Зал мирной городской школы наполнился запахом порохового дыма, крови и стонами раненых, тут же добиваемых совершенно осатаневшими палачами…
Дьявольски задуманный план большевиков удался, повергнув в страх весь городок.
Стоявший за воротами школы простой народ тотчас же в ужасе разбежался, оставив злосчастную интеллигенцию погибать в импровизированном большевистском застенке…
Душераздирающие крики попавших в кровавую западню мучеников до рассвета раздавались в школе, стены которой сделались свидетелями сцен, не поддающихся никакому описанию.
Мстившие за свои неудачи большевики издевались над своими жертвами всю ночь, преподнося некоторым из них смерть только под самый конец расправы, как бы в виде особой награды.
К восходу солнца упоенные своим успехом «мстители» покинули город, захватив с собою несколько заложников…
Находившиеся ночью по счастливой случайности вне школы родственники несчастных интеллигентов, собравшихся в ней накануне для торжественной встречи своих избавителей, тотчас же бросились в этот роковой дом, оставленный открытым ушедшими палачами.
Картина, представившаяся глазам вбежавших в него людей, была настолько потрясающая, что трое из них тотчас же лишились рассудка, оставшись на всю жизнь сумасшедшими…
Среди холодеющих и обезображенных трупов, потоков крови, отрубленных конечностей и прилипших к стенам школы кусков мозга валялись еще несколько недобитых раненых, испускавших нечеловеческие стоны…
Некоторых из них близким людям удалось кое-как возвратить к жизни.
Но таких было немного…
Одного из этих «счастливцев», бедного учителя, автору настоящих строк пришлось лично расспрашивать о пережитых ужасах, перед описанием которых остановился бы и творец «Божественной комедии».
Трудно передать на словах все то, что происходило наутро после бесчеловечной кровавой бани, устроенной большевиками в городской школе в страшный июльский вечер.
Очевидцы рассказывают, что в течение всего последующего дня над городом буквально стоял один непрерывный вопль безысходного горя, отзвуки которого были слышны далеко за городскою чертою…
Обезумевшие от отчаяния женщины, полуодетые и растрепанные, с ужасом распознавали в обезображенных трупах своих мужей, сыновей и отцов, завертывали их останки в простыни и, собрав последние силы, несли свой страшный клад домой для отдачи последнего долга…
И не одни мужчины пали безвинными жертвами страшных палачей. Для встречи и приема псевдодобровольцев в школьной зале накануне собралось и немало женщин, среди которых находились и совсем юные гимназистки, восторженно изготовившие для поднесения своим «избавителям» букеты роз, перевитые трехцветными лентами.
Эти розы явились последними цветами их девической чести и жизни, нашедших себе неописуемый конец при исступленном гоготании негодяев-насильников…
Со всех концов городка безысходно тоскливой вереницей тянулись к городскому кладбищу кучки несчастных «интеллигентов», несших на своих плечах наскоро сколоченные гробы.
Звучали похоронные напевы, вырастали один за другим надмогильные холмы, число которых в течение одних суток перевалило за сотню.
Не одна женщина, потеряв последние силы после исчезновения под землей дорогого гроба, оставалась лежать без чувств на свежем могильном холме, не привлекая к себе ничьего внимания.
Чужое горе в эти минуты уже никого не трогало.
Страшная и кровавая беда, неожиданно упавшая на маленький и до того времени «богоспасаемый» украинский городок, повергла всех его уцелевших жителей в состояние полнейшей прострации, граничившей с безумием.
А на утро следующего дня – о жалкая насмешка судьбы! – в этот же городок пришли уже подлинные добровольцы, менее всего ожидаемые в эти минуты… Но взамен радостных речей, привета и благодарности им пришлись услышать только панихидное пение, доносившееся с кладбища, и несвязные, неопределенные ответы охваченных новыми страхами горожан.
Многие из последних предпочитали просто молчать, по вполне понятной причине уже не веря и настоящим добровольцам.
– Пришла вторая ваша партия, чтобы добивать оставшихся! – слышались глухие замечания горожан, направляемые по адресу ни в чем не повинных белых. – Ну что же, добивайте!.. Только поскорее!.. Мы готовы на все!..
– Да что вы, чудаки этакие! – пытались возражать смущенные добровольцы. – Ведь мы же свои, белые, из отряда генерала Оссовского… Разве вы не видите – на нас погоны!
– Да, как же, погоны!.. И на тех, что резали и убивали здесь накануне, тоже были погоны… Не верим мы больше никаким погонам. Опять дьявольский маскарад.
Что могли возразить бедные настоящие на такие речи? Чем могли они утешить и успокоить людей, уже переживших самое страшное из переживаний многих поколений?
Простояв в городке несколько часов и накормив лошадей, отряд добровольцев так же скромно двинулся в дальнейший путь по направлению к Черкассам, обещав безутешным горожанам достойно отомстить за невинно пролитую кровь…
Ужасная вещь гражданская война, и недаром верующие люди считают «междоусобную брань» одним из величайших попущений Божьих…
Окончился июль, наступил август. Начали быстро сокращаться дни. Повеяло приближающейся осенью.
