Поэтому Врангель решил, что единственный способ, которым он мог преодолеть большевиков, это уничтожение их надежных полков.
Это была очень опасная стратегия. Нужно было пропускать несколько красных частей в наш тыл, в мешок, завязывать его, отрезая от главных частей, и уничтожать в приготовленной засаде.
Действие против Жлобы было мастерское действие, в особенности корниловцев, Барбовича и Морозова.
Но через несколько дней после жлобинской операции вторая такая засада почти что кончилась трагедией. Наш полк потерял более половины состава, правда, уничтожил весь венгерский коммунистический полк имени Белы Куна.
На тот раз дроздовцы пропустили венгров где-то в Гуляй-Поле. Приготовленная засада оказалась не в том месте, куда двинулись венгры. Они куда-то исчезли, разъезды их потеряли.
А наш полк шел на соединение с дивизией в Жеребец. Степь тут была изрезана балками. Наше полковое командование, видно, не знало о близости неприятеля. Дозоры наши заметили венгров уже слишком поздно.
При виде нас венгры сразу же перестроились в квадрат. Мы рассыпались в лаву и пошли в конную атаку. Расстояние было сравнительно короткое. Мы рухнули в сомкнутый строй пехоты. Я увидел Андрея Стенбока, как раз перед самой стычкой падающего с лошади. Помню штык, который сверкнул около моей правой ноги, и как я с размаху хватил шашкой по голове пехотинца, штык исчез. Видел пронзенного пикой солдата и помню, как задняя часть пики хлестнула мою лошадь в бок. Видел на секунду Николая Исакова, у которого шашка висела на шишаке, а в руке его был револьвер, которым он свалил подряд двоих красных. Венгры не сдавались, рубка продолжалась. Был момент, когда близко ко мне никого не было, стояла распряженная тачанка, и за ней трое красных отбивались от двоих наших. Я завернул кругом тачанки, и тут моя лошадь рухнула, я полетел из седла. Лошадь как-то перевернулась и придавила меня к земле. Боль в правой ноге была страшная. Я упал на дышло тачанки. С трудом вытянул ноги и попробовал встать. Нога ныла, и вес ее казался колоссальным. Поволочил ногу к тачанке, облокотился и стал зрителем побоища. На всякий случай я снял карабин, но рубка отхлынула дальше.
Ко мне подъехал какой-то желтый кирасир. Кровь у него текла по руке повыше локтя.
– Вы ранены? – спросил он меня.
– Нет, лошадь убило.
– Меня в руку, перевязать нужно.
Он слез с лошади и снял санитарный пакет, я завернул ему рукав и перевязал.
– Я вам лошадь поймаю.
Через несколько минут он вернулся, ведя лошадь на поводу. Я попробовал влезть, но не мог поднять ногу.
– Да вы ее сломали!
– Может быть.
– Подождите. – И уехал.
Стрельба, крики продолжались еще с полчаса, может, больше. Я не помню другой битвы, где у противника оставалось всего человек 20 в живых. Полк их состоял из двух тысяч. Они просто не сдавались. Но и у нас потери были огромные. В нашем эскадроне осталось всего несколько не раненых, включая меня. Нога моя не была сломана, а просто ушиблена, от бедра до щиколотки она распухла и посинела. Я не мог ею двигать. Меня подняли в седло и опустили стремя на всю длину. Двадцать наших взял князь Черкасский к своему передовому эскадрону желтых. Мы собрали всех наших раненых и убитых, погрузили на тачанки и обоз венгров, и я с ними пошел обратно в Лихтенталь.
Со мной рядом ехал Николай Исаков. Его послали искать штаб нашей дивизии.
Андрей Стенбок был убит наповал.
Приехали мы уже в темноте. Было страшно жарко. Здесь стоял наш обоз, и я их попросил найти гробы для наших убитых. У нас было братское кладбище в Ялте, куда всех, кого можно было, везли хоронить. Отправляли гробы в Севастополь, а оттуда морем в Ялту. Там уже было более двухсот могил.
Слезть с лошади я не мог. Нога совершенно не действовала. Помогли слезть, и я только мог волочить ее, опираясь на карабин. Она теперь здорово болела. Добрался до дома, и там оказался Мастик Мусин-Пушкин, вольноопределяющийся в кавалергардах. Я его давно уже знал, но никогда не дружил. Я боялся, что если усну, то на рассвете не смогу подняться. Хозяйка очень мило поставила самовар, и я решил просидеть за столом до рассвета. Предложил Мастику играть в карты. Он сказал, что не умеет, и стал уговаривать заняться какой-то доской с буквами по краю.
– Для чего это?
– Как – для чего? Мы перевернем блюдечко со стрелкой, поставим пальцы на него, и оно станет двигаться от одной буквы к другой.
– Так это что, магия какая-то?
– Да не магия, а предсказывает.
– Ну нет, я совсем не хочу знать будущее.
– Да это же только игра.
– Все равно, я не люблю играть с волшебством.
– Да это не волшебство, это просто для забавы.
Я наконец согласился. Мы начали эту «игру». Долго ничего не случалось. Потом вдруг блюдечко стало скользить от одной буквы к другой. Оно скользило так быстро, что я только успевал записывать буквы. Потом вдруг остановилось.
– Ну, вот тебе смешанный алфавит, безо всякого смысла.
– Я тебе говорил, что это игра, иногда очень смешно.
Но вдруг среди всей этой смеси букв я увидел слово «Николай» и испугался. Провел черточки с двух сторон и вижу, что следующее слово «Исаков».
– Что ты смотришь?
– Не знаю, что, вот – «Николай Исаков».
– Отчего «Николай Исаков»?
– Да как я знаю?
Стал разбирать. Что-то «моим», ах, «передай моим». Мы стали выбирать слова. Не помню теперь всего, но разобрали, что он «убит». Я не знал, верить или не верить, но было очень неприятно.
– Во всяком случае, это ерунда, я его в 3 часа видел, он не на фронте был, а далеко за ним.
– Ну, иногда выходит и такая ерунда! – Мастик засмеялся.
– Ничего тут смешного нет, недаром я отказывался играть.
– Да что ты, дурак, к сердцу принял? Сам говоришь, что это неправда!
Вскоре я собрал конвоиров, с трудом влез на лошадь, и пошли с телегами на Мелитополь. Уже в виду Мелитополя встретили эскадрон. Вел его Петр Арапов.
– Что это ты, раненых наших везешь? Как Андрея убило?
– Откуда ты знаешь?
– Только что был в Ставке. Там уже все знают. Жалко Николая Исакова, убило даже не в бою.
– Как – убило?!
– Не знаю, говорили, что он в штаб ехал и у самого штаба его убило шальным снарядом.
– Я его в 3 часа видел.
– А нога твоя как?
– Откуда ты знаешь?
– Да кажется, Черкасский с кем-то по телефону говорил.
– Это что, полный эскадрон ведешь?
– Почти что, 102. А ты куда? Поезжай в Ялту, пока нога не поправится. Я тебе проездную дам. Я временно эскадроном командую, пока Жожо (Жемчужников) не вернется.
– Жожо?! Что Гедройц говорит?
– Ничего, он Врангеля боится. Ты, когда раненых погрузишь, пойди в Ставку и попроси Ляхова[298] тебе трехнедельный отпуск и проездную дать.
– Я Ляхова не знаю.
– Он знает о тебе, он лейб-казак, он сам мне о тебе рассказывал.
– Ну ладно.
Мы распрощались, и Петр с эскадроном ушел на север.
Я ожидал в Ставке бурную деятельность и множество бегающих офицеров, но ничего подобного не нашел. Какой-то казак меня спросил, кого я хочу видеть. Я сказал, что сотника Ляхова. «Ах, адъютанта, так стучите в эту дверь». Я нашел себе палку и, опираясь на нее, мог волочить свою ногу гораздо легче. Постучал.
– Войдите!
Вошел. Я попробовал отдать честь, но потерял равновесие. Ляхов вскочил и поймал меня за локоть.
– Садитесь, вы, вероятно, Волков?
– Так точно, господин сотник.
Я ему передал то, что Петр мне велел.
– Это я вам сейчас сделаю. – Он открыл дверь и крикнул: – Короченко! Закажите тачанку и кого-нибудь, чтоб посадить Волкова на поезд.
Я был удивлен, как это все просто. Ляхов стал заполнять какие-то формы, когда дверь отворилась и вошел Врангель. Я испугался и попробовал вскочить, но Врангель сказал:
– Сидите. Я где-то вас видел.
– Так точно, ваше превосходительство, в Ростове.
– Ах да, вы Эллу Ширкову везли. Как убили Андрея?
– В атаке, ваше превосходительство, наповал.
– Зря! – сказал он громко, повернулся и ушел.
– Как это случилось? – спросил Ляхов.
Я попробовал ему объяснить, но я сам толком не знал. Он покачал головой и вздохнул.
– Как их туда пропустили? Совсем не то вышло. Главком очень сердит, мы не можем такие потери нести.
Он дал мне бумаги и помог встать.
– Ну, поправляйтесь.
Тачанка отвезла меня на вокзал, и через полтора часа я сидел в поезде, идущем в Феодосию.
В Феодосии мне посчастливилось. Старая «Алушта» уходила в Ялту через час. Переход был прекрасный. Было одиннадцать часов утра и воскресенье. Я взял извозчика и решил ехать в церковь.
Когда я приехал, обедня уже кончилась и служили какую-то панихиду. Было много знакомых впереди, но я остался у двери. Стал слушать имена. «В Бозе почившего Ивана, Феодора, Андрея», все наши убитые, «Николая, Егора»… Николая? Должно быть, Николая Исакова, но странно, отчего вдруг кавалергарда поминают среди наших, они свою панихиду отслуживают.
Панихида кончилась, стали выходить.
– Господи боже мой, мы по тебе только что панихиду отслужили! – София Дмитриевна Мартынова остановилась передо мной в недоумении. – Да нам сказали, что тебя убили!
– Нет, еще жив.
Стали меня обнимать, расспрашивать.
– Да я даже не ранен, только ногу разбило.
Меня повезли к Зесту праздновать мое спасение. Настроение у меня было совсем не праздничное после панихиды.
– Да, душка, это же страшно счастливо присутствовать на своей собственной панихиде.
– Если так, то слава богу.
Все уверяли, что это очень, очень счастливо.
Даже Зест с женой меня приветствовали. У него был великолепный ресторан в Ялте. Бывший шеф яхт-клуба и Великого Князя Алексея Александровича как-то утаил столетнюю водку, и пили мое здоровье. Я даже повеселел.
Доктор сказал, что ни одна из моих костей не была сломана. Опухоль и синяк от бедра до щиколотки были просто от удара по мускулам, и это парализовало мне ногу.