Приказав подбежавшему вахмистру частично разгрузить эшелон, я тотчас же рассыпал всех своих наличных людей в цепь и направил их под прикрытие за станционные здания, дабы дать себе возможность хотя бы немного разобраться в создавшейся обстановке…
В эту только минуту увидел я своего друга Меркулова, бежавшего от станции вместе с двумя-тремя офицерами, оказавшимися чинами хлебниковского отряда.
– Хороший сюрприз к вашему прибытию! – успел мне сказать один из последних, вытаскивая из кобуры наган. – Дело нешуточное! Это Коцур!..
Я в нескольких словах сговорился с Меркуловым, тотчас же рассыпавшим часть наших людей в цепь и поведших их навстречу повстанцам, наступавшим на станцию по полотну железной дороги. Остальные наличные добровольцы двинулись под моею командой в сторону пакгауза, стремясь задержать наступление противника, заходившего нам во фланг.
Стрельба не прекращалась, и обстрел станции артиллерийским огнем становился все упорнее. Повстанцы надвигались на Фундуклеевку, смело приближаясь к нашему эшелону, продолжавшему стоять на своих путях.
А на противоположной стороне эшелона в это время творилось настоящее столпотворение вавилонское, сопровождаемое шумом, топотом конских копыт и отборною бранью охваченных суетою людей: это вахмистр и доблестный кадетский вице-фельдфебель Ланкоу выгружали лошадей и тачанки с пулеметами из эшелона, для того чтобы немедленно же привести последние в действие… Выбрасывая тачанку с пулеметом, кадеты тотчас же открывали из него огонь, ориентируясь с необыкновенною быстротою. Всеми этими удивительными бойцами были юноши 16—17 лет, еще так недавно сидевшие на классных скамейках за учебниками алгебры и естественной истории…
Но повстанческие цепи не останавливались…
– Господи, мы пропали! Посмотрите, что делается! Посмотрите на этих негодяев!
Это кричал наш вольноопределяющийся К., кричал надрывающимся голосом, в котором чувствовались и ужас, и негодование. Я взглянул в ту сторону, куда указывал К., – и обомлел в свою очередь, с трудом веря собственным глазам.
– Возможно ли? Что же это такое!
Но то, что творилось около станции, оказывалось вполне возможным и реальным. На путях, перед самым вокзалом, стоял вполне готовый состав с дымившимся паровозом, и в этот эшелон поспешно садились хлебниковские добровольцы, тащившие с собою винтовки и несложный солдатский скарб.
А повстанцы тем временем уже почти вплотную подходили к Фундуклеевке, надвигаясь с двух сторон с целью окружить станцию.
Окончательно рассвело, рассеялись туманы, закрывавшие окрестные поля и кустарники, и при свете наступавшего утра мы ясно различили небольшую неприятельскую группу, деловито копошившуюся над чем-то шагах в двухстах от нас.
– Пулемет устанавливают, – заметил кто-то. – Теперь нас перебьют всех до единого. Теперь нам крышка, нечего и разговаривать! Ах, негодяи, негодяи!
Но наше осуждение капитана Хлебникова, а вместе с ним и всего его отряда оказалось несправедливым и преждевременным. Прошло еще несколько секунд, и на станционной платформе Фундуклеевки появилась энергичная фигура этого скромного, но доблестного офицера, отдававшего какие-то спешные распоряжения и строго покрикивавшего на растерявшихся и сконфуженных солдат. Последние тотчас же повыскакивали обратно из вагонов и залегли в цепь у железнодорожной насыпи, примыкая к левому флангу моих людей, упорно оборонявшихся от наступавших повстанческих цепей. Наш огонь усилился, оборона Фундуклеевки окрепла.
Поднявшееся над горизонтом сентябрьское солнце уже предоставляло нам возможность как на ладони видеть всю местность, по которой еще продолжал двигаться противник, по-видимому все еще рассчитывавший на свой успех. Но прошло еще две-три минуты, и вдруг повстанческие цепи сначала замедлили ход, а затем круто повернули обратно, поспешно отходя и скрываясь за перелеском. Наши пулеметчики неистовствовали от восторга.
Впоследствии мы узнали о причине, заставившей чинов хлебниковского отряда спешно погрузиться в поданный им поезд при виде наступавшего противника, заставив нас при этом несправедливо заподозрить их в несуществовавшем предательстве. Но последнего, как оказалось, никто из них не желал совершать, а поезд, в который хлебниковцы спешно садились, уже давно стоял у станции, всегда готовый к немедленному отходу.
Беспрестанно тревожимый повстанцами, капитан Хлебников днем и ночью держал паровоз под парами, заранее разместив чинов своего отряда в вагонах на случай немедленного отступления. Отряд Хлебникова был слишком малочисленным, дабы рисковать вступать в открытый бой с крупными силами повстанцев, постоянно готовившихся к нападению. Предосторожность же, выражавшаяся в держании поезда под парами, являлась вполне разумной в тот период времени, пока капитан Хлебников оставался на станции один со своим маленьким отрядом, терпеливо ожидавшим необходимого подкрепления… О нашем же ночном прибытии на Фундуклеевку, совершившемся в предрассветном мраке, в момент начала повстанческого нападения почти никто и не знал среди чинов хлебниковского отряда. Последнее обстоятельство и было причиною всего досадного инцидента, к счастью завершившегося вполне благополучно и доблестно.
