М. БорельСИЛА ПРИКАЗА[533]
Новый тяжелый период настал для армии. Грозные тучи снова заволакивали небо, мы стояли перед новыми испытаниями. Горькие вести сообщали, что пал Екатеринодар, столица Кубани, бывшей еще так недавно центром всего нашего движения и казавшейся нам в таком глубоком, недосягаемом тылу.
После недолгого пребывания в Тихорецкой Ставка переехала в Екатеринодар. Здесь генерал Деникин пытался еще раз объединить все так называемые правительства новообразовавшихся окраин Русского государства. Было создано коалиционное министерство. Но эта мера не привела ни к чему, так как люди, вошедшие в состав этого правительства, далеко не оправдали всех возложенных на них надежд. Кубанцы упорно продолжали отстаивать свою самостийность и в этом отношении повредили во многом. Который уже раз приходилось генералу Деникину разочаровываться в своих помощниках. Он, безукоризненно честный и преданный своему делу, рассчитывал найти то же самое в среде окружавших его людей. Но преступная распущенность, так восхваляемая одной из бездарнейших утопий мира – социализмом, развратила людей. Демагоги и выскочки выплыли случайно на поверхность и нарочно, ради личных выгод, подчас даже под диктовку красных тиранов, тормозили общую работу. Казаки, распропагандированные своими же власть имущими, начали пачками бросать фронт и открыто возвращались в станицы, чтобы там ожидать, когда будет сформирована обещанная правительством своя кубанская армия. И в станицах велась агитация среди населения против добровольцев, чтобы таким образом окончательно раздробить силы Юга России.
Но и этим мелким людишкам, ставшим во главе правительства Кубани, недолго пришлось быть у власти. Большевики, выиграв сражение у Егорлыкской и разбив наши части около Тихорецкой, всей своей массой хлынули на Екатеринодар. Ставка и все учреждения были эвакуированы в Новороссийск. Другая группа большевиков двинулась в направлении на Кавказскую—Армавир—Минеральные Воды и отрезала Ставку от армии генерала Эрдели, начавшей самостоятельно отходить к Владикавказу и дальше на юг по Военно-Грузинской дороге в Грузию.
Екатеринодар пал 5—10 марта 1920 года.
Закончился период славной эпохи нашего движения. Казалось, что пропало все, что сокровенные мечты разбиты и медленно наступал ужасный час гибели сотен тысяч людей, столь самоотверженно и стойко боровшихся за славу и величие поруганной Родины.
Что же дальше? – невольно напрашивался вопрос.
Но вера, святая глубокая вера, которая не умерла в частях армии, удержала дух и не поколебала стойкости, сплоченности и решения постоять за честь Родины до конца. Эта вера и великий дух вывели армию с честью и толкнули ее на новые героические и бессмертные подвиги.
В станице Крымской пришлось разместиться очень тесно, так как сюда прибывали все новые и новые части. Фронт постепенно разряжался и передавался кубанским казакам, в то время как Добровольческий корпус стягивался к Новороссийску. Наше будущее было еще совсем неясно. Ходили самые разнообразные слухи о принятых Главным командованием решениях, то нас перебрасывали на Кавказ, то нас англичане перевозили за границу, сажая в лагеря за колючую проволоку или отправляя нас на тяжелые работы на рудники, заводы и фабрики, то в Крым, где предполагается продолжать борьбу, то на Тамань для переброски с Кубани в Керчь. Но точно никто ничего не знал, все это были лишь догадки измученных и усталых людей, старавшихся хотя бы этими догадками успокоить свои тяжелые предчувствия. Ропота не было. Все смиренно склонили свои головушки перед грозными велениями царицы-судьбы, но настроение было подавленное. Вопрос о будущем беспокоил умы, и солдаты теперь неоднократно обращались к своим офицерам с просьбой разъяснить им то или иное их предложение.
Самой приятной была перспектива похода на Кавказ вдоль берега Черного моря и самой неприятной – погрузка на корабли и отплытие за границу. В первом случае предстояли, может быть, и серьезные, но все же, после всего пережитого, нестрашные бои, главным образом с шайками зеленых, ютившихся в прибрежных горах, и с незначительными отрядами красных, успевшими проникнуть в эту область. Во втором же – полная беспомощность и рабство, так как одним из условий англичан было – разоружение армии. О переброске в Крым говорили меньше, ибо никто не рассчитывал на корабли, которые могли быть предоставлены армии для погрузки в Новороссийске.
С прибытием полка и постепенным вытягиванием частей Добровольческого корпуса в станицу Крымскую увеличилась, по вполне понятным причинам, и тревога, а потому участились и разговоры о дальнейшей нашей судьбе.
Среди молодого офицерства чувствовалась некоторая растерянность, так как из штаба дивизии и корпуса до сих пор еще не поступали точные сведения о дальнейшем движении. Полковник Ковалинский, командовавший в то время объединенным в один гвардейским кавалерийским полком, вместо уехавшего в отпуск генерала Данилова, неоднократно ездил для получения информации в штаб, но пока безрезультатно.
8 марта стало известно, что дивизия идет грузиться в Новороссийск для отправки за границу. Из штаба полка была выслана бумага, в которой излагались все предположения. Кроме того, командирам эскадронов поручалось собрать людей с целью разъяснения им настоящего положения и путем неофициального опроса выявить, кто из нижних чинов определенно решил идти дальше и грузиться на пароходы.
