Было воскресенье, и проникнуть немедленно к коменданту оказалось не таким простым и легким делом. Пришлось немало потрудиться и поговорить в штабе крепости, так как генерал Субботин отдыхал после обеда, и нам удалось увидеть лишь его начальника штаба. Спеша и волнуясь, я передал ему сообщение Пуришкевича. К моему величайшему удивлению, генерал принял его более чем спокойно и, добродушно улыбнувшись, сказал:
– Ну, это что-то не так!.. Милейшего Владимира Митрофановича, по-видимому, плохо информировали… Во всяком случае, известия эти во много раз преувеличены… Как же может быть Одесса сдана, когда мы об этом еще ничего не знаем? Разве это возможно в действительности?! Нет, дорогой мой, здесь что-то не так!..
Я ничего более не сказал генералу и, представив ему господина, прибывшего из Одессы, молча удалился…
К величайшему несчастью и горю, правда оказалась на стороне Пуришкевича, а не спокойного и добродушно настроенного генерала: все то, что еще накануне представлялось невероятным и диким, способным даже возбудить негодование и насмешки оптимистов, – сегодня оказалось горькою действительностью. Одесса находилась в руках красных…
Прошло всего еще несколько дней – и злой рок перепутал все наши карты и на севере Крыма: обещавшие через месяц очистить весь юг и торжественно двинуться на Москву французы и греки поспешно бежали, и их флот навсегда покинул наши черноморские берега… Севастополь был эвакуирован добровольцами.
«Немедленно выезжайте в Новороссийск и явитесь военному губернатору генералу Кутепову» – это мне телеграфировал штаб полка, в данную минуту неизвестно где пребывавшего… Собраться мне было нетрудно – и в тот же день я уже плыл с эвакуировавшимися штабами в новом направлении.
Новороссийск… Только тот, кто сам был непосредственным участником всего того, что творилось в нем в эти кошмарные дни, может понять, в какую обстановку я попал немедленно же после моего прибытия из Севастополя. Достаточно лишь упомянуть, что первую ночь – и то по протекции моих старых друзей – я провел под роялем в зале портового кабачка, чему множество других постояльцев того же невзрачного учреждения искренно завидовали. Кабачок был до такой степени забит приезжими, что ночлег, подобный моему, представлялся подлинною роскошью: под роялем можно было свободно лечь и вытянуться, тогда как большинство моих соседей по комнате должны были довольствоваться утомительным ночным сидением на собственных чемоданах…
Приток беженцев в Новороссийск не прерывался ни на минуту. Их потоки лились по улицам, неудержимо проникали в помещения всевозможных городских учреждений, штабов и канцелярий; чуть ли не с бою брали ресторанные залы, столовки и чайные. Все эти места превращались в ночлежки, соединявшие в своих стенах обездоленных и панически настроенных жителей Одессы, Таврии, Крыма и Закавказья, кое-как успевших добраться до превращенного в муравейник Новороссийска, казавшегося им теперь обетованною землей. Были превращены в ночлежки и все товарные вагоны многочисленных составов, стоявших на железнодорожных путях без всякой надежды когда-либо двинуться в путь.
Проведя ночь в моем необычном, но достаточно спокойном убежище, я направился утром в штаб генерала Кутепова, дабы явиться по случаю своего прибытия в Новороссийск. На полдороге меня встретил знакомый офицер – кексгольмец, неожиданно задавший весьма удививший меня вопрос:
– Вы куда? К своим на пароход?
– К каким своим? – широко открыл я глаза. – На какой пароход?
– Как – на какой пароход? Разве вы еще не знаете?
– Ничего, конечно, не знаю!.. Я только вчера приехал сюда из Севастополя… Сейчас иду являться…
– В таком случае могу сообщить приятную для вас новость: из Керчи пришел отдельный пароход с хозяйственною частью Сводно-гвардейского полка, а с нею вместе приехали в Новороссийск и несколько ваших офицеров с солдатами… Я их видел… Там Петров[684], Вольф, Штейн[685] и др.
