– Это пройдет. А вашу головную прошлогоднюю рану не понимаю. Она должна была вам парализовать всю левую сторону, но ничего не случилось, а теперь этот глупый синяк!
Настроение в Ялте было совсем не приподнятое. Многие говорили, что возможность победы упущена. У Врангеля не было достаточно войск, ни снарядов, ни оружия. Никто из союзников теперь не помогал даже второстепенным снабжением. Англичане переговаривались с большевиками. Французы говорили с симпатией, но их интересовала только Польша.
У Врангеля наконец было приличное правительство, возглавляемое Кривошеиным[299]. Министром иностранных дел был Струве[300], но все это было слишком поздно. Многие думали, что второй зимы в таких условиях выдержать невозможно, и решали эвакуироваться к «братушкам», то есть в Сербию и Болгарию. Кривошеин этому не противился. Было слишком много в Крыму людей, которые борьбе не помогали, только ели сравнительно скудные припасы. Если хотели уезжать – «скатертью дорога».
Я не знаю, когда ушел очень большой пароход «Петр Великий», на нем было более тысячи человек. Пошел он на Варну, но наскочил почти у самого порта на мину и погиб. Говорили, погибло более 300 человек. Уходили пароходы и в Константинополь. Сколько людей эвакуировалось, не знаю.
Нога моя оказалась хуже, чем я думал. В конце трех недель я все еще не мог ходить без палки. Она продолжала ныть, опухоль почти исчезла, но синяк не исчезал. Я пошел к доктору.
– Ни в коем случае вы возвращаться в полк не можете, это было бы просто глупо.
Пошел в комендатуру продлить свой отпуск еще на неделю. Пришел и ахнул. За столом сидел не кто иной, как поручик Турчанинов.
– Ах, это вы опять!
Я протянул предписание врача.
– Я не вижу никакой причины продлить вам отпуск.
– Простите, господин поручик, но я вам дал докторское свидетельство.
– Это ничего не значит. Пароход идет завтра.
Я ушел и вдруг решил, что останусь без позволения. Пусть попробует меня арестовать, я ему такого закачу через Ляхова, что он забудет собственное имя. И остался.
Через восемь дней шла английская подводная лодка из Ялты в Феодосию. Через английских офицеров устроился идти на ней. Море было очень бурное, но мы, выйдя из порта, погрузились. То была очень большая лодка, почти 2000 тонн, и, к моему удивлению, с одним 12-дюймовым орудием, точно какой-то монитор. Для чего это было, я не понял. Когда я спросил командира, он засмеялся и сказал:
– Пока я командир, никто из этого орудия стрелять не будет. – Потом, подумав, добавил: – Стрелять мы будто бы должны, когда лодка под водой, а дуло и перископ торчат в воздухе. Вероятно, выстрел бы нас затопил. – И засмеялся.
Места было много, совсем как большой миноносец. После погружения машины тихо гудели и совершенно не качало.
Пришли в Феодосию. Там тогда были Маша Суворина, Нюра Масальская и Саша Макаров, лучшие цыгане из Старой деревни. Маша всегда была очень мила ко мне, когда я был в Ялте. Я пошел ее навестить, и она меня пригласила на вечер с цыганами. Был там тоже Ника Мейендорф и многие другие знакомые. Мы пропировали до 6 часов утра, когда мне нужно было поймать поезд на Мелитополь. В Мелитополе я пошел в Ставку. Тут все были очень заняты. Какая-то большая операция занимала всех. Ляхов послал мне через вестового сообщение, что он очень занят, чтоб я пришел в одиннадцать на следующий день.
Мне некуда было идти. Я никого не знал, нашел себе ночевку и пошел шататься по городу. Вдруг меня кто-то ударил в спину. Я повернулся: наш полковой врач, доктор Лукашевич.
– Что вы, молодой человек, делаете в этой яме?
– Приехал из отпуска, господин доктор.
– Откуда?
– Из Ялты.
– Ну и дурак же вы, чего вы из красивого, уютного места вернулись сюда? Вы