Повстанцы к этому времени уже быстро скрывались за перелеском и кустарниками, уходя от непрекращавшегося огня наших пулеметов.
Капитан Хлебников, собрав своих людей, двинулся преследовать отступавшего в беспорядке противника, а мы, поседлав коней, поспешно вынеслись за цепи пехоты и продолжали гнать повстанцев на расстоянии 10—12 верст. Вместе с нашей конницей в течение всего преследования двигались и незаменимые спутницы Гражданской войны – тачанки с пулеметами.
Как было установлено впоследствии, все описанное выше нападение было совершено в памятную ночь отрядом некоего атамана Квашни, друга и сподвижника уже широко известного в те времена Коцура. Хорошо зная, в каком затруднительном положении находился в Фундуклеевке отряд капитана Хлебникова, Квашня решил ударить на него ночью, для того чтобы попросту вырезать всех добровольцев поголовно и захватить железнодорожную станцию, что дало бы повстанцам неисчислимые выгоды. Но свой налет на Фундуклеевку Квашне следовало делать немедленно, пока на помощь Хлебникову не поспешила бы прийти какая-нибудь другая добровольческая часть. На несчастье повстанцев, такою частью оказался наш полуэскадрон, прибывший незаметно ночью со стороны Знаменки, в виде неприятного сюрприза для чрезмерно осмелевшего атамана.
Наш фундуклеевский бой с отрядом Квашни закончился весьма интересным эпизодом, в котором совсем неожиданно приняло участие одно из наиболее видных лиц Добровольческой армии, воспоминания о коем многие из участников Белого движения сохранили до сих пор.
Случилось так, что в минуты нашей самой ожесточенной перестрелки с наступавшими повстанцами к соседней станции Александровка подошел поезд командующего армией генерала Май-Маевского, случайно совершавшего путь из Киева в Харьков.
Узнав о происходящих у нас осложнениях, генерал Май-Маевский не только по вполне понятным причинам воздержался от продолжения своего путешествия, но и задержал при себе целый бронепоезд, который должен был немедленно же отправляться к нам на помощь по настоятельным просьбам капитана Хлебникова.
Когда на станции Фундуклеевка воцарилось полнейшее спокойствие, а удиравшие от преследования наших добровольцев повстанцы отошли уже за несколько верст, – мы увидели, наконец, и давно ожидаемый дымок бронепоезда. Спустя минуту-другую и он сам приблизился к нашей станции, но около ее платформы почему-то не остановился, а проследовал несколько далее, задержавшись где-то за семафором.
Причина такого странного маневра нашего грозного защитника вскоре выяснилась: за бронепоездом на весьма почтительном расстоянии величественно следовал поезд самого командующего армией генерала Май-Маевского, представлявший по своей внешности подлинный образец железнодорожной элегантности… Новенькие комфортабельные вагоны блистали свежею покраской и чистотою зеркальных стекол, ярко начищенные ручки дверей и другие медные части весело отражали в себе солнечные лучи, а наиболее видный вагон, принадлежавший, как оказалось, самому командующему армией, был даже украшен флагами и зеленью.
Едва поезд остановился, из этого великолепного салон-вагона тотчас же выскочили безукоризненно одетые в форму Корниловского полка парные часовые и замерли в ожидании по обеим сторонам подножек… За парными часовыми так же быстро выскочил блестящий адъютант, а затем один за другим стали выходить на платформу многочисленные чины штаба.
Когда их шествие закончилось, в дверях вагона показалась грузная фигура и самого командующего армией генерала Май-Маевского, также одетого в яркую форму корниловцев.
Задержавшись перед вытянувшимся перед ним капитаном Хлебниковым, кстати сказать только что вышедшим из-под неприятельских пуль, генерал Май-Маевский внимательно выслушал от начала до конца весь его рапорт, после чего, снисходительно пожав руку доблестному начальнику отряда, величественно направился к станционному телеграфу. Многочисленная и блестящая свита последовала за ним.
И в этот момент произошло нечто неожиданное, каковое можно справедливо отнести к разряду наиболее трагикомических эпизодов всей Гражданской войны… Едва фигура генерала Май-Маевского скрылась за станционными дверьми, а некоторые из задержавшихся на платформе чинов его блестящего штаба спокойно закурили папиросы, как весь окружавший Фундуклеевку воздух содрогнулся от оглушительного взрыва, раздавшегося где-то вблизи…
– Что?.. Кто?..
Мгновение – и на станционной платформе уже творилось нечто неописуемое…
Посыпались разбитые стекла из разбитых окон вагона командующего армией, послышались громкие и беспорядочные крики, замелькали элегантные френчи и аксельбанты стремительно бежавших к поезду «свитских», на единый миг мелькнула в моем поле зрения и корниловская форма самого генерала Май-Маевского, несмотря на свою тучность двигавшегося на этот раз с поразительною скоростью…