Часов около 9 утра ротмистр Линицкий, принявший эскадрон улан по прибытии полка в Крымскую, приказал людям построиться во дворе у вахмистра Бабаченко. Он решил откровенно рассказать обо всем уланам, не утаив ничего, чтобы они знали, на что шли и что им предстоит впереди. Поздоровавшись с эскадроном, Линицкий сразу обратился к уланам приблизительно со следующими словами: «Вот что, братцы! Положение наше сейчас очень серьезное и, прямо скажу, – тяжелое. Есть много всяких предположений о нашем дальнейшем движении, но точно пока еще ничего не известно. Есть сведения, что если англичане нам предоставят пароходы, то нас перевезут за границу, но куда, тоже неизвестно. Возможно, что будем отступать в Грузию по берегу Черного моря или нас перебросят в Крым, где мы будем продолжать войну до последней возможности. Вы, уланы, знаете, что мы, офицеры, вас никогда не покинем и выведем из любого положения. Но я хочу вас предупредить, что наше положение очень тяжелое и что мы не можем поручиться за удачный исход нашего отступления… Предоставляем вам право выбора – идти дальше с нами или оставаться и распылиться. Мы не будем считать это за измену, ибо мы знаем вашу доблесть, которую вы проявляли в боях с большевиками. Каждый, кто решил остаться, пусть доложит своему взводному офицеру. Я же сделаю все, что в моих силах, чтобы облегчить ваше положение. Подумайте об этом, братцы».
Эти слова произвели глубокое впечатление на улан. У многих на глазах появились слезы.
– Господин корнет! – с содроганием в голосе обратился ко мне взводный Некрасов, – правда, лучше бы было, если бы нам сказали, что здесь всем нам нужно умереть. Мы не хотим оставлять вас, и больно делается, если только подумать об этом.
– Некрасов, голубчик! – старался я успокоить его. – Мы все знаем, что ты хороший солдат, так если хочешь, идем с нами дальше, а там видно будет.
– Никак нет, господин корнет, я за границу не поеду.
– Почему?
– Говорят, англичане хотят нас загнать в шахты, а там мы и света больше не увидим.
– Какие шахты? – переспросил я. – Кто это распространяет такие вздорные слухи? Конечно, я ручаться не могу, что это не так, но ведь потому ротмистр Линицкий вам и сказал, чтобы вы знали, что вас ожидает. Нужно быть готовым ко всему.
С грустными мыслями ушел я от улан. Быть может, им не нужно было говорить об этом, но нельзя же обманывать их – привести к морю, а потом объявить, что вам, мол, нет мест на пароходах, а мы уезжаем.
Но они ведь были солдаты, а солдатская натура привыкла к приказаниям, и вот теперь, когда им был предоставлен свободный выбор – идти ли за своими офицерами или оставаться, они растерялись.
И среди нас, офицеров, тоже чувствовалась растерянность, так как расставаться с верными людьми было больно и тяжело. Подавленное настроение охватило всех нас. Последняя надежда на полковника Ковалинского. Он всегда выводил улан из самых тяжелых положений, и мы знали, что и теперь он найдет выход. И действительно, наша надежда оправдалась. Он, сильный и решительный командир наш, «отец родной», как называли его солдаты, нашел что сказать, чтобы непоколебимой осталась вера в успех, чтобы не была посрамлена честь старых российских полков.
Полковник Ковалинский, ознакомившись в штабе корпуса с обстановкой и с предполагаемыми решениями старших командиров, решил поведать о том полку и приказал построиться людям в пешем строю на окраине станицы. Поздоровавшись отдельно с каждым эскадроном полка – кавалергардами, кирасирами, конногренадерами и уланами, – полковник Ковалинский обратился к солдатам с речью.
– Настали тяжелые дни, – начал он. – Наша дальнейшая судьба еще не выяснилась. Мы еще не знаем, куда пойдем, в Грузию или в Крым, но одно определенно известно, что к англичанам гвардейский полк не пойдет, так как англичане потребовали сдачи оружия и только на таких условиях выразили согласие взять нас. В рабство мы не пойдем, этого не будет, в этом я даю вам свое честное слово. Ни офицера, ни солдата я не позволю превратить в пленника и оружие свое не сдам, предпочту смерть этому позору. Конечно, положение наше тяжелое, ибо волею судьбы мы заброшены сюда, и немного верст отделяют нас от моря. Я заверяю вас, что выведу с честью из этого положения, или погибнем все вместе. Возможно, что мы, как и вся кавалерия, пойдем в Грузию, тогда впереди нас ожидает отдых, для того чтобы подготовиться к новой борьбе с красными разбойниками. Другая возможность – это переброска наших войск в Крым для продолжения борьбы там, но особенных надежд на эту операцию я не возлагаю, так как еще нет сведений о предоставлении нам перевозочных средств. Независимо от дальнейших событий среди вас не должны быть малодушные. Не забывайте, что мы гвардия, что мы должны идти впереди всех. Если окажутся в нашей среде дезертиры, я буду расправляться с ними всеми предоставленными мне правами и не постесняюсь расстреливать их.