Хоть и говорят, что посуда бьется к добру, но ты все-таки лучше отойди. Только покажи, где мамин фартук.
Она смотрела с той же странной улыбкой, точно прислушивалась к голосу изнутри. И Егор тоже заулыбался, но почему-то несколько растерянно и даже виновато.
На небольшом военном аэродроме стоял двухмоторный самолет с неработающими двигателями. Перед самолетом метался Иван Варавва в военной фуражке, длинном и широком плаще без знаков различия, с букетом цветов в руке. Он без конца поглядывал то на часы, то на маленькое здание в дальнем углу летного поля, а за ним по пятам ходил летчик и безнадежно ныл:
— Товарищ комбриг. Ну товарищ комбриг…
— Помолчи, — резко сказал Иван.
— Нагорит ведь мне.
— Сказал, помолчи! Три минуты прошу.
— Есть, — уныло вздохнул летчик и полез по шаткому трапу.
А Иван продолжал метаться перед самолетом, все время поглядывая на единственную дверь, ведущую из маленького здания на летное поле, и полы плаща развевались как крылья от его резких разворотов.
Летчик выглянул в окошко кабины, пострадал, но решился:
— Скоро, товарищ комбриг?
— А, чтоб тебя!.. — Варавва остановился, посмотрел на часы, оглянулся на дверь маленького здания. — Седлай!..
— Есть седлать! — радостно отозвался летчик и исчез из окна.
Взревели моторы. Иван в последний раз посмотрел на домик вдали, вздохнул. Потом бросил букет на крыло самолета и начал подниматься по трапу.
Из дверей маленького здания выбежала Люба.
— Стойте! — кричала она на бегу. — Остановитесь!..
Иван оглянулся и быстро спустился на землю. Заглохли моторы.
Они встретились у трапа самолета.
— Что с Алексеем?.. — задыхаясь, выкрикнула Люба.
— С Алексеем?.. — оторопел Варавва. — Не знаю…
— Господи… — Люба вдруг приникла к его груди. — Я ведь думала…
Он поднял было руку, но так и не решился прикоснуться к ее плечам. Ни погладить волосы, ни обнять. Сказал виновато:
— Полчаса выдалось. Уговорил летчика завернуть.
— Простите, Ваня, — Люба вытерла слезы, улыбнулась. — Пролетом, значит? Спасибо. И куда же?
Он неопределенно пожал плечами и спросил:
— Как вы, Любочка? Как Егор?
— Я учусь в мединституте. Егор мечтает о танковом училище.
— Молодец.
В окно опять выглянул летчик.
— Все, товарищ комбриг. Не могу больше.
— Да. — Варавва подавил вздох. — Я тоже. Прощайте, Люба Трофимова.
Он опять не рискнул к ней прикоснуться, но она сама обняла его и поцеловала. А он стоял, опустив руки по швам.
— До следующего свидания, Ваня. И помните адрес: «Красная Армия, Трофимову».
Иван кивнул, поднялся по ступенькам, и трап тотчас же убрали. Взревели моторы.
— Помните, у меня никого нет, кроме вас!.. — вдруг закричал Иван, стоя в дверях. — Никого, Любочка, слышите? Никого, кроме вас и Алешки!
Самолет бежал по полю, набирая скорость. От ветра, поднятого винтами, по всему полю разлетелись цветы.
В самой большой комнате был накрыт стол. По всем правилам: стояли тарелки и тарелочки, рюмки и рюмочки, вазы и вазочки. И за всем этим великолепием, напряженно улыбаясь, сидел Егор.
Вошла Маша… Нет, не вошла: вплыла, как вплыло солнце на свидание к поэту, и Егор сразу засветился и засиял. На Маше был слишком большой фартук, что, впрочем, нисколько не мешало ей играть сейчас очень важную роль — роль хозяйки дома.
— И все же чего-то у нас не хватает, — озабоченно сказала она. — Может быть, позвать соседей?
— Ну их, — совершенно серьезно ответил Егор.
— Но должен же быть праздник, правда? Должен кто-то прийти или приехать… Я знаю: ты приехал! Ты приехал из командировки. Ты был в далекой тайге, ты строил завод…
— Нет! — Егор вскочил. — Я был в другой командировке!
И выбежал из комнаты. А Маша немедленно кинулась к зеркалу. Внимательно оглядела себя, поправила волосы, одернула блузку.
Распахнулась дверь, и в комнату вошел Егор. Он был в свитере и в пилотке с кисточкой, которая в те времена называлась «испанкой».
— Салут, камарадос! — сказал он и поднял сжатый кулак к плечу.
— Здравствуй, Егор, — торжественно ответила Маша. — Я так ждала тебя. Откуда ты приехал?
— Ты не спрашивай, где мы были. Ты просто радуйся, что мы вернулись…
Выжженный город легендарной Испании тридцатых годов. Юркий танк отстреливается на площади с фонтаном. Взрыв. Боевую машину заволокло дымом.
Из откинутого люка вылез командир в комбинезоне и шлеме, вытащив следом раненого товарища. Спрыгнул на мостовую, взвалил на плечо раненого и, отстреливаясь, метнулся в кривые переулки. Он знал скорее направление, чем сам этот городишко, но конечную цель представлял себе вполне отчетливо и стремился сейчас к ней.