Не помня себя от радости, я тотчас же побежал в порт, где и убедился в том, что мой милый кексгольмец не вводил меня в заблуждение…
Моя встреча с однополчанами походила на встречу друзей-мореплавателей, неожиданно встретившихся после многолетнего пребывания на противоположных полюсах земного шара… Нечего и упоминать о том, что я немедленно же перебрался на жительство на пароход, послав вестовых за вещами в кабачок, любезно приютивший меня минувшею ночью под роялем…
Через два дня, 7(20) апреля, мы все вместе праздновали Пасху 1919 года. Я хорошо помню Светлую заутреню, отслуженную весьма торжественно на пароходе и заметно приподнявшую общее настроение присутствовавших. Ярко горели свечи. Умилительно пели «Христос воскресе» и «Воскресения день – просветимся торжеством». И многим казалось, что все то, что теперь совершается, – является если не сном, то, во всяком случае, каким-то чудовищным недоразумением, каковое должно рассеяться в самом недалеком будущем. Казалось странным, почему мы все, ни в чем не повинные русские люди, должны были проводить эту Пасху, эту заутреню где-то в новороссийском порту, ютясь на пароходе, а не пребывая на своих родных местах, среди близких людей, в своих насиженных гнездах…
И смотря на тихий блеск восковых свечей и слушая радостные песнопения пасхальной ночи, никто тогда не мог предположить, что упомянутое выше «недоразумение» затянется на десятки лет и принудит некоторых из нас вообще не посещать никаких заутрень долгие годы…
Но ту Пасху мы встретили радостно, приятно и даже не без роскоши… Последнее обстоятельство объяснялось энергией и деловитостью нашей хозяйственной части, которая, эвакуируясь из Крыма, погрузила на пароход из складов множество всякого рода съестных припасов, муки, сахара, фруктов, вина, табаку и т. д. И вот благодаря таким запасам разговены удались на славу. Не были нами забыты и наши милые соседи по стоянию в порту – обитатели миноносцев «Живого»[686] и «Жаркого»[687], встречавшие Светлый праздник не так роскошно… Узнав, что на этих миноносцах находятся знакомые по Севастополю морские дамы, – я послал им два ящика лучших яблок, десертного вина, папирос и орехов.
А в то время, когда происходили в Новороссийске все эти события, уже известные читателю мои друзья – поручик барон Пфейлицер фон Франк и граф Бобринский – терзались в полной неизвестности на острове Халки, с тем чтобы вскоре отправиться еще в более далекое плавание… на остров Мальту. К ним присоединился и третий наш однополчанин князь Лобанов-Ростовский[688].
Одновременно с нами находился в Новороссийске эвакуированный из Одессы Киевский кадетский корпус[689]. И я не могу не остановиться лишний раз на светлом воспоминании об этих юношах, прямо с классных скамеек ставших в ряды защитников чести Русской земли и запечатлевших свою беззаветную любовь к России бесконечным рядом славных подвигов…
Кадетам старших классов было объявлено, что, ввиду особенностей переживаемого времени и неопределенности будущего, им предоставляется право поступать в качестве добровольцев в воинские части. Нечего и добавлять, что подобный приказ начальства был принят всеми кадетами с восторгом. Благодаря нашему случайному пребыванию в Новороссийске большая группа отличнейших кадет поступила к нам и впоследствии образовала ядро гвардейского конно-подрывного полуэскадрона, в число бойцов которого вошли также юнкера, идейные юноши студенты – вольноопределяющиеся и кадровые кавалерийские солдаты.
История не может забыть подвигов кадет, этих полудетей, молодых орлят, только расправлявших свои могучие крылья и во времена самых тяжелых боев ставших самыми самоотверженными воинами, в полной мере поддержавшими славные заветы и традиции воспитавших их корпусов… А сколько этих полудетей с орлиной отвагой отдали свои жизни за честь России, и в каких только местах злосчастных полей Гражданской войны не лилась их молодая и горячая кровь!..
В Новороссийске мы пробыли до конца апреля, когда нам было приказано грузиться в эшелон и следовать в Таганрог для нового формирования. Подвижной состав, поданный нам для погрузки, был уже весьма внушительных размеров, ибо наша часть и ячейки других полков заметно выросли численно благодаря удачной вербовке кадет, юнкеров и других добровольцев и массы беженцев, заполнявших в те дни злополучный Новороссийск.
К месту своего назначения, т. е. в Таганрог, наш эшелон отходил вечером одного из последних дней апреля, но ни я, ни мой друг поручик В.Р. Вольф по некоторой иронии судьбы в этом отбытии непосредственного участия не приняли. Причиною этого послужило, увы, одно мое новое увлечение, повлекшее за собою небольшой инцидент, закончившийся для меня весьма ощутительною, но справедливою встрепкой со стороны начальства.
Виновницей всей этой маленькой истории явилась прелестная Татьяна Николаевна, жена одного известного петербургского артиста, прехорошенькая женщина-полуребенок… Познакомившись с нею в первые дни своего пребывания в Новороссийске в обществе кутящих гвардейских офицеров, я вплоть до дня отъезда в Таганрог проводил в обществе Татьяны Николаевны все свое свободное время. И не было ничего удивительного в том, что в урочный день нашего прощания с Новороссийском я решил поужинать с предметом своего увлечения в ресторане «Слон», в каковое предприятие вовлек и своего верного друга.
Получив заверение дежурного по эшелону офицера в том, что наш поезд тронется в путь не ранее как поздним вечером, мы незаметно провели в обществе очаровательной дамы несколько часов, вплоть до полуночи, после чего, завезя домой свою даму, очертя голову бросились на вокзал, где в эшелоне уже давно находились все наши вещи… Увы! Приятные минуты в «Слоне» стоили нам не только уплаченных по счету больших денег, но и целого ряда треволнений, усугубленных весьма неприятными физическими ощущениями: эшелон ушел до нашего появления на вокзале, оставив нас на нем дожидаться пассажирского поезда, дабы мчаться вдогонку за своею частью… Остались мы в Новороссийске в одних кителях, что очень мало подходило к холодной ночи, заставившей нас продрогнуть до судорог… Свой эшелон мы нагнали лишь через два дня.