Действительно, все, что еще оставалось «добровольческого», было сконцентрировано здесь. Тут же на молу, под открытым небом, сидел за столом, у фонаря, комендант и подписывал последние удостоверения, выдавал пропуски и пр.
Бензин был взят, и мы полным ходом помчались в Дюльбер, где нашли отряд отдыхавшим.
Командир отряда полковник Федотьев сообщил нам, что он донес Его Императорскому Высочеству, что вверенный ему отряд направляется в Севастополь для посадки, ввиду того что в Ялте не имеется для него судна, а английские суда его не берут. В ответ на это последовал приказ Великого Князя – обождать, пока он лично не переговорит по радио с английским командованием.
В десять часов утра был получен ответ – возвращаться в Ялту, без хозяйственной части, где произойдет посадка на английский миноносец. Обозу же продолжать следовать в Севастополь, под охраной не менее взвода с пулеметами.
Около двух часов отряд снова вступил в Ялту, всю залитую солнцем, но совершенно безлюдную. На набережной никого. Магазины закрыты. Кафе «Равэ» пустое… «Флорен» тоже… У «России» никого, даже извозчика… Прощай, красавица Ялта!.. Может быть, сегодня вечером здесь уже будут красноармейцы…
В три ровно миноносец тронулся.
– Господ офицеров прошу выстроиться по правому борту миноносца. Миноносец пройдет мимо «Мальборо». Ее Величество и Его Императорское Высочество желают проститься с отрядом!.. – раздается голос Федотьева.
Все выстроились в одну шеренгу у поручень. Минута ожидания и глубокого волнения. Миноносец тихо проходит, совсем близко, мимо дредноута. Вот на носу его, держась за поручни, стоит в черном Она. Плачет… Государыня плачет… Машет белым платочком и вытирает свои слезы…
Дальше Он… Высокий, в солдатской шинели с генерал-адъютантскими погонами, в серой папахе. Он отдает честь…
Грянуло «Ура!»… Сильное, могучее, но не радостное, а грустное…
Миноносец огибает дредноут и берет направление на Севастополь. Все дальше и дальше отходит он от «Мальборо», который уже превратился в точку, а «Ура!» не смолкает. Вдруг исчезло все, «Ура!» оборвалось… Все без команды повернулись и разошлись… Я нарочно старался заглянуть всем, кому мог, в глаза. Я хотел убедиться, один ли я, что не выдержал и заплакал… Нет, у всех были влажные глаза. Каждый, отойдя в сторону, вытирал их платком…
М. Борель[512]КРЕСТНЫЙ ПУТЬ В АРМИЮ[513]
Из Петербурга мы попали на Кавказ, в Ессентуки. После долгих перипетий и мытарств мы, наконец, в марте 1917 года, как-то устроились. Милые знакомые дамы нас подкармливали и относились к нам удивительно ласково. Несмотря на тяжелую обстановку, они делили с нами горе и радость, тем более что мы, вместе с их сыновьями, находились в одинаковом положении скитальцев, непримиримых врагов большевиков. Большую часть времени мы проводили в наших комнатах, чтобы поменьше показывать себя на улицах и не возбуждать подозрений. К концу марта даже подвернулась работа, нас наняли садовниками в устроенное местными «буржуями» общество. Работали мы в большом саду, усердно копая грядки. В Ессентуках мы познакомились со многими друзьями по несчастью – офицерами, юнкерами, кадетами и вольноопределяющимися, поступившими так же, как и мы, на эту работу. Они, в свою очередь, познакомили нас с капитаном 2-го ранга Владимиром Николаевичем Потемкиным[514], принимавшим большое участие в молодежи и сыгравшим впоследствии большую роль во всей нашей судьбе. Он часто появлялся среди нас, много болтал с нами, подбадривал, угощал «голодающих индусов», как он нас называл, папиросами и давал даже деньги. Он был офицером Балтийского флота, был ранен под Батайском (в 7 верстах от Ростова) в то время, когда Добровольческая армия уходила в Кубанские степи, будучи командиром роты морских офицеров, входившей в состав офицерского полка. Ранен он был пулей в голову выше правого глаза и с того времени глаз свой потерял навсегда.
Наступил апрель, и вот как-то на Страстной неделе, дней за пять до Воскресения Христова, пришел, как всегда, повидать нас за работой Потемкин. Но вид у него был серьезнее и вдумчивее, чем раньше.
– Вот что, господа! – сказал он нам тихо, почти шепотом, собрав нас около себя. – У меня имеются сведения, что взят Ростов, но кем именно, неизвестно. Возможно, что немцами, но может быть, и добровольцами. Последнее вероятнее. Но это не важно, факт тот, что Ростов взят и что я еду в Ростов. Если кто из вас хочет, то едемте со мной, деньги у меня будут. Так что вы обмозгуйте это дело, а потом сообщите мне о вашем решении.
Красенский[515], Векслер[516], Чегодаев[517] и я сразу ответили, что ехать хотим, что жизнь здесь – это прозябание, а что долг наш теперь – стремиться в Добровольческую армию. Тогда же было решено, что мы все соберемся на первый день Пасхи у Потемкина и тогда окончательно подтвердим наше согласие, сразу же назначив день отъезда, заручившись заранее в местном совдепе нужными документами на выезд. Начались приготовления. Документы достали очень легко. Между прочим, документы, удостоверявшие нашу личность, были сфабрикованы нами самими еще в бытность нашу в Кабардинском конном полку «на всякий случай». Бланки с печатью, не к чести нашей пусть будет сказано, нам удалось случайно, благодаря подвернувшимся обстоятельствам, выкрасть из канцелярии комиссара Нальчинского округа.