5-я дивизия Добровольческой армии, перейдя на правый берег Днепра, заняла район Знаменки, Бобринской и Елисаветграда. Потерпевшие поражение большевики быстро исчезли из всего этого края, оставив после себя воспоминания о днях ужаса и крови. Местность начала успокаиваться, переходя к оставленному крестьянскому труду и нормальной городской жизни.
В Цыбулеве, Фундуклеевке, Бобринской и Каменке, уже занятых небольшими, но постоянными отрядами добровольцев, смело пооткрывались магазины и лавчонки, заблаговестили колокола на церковных колокольнях, появились свободно разгуливавшие по улицам обыватели, послышались бодрые разговоры и речи, напоминавшие о настроениях давно минувших времен.
Красный призрак, уже достаточно хорошо знакомый всем этим местностям, успевшим познать прелести большевистского нашествия, стал постепенно таять. Большинству жителей Украины казалось прямо невероятным, чтобы красная власть, пришедшая непрошеной откуда-то с далекого севера, могла возвратиться снова в эти края, имевшие свои самобытные взгляды и свою психологию.
Хорошо чувствовали себя и добровольцы, предвкушавшие вполне заслуженный отдых после пережитых военных трудов и вполне уверенные в полном успехе всего белого дела. В особенности радовались в это время офицеры-петербуржцы, находившиеся в составе разных добровольческих частей.
– К Рождеству армия Деникина возьмет Москву, а армия Юденича – Петроград… Юденич уже двигается вперед, и красные не выдерживают его натиска! Юденич возьмет Петроград обязательно!.. – слышались оживленные разговоры, имевшие в те времена вполне реальное основание. – К Рождеству я буду уже у себя на Кирочной и ставлю флакон вина у Фелисьена.
– А я у Кюба! – подхватывал какой-нибудь восторженный юноша, искренно веря в грядущие светлые дни. – Я всегда предпочитал Кюба Фелисьену… У Кюба – удивительные завтраки и замечательное красное вино! Мой отец обожал Кюба!
– А я первым долгом поеду в Павловск, где у нас осталась дача… Воображаю, во что ее превратили «товарищи»… Милый Павловск, с его вокзалом и концертами!.. Весною опять будем слушать музыку!..
Так мечтали бедные петербуржцы, временно оторванные от своих частей, сосредоточенных теперь где-то в районе Киева и Нежина.
– А пока хорошо было бы поскорее попасть к своим, повидаться и поговорить с друзьями. Достаточно прикомандирований!.. Приятно в Петербург возвращаться со своим полком… Впрочем, это все так и будет, ибо нам здесь делать нечего. Большевики изгнаны, разбиты в пух и прах и никогда сюда больше не вернутся… Кругом тишина…
Но расчеты молодых людей на быстрое возвращение к своим частям в силу окончания на Украине всяких военных действий оказались преждевременными…
Не прошло и месяца после занятия Знаменки и Бобринской частями 5-й дивизии Добровольческой армии, как их командиры были встревожены вестями о смелых действиях новых противников, оказавшихся отрядами повстанческих атаманов: Махно, Коцура, Богдана, Квашни и др.
В середине августа неожиданно поднявший голову Махно решительным ударом разгромил Симферопольский полк[702] корпуса генерала Промтова[703] и, покинув Уманский фронт, перерезал железную дорогу и бросился к Елисаветграду. Одновременно с этим Махно всеми силами стремился соединиться с отрядом другого повстанческого атамана – Коцура, после разгрома большевиков безнаказанно бродившего по разным местностям Украины и занимавшегося грабежами и нападениями на усадьбы помещиков.
Но вовремя посланные отряды добровольцев успели помешать такому соединению, преградили путь отрядам Коцура, двигавшимся навстречу Махно, и лишили их возможности выйти на линию железной дороги. Тем не менее Махно, упорно рвавшийся к родным его повстанцам местам, какими являлись Пологи, Никополь, Александровск и Гуляй-Поле, сумел пробить себе дорогу среди тылов 2-го корпуса[704] Добровольческой армии и, вырвавшись из окружения белых, добрался до намеченной цели.
Повстанцам Махно удалось утвердиться в Александровске, Пологах и Токмаке, чему уже не в силах были воспрепятствовать добровольцы, немало потерявшие энергии и сил в борьбе с этими новыми смелыми противниками.
Но соединиться с Коцуром и другими ему подобными атаманами Махно все же на этот раз не удалось, точно так же, как не удалось сохранить с ними и связи, совершенно уничтоженной мелкими частями 2-го Добровольческого корпуса, занявшими ряд станций вдоль железнодорожной линии в районе Цыбулева и Бобринской.
После этого среди временно встревоженных добровольцев вновь начало воцаряться успокоение и снова возродились надежды на скорое возвращение к своим частям и знакомым с детства местам.