– Ну вот теперь я опять спокоен, – сказал полковник с добродушною улыбкой. – А то ни вестей не приходит, ни самих вас не видно… Теперь могу и обратно двигаться…
И, поговорив со мною еще несколько минут, он снова взобрался на свой паровоз, терпеливо дожидавшийся его под парами около полустанка, – после чего исчез вместе с ним в голубой туманной дали…
Обитая на кирпичном заводе и находясь все время, так сказать, на отлете от города, мы сами были лишены возможности держать себя в курсе всех военных новостей и немедленно узнавать о новых распоряжениях начальства, способных влиять и на нашу собственную судьбу. А слухи носились разные…
Так прошло еще несколько дней – и вдруг однажды вечером неистово затрещал полевой телефон. Я подошел к аппарату и услышал знакомый голос нашего поручика К.А. Петрова, находившегося в это время во главе команды связи дивизии.
– Пусть Вольф немедленно явится к начальнику штаба! – передал Петров. – Сообщаю, кроме того, по секрету, что ночью вся дивизия спешно грузится, а эскадрон пойдет в головном эшелоне… Мирное и благодушное житье на кирпичном заводе кончилось.
Встрепенувшийся Вольф немедленно же помчался в штаб, а я, подняв на ноги весь эскадрон, стал спешно готовиться к выступлению… А еще через несколько часов мы уже катили в голове всей дивизии в вагонах своего эшелона, устремляясь в неизвестном направлении и, как оказалось, на весьма долгий срок расставшись с нашею короткою, но спокойною жизнью на гостеприимном биваке…
Наши доблестные части лихим ударом снова отбили Екатеринослав. В Нижнеднепровске, где мы задержались с эшелоном около станции, мною было получено приказание взять квартирьеров от дивизии и, пройдя железнодорожный мост, отвести в Екатеринославе квартиры для постоя всех частей дивизии… Немедленно же я приступил к выполнению возложенного на меня поручения и, собрав квартирьеров, быстро перешел с ними длинный мост; оставив телефонистов на вокзале для поддержания связи со штабом дивизии, с остальными направился я в город.
Очутившись в Екатеринославе, мы тотчас же принялись обходить его в достаточной мере загрязненные и почти везде на окраине пустынные улицы, осматривая и выбирая здания, подходящие для постоя наших частей. Но работа эта, как оказалось, была напрасной… Часа через два, когда я связался по телефону с вокзалом, мои телефонисты передали приказание штаба дивизии: отвод квартир прекратить и без задержек возвратиться со всеми квартирьерами на станцию Нижнеднепровск для принятия участия в каких-то новых действиях…
Быстро собрав рассеявшихся по Екатеринославу квартирьеров, я вскоре был уже в штабе, возвратясь обратно по тому же длинному мосту. Новости, мною услышанные от штабных офицеров, были небезынтересными. Как оказалось, вся дивизия собиралась выступить походным порядком по левому берегу Днепра в сторону важного железнодорожного узла – города Кременчуга, куда одновременно направлялась по правому берегу казачья бригада генерала Шифнер-Маркевича… Наш эскадрон я уже не нашел на месте: он успел разгрузиться и спешно ушел на окраину посада, дабы на рассвете выступить в поход в составе Сводного полка Кавказской кавалерийской дивизии, под командой генерала Попова.
В момент нашего прибытия на станции шла спешная разгрузка эшелонов пеших и артиллерийских частей дивизии генерала Оссовского. С ними разгружалась и рота лейб-гвардии Саперного полка под командой полковника В.Г. Авенариуса, которая по-прежнему доблестно работала в составе дивизии, как весьма устойчивая (благодаря интеллигентным добровольцам и немцам-колонистам из Таврии) и большого состава пешая часть, лишь изредка выделявшая и команду связи для обслуживания дивизии… Я рад был снова повидать своих друзей и однополчан, и на некоторое время задержался у них.
Распоряжение о предстоящем походе в авангарде дивизии крайне обрадовало всех гвардейских конносапер, так как сводным полком лихих кавказцев командовал хорошо известный в армии, милый и доблестный полковник А.В. Попов, неоднократно зарекомендовавший себя с самой лучшей стороны, как перед начальством, так и перед своими подчиненными…
С наступлением рассвета мы уже находились в движении… Следуя в хвосте у поспешно отходившего противника, почти не останавливаясь, шла живописным левым берегом Днепра вся дивизия генерала Оссовского: в авангарде – Сводный полк Кавказской кавалерийской дивизии, а за ним – колонна частей 5-й дивизии.