Мы были на заутрене в церкви, и впечатление осталось неприятное: везде шныряли большевики с винтовками, с папиросами в зубах и в фуражках, бесцеремонно входившие в храм в то время, когда все молились. Розговены были устроены у А.А. Никушкиной. Спокойно прошел этот великий праздник в тесном кругу своих друзей.
На следующий день, в воскресенье, мы собрались у Потемкина и за пасхальным столом решили окончательно вопрос о нашем отъезде. Он был назначен на четверг, 26 апреля, из Ессентуков в Минеральные Воды. Путь следования установили следующий: Минеральные Воды, Моздок, Кизляр, Брянская Пристань на Каспийском море, Астрахань, Царицын, а дальше как сложится обстановка, но предполагаемая конечная точка – станция Миллерово и Ростов. Все наши друзья сочувствовали нашему отъезду и помогали нам собираться в путь. Нужно было спешить, потому что красные готовили мобилизацию, что нам было совсем не по душе. 26-го вечером мы собрались у А.А. Никушкиной, поужинали, выпили посошок и собрались в дорогу. Нас благословили, и мы, перекрестившись, вышли, забрав свои котомки под руки. Настроение было бодрое, но тяжелое, потому что шли на неведомое и опасное.
Мы предались воле Божьей – «пусть будет так, как Он хочет». Рассчитывать только на свое счастье было бы безумием. Кто мог поручиться за то, что нас не поймают на первой же железнодорожной станции и не расстреляют. Большевики уже успели до некоторой степени окрепнуть. В Армавире, например, ими были устроены целые мастерские, в которых распарывались шинели, шаровары, рейтузы и даже сапоги с целью нахождения запрятанных документов и других ценностей. Поэтому лично я верил только в Провидение Божье. Зная это положение, мы поэтому выбрали кружной путь через Царицын.
– Господи, – молился я, проходя мимо церкви по дороге на вокзал, – если Ты считаешь, что мы идем на правое дело, что шаг, предпринятый нами, верен, то Ты спасешь нас, ибо велика Твоя правда.
Ехали мы по парам. Со мной в паре был Чегодаев, Потемкин с полковником Амелунгом[518] лейб-гвардии Литовского полка[519], а Красенский с Векслером. Сделано это было ради предосторожности. Друг с другом, кто не состоял в паре, мы не разговаривали и делали вид, что незнакомы. Распоряжения, исходившие от Потемкина, передавались нам только через Векслера.
Когда мы находились в Ессентуках, мы знали о существовании Добровольческой армии, но туда не поехали, потому что были уже зачислены в Кабардинский конный полк. Генерал Половцев[520], командир Кавказского туземного корпуса, заявил нам, в ответ на наше обращение, что он присоединится к Добровольческой армии и что в этом направлении им уже ведутся переговоры. Кавказский туземный корпус должен был войти в состав армии как конница, потому что в армии тогда еще конных частей было мало. Мы были очень рады, что получили определенные места младших офицеров в сотнях, и совершенно не ожидали, что все это кончится для нас так неудачно. Обвиняли самого генерала Половцева, что он будто бы бездействовал и был в этом отношении слишком не энергичным. В конце концов Туземный корпус развалился, всадники разбежались по своим аулам, а нам пришлось бежать и скрываться.
Сведения, полученные в Ессентуках Потемкиным, оказались, как мы потом узнали, вполне правильными.
Поздно вечером мы приехали на станцию Минеральные Воды. К счастью, вскоре пришел поезд со станции Кавказская, в который мы вонзились, опять по парам, в разные вагоны и благополучно отбыли в Кизляр. По дороге нас почти совсем не тревожили расспросами о документах, так что настроение наше значительно повысилось. Вечером 27 апреля, когда мы проезжали линию Грозного (Грозный находился от линии железной дороги верстах в 50), мы увидели зарево пожаров. Горели нефтяные промыслы. Они горели еще в декабре, когда мы с Кабардинским полком случайно посетили этот город, и вот до сих пор их никто не был в силах или не хотел потушить. Поистине зрелище было грандиозное.
28-го в 3 часа утра мы прибыли в Кизляр. Чегодаев и я прошли на вокзал и спокойно стали в уголок в ожидании распоряжений от Потемкина. Вскоре таковое последовало – идти на ближайший постоялый двор, где остановиться всем вместе. Так как большевиков в Кизляре было еще очень мало, то мы почувствовали сразу хотя и небольшое, но все же некоторое облегчение. Мы начали постепенно заговаривать друг с другом, сделав вид, что вот, дескать, только знакомимся, и уже вместе двинулись к постоялому двору. К нам присоединился еще один пожилой господин, очень милый и скромный на вид, который еще в поезде познакомился с Потемкиным и Амелунгом и не захотел с нами расставаться. К счастью, на постоялом дворе не оказалось никого из чужих, кроме нашего пожилого господина. Нам отвели комнату, в которой мы все вместе принялись умываться и готовиться к принятию пищи. Двое были сейчас же откомандированы в поиски за подводами и должны были заказать их к 11 часам. Деревня Тушиловка, куда мы должны были ехать, находилась недалеко по берегу от Брянской Пристани и в 70 верстах от Кизляра.