Путь наш лежал вдали от железнодорожных линий и больших городских центров – «очагов» культуры и цивилизации, – что сразу же отражалось на отношении к нам местного населения, мирного и чуждого злобы… Заброшенные в глуши, обширные и прекрасные украинские села и тихие хутора были полны покоя, благодушия и даже романтических настроений, чуждых какой-либо современной политики и ее лозунгов…
И дни, в какие совершался этот памятный поход, были ясными, солнечными, наполнявшими душу тихой радостью и стремлением к какой-то спокойной и чуждой ненависти жизни… То и дело до нашего слуха доносились звуки прелестных украинских песен, а на лицах встречных крестьянских женщин горели полные привета улыбки, заставлявшие совершенно забывать о переживаемом тяжком времени и нелепой междоусобной брани, творившей столь хорошо знакомые нам ужасы…
С самого начала этой жестокой Гражданской войны я уже привык пессимистически относиться к тем или другим настроениям мирного ianaeaiey, среди которого нам приходилось оперировать. Население это в большинстве случаев не могло высказывать своих подлинных чувств и мнений, будучи напугано возможностью обретения неприятностей от обеих враждовавших сторон… Проходили ли через деревню белые или красные – как к тем, так и к другим приходилось относиться с сугубой осторожностью и сдержанностью, дабы не навлечь на себя спустя какой-нибудь день или даже час гнева и мести со стороны противоположной.
Короче говоря, до нашего похода по левому берегу Днепра в составе дивизии генерала Оссовского, я давно уже не верил чувствам, словам и рассказам местных жителей, наученный горьким опытом, вынесенным из предыдущих с ними встреч.
Но, очутившись среди тех деревень и хуторов, о которых мне пришлось только что упомянуть выше, я невольно убедился в неправильности создавшегося у меня мнения о неискренности их мирных обитателей: всюду, где ни проходили наши части среди селений левобережной Украины, крестьяне их встречали с непритворною радостью, переходившею иногда прямо в восторженные овации, об искусственности коих не могло быть и речи… По всему было видно, что наше белое войско являлось для мирных хуторян этой части благодатного края – родным, близким и желанным в противовес той глубокой антипатии, которую все украинцы питали к коммунистам и красной власти…
Почти безостановочно, делая громадные и быстрые переходы, полк передвигался вперед в авангарде дивизии, только изредка устанавливая непосредственную связь с отступавшим противником и вступая с ним в короткие бои, заключавшиеся главным образом в выбивании его заморенных частей из деревень, служивших им приютом для отдыха.
Так наш отряд постепенно подошел к реке Пселу, красивейшему притоку Днепра. На этом месте противник пытался оказать последнее сопротивление нашему натиску, а затем, отойдя на правый берег реки, уже окончательно открыл авангардному кавалерийскому полку и всей дивизии свободную дорогу на Кременчуг.
И здесь я начал переживать незабываемые минуты радости, полные тихого и глубокого очарования… Мне приходилось теперь передвигаться в рядах своей родной части по холмам и равнинам, так хорошо знакомым мне с детства: это был мой родной край, до бесконечности близкий и любимый.
И чем дальше я шел вперед, тем сильнее становилось очарование… Казалось, что мне улыбается каждая хатка, каждый знакомый лесок и пригорок. Ведь было время, когда я носился по всем этим местам беспечным и резвым ребенком, проводил здесь прекрасные дни своей юности, окруженный незабвенными лицами родных и друзей. На каждом шагу передо мною вставали милые картины далекого прошлого, где все было озарено только лучами одного безграничного, тихого счастья… Я видел берега речек, по которым странствовал со сверстниками в поисках хороших мест для рыбной ловли, и чародея-старца Афанасия Карповича, знавшего все лучшие рыбные «кручи» и бравшего меня с собою на целые ночи; я видел поля, среди просторов которых звучали выстрелы моей охотничьей двустволки; издали улавливал привычным глазом очертания усадеб и хуторов, принимавших меня когда-то для часов веселья, радостных и даже первых юношеских увлечений. Одним словом, все это были места, где когда-то я был беззаботно счастлив, как и мог только быть счастлив юноша моего круга, выросший среди ласки и покоя любящей семьи на просторах благодатной Украины… И читателю будет вполне понятно мое волнение, с каким я шел в качестве начальника головного разъезда, исполняя приказание командира полка, мило сказавшего мне на прощанье:
– Ну, поезжайте с богом по вашим родным местам… ведь среди нас нет никого, кто мог бы так хорошо знать здесь каждую тропинку и хату!.. Произведите тщательную разведку деревень и хуторов по другую сторону реки… весьма возможно, что противник там именно устроил свои засады… Не забудьте также, выяснив положение на реке Пселе, разведать местность и вдоль железной дороги Полтава—Кременчуг…
И я, выполняя приказание командира, уходил вперед все дальше и дальше…
Противник тем временем отходил поспешно и беспорядочно, оставляя села и хутора… И вскоре я уже поднимался на хорошо знакомую мне Песчаную гору у самого Кременчуга. Как оказалось, за час до того в город успели проникнуть и разъезды казаков генерала Шифнер-Маркевича, которых я и встретил, спускаясь с горы, когда они преспокойно рыскали по дворам пригорода.
– А где же все ваши остальные станичники? – спросил я одного из этих лихих представителей тихой Кубани. – Где вся ваша бригада с генералом?
– Где бригада? – с некоторым недоумением переспросил симпатичный и расторопный кубанец, задерживаясь у порога какой-то хаты и прикладывая руку к папахе. – А… втягивается в город, ваше благородие… по большому мосту, да в этот самый город, куда вы идете теперь… Наши станичники уже, почитай, собрались на площади и служат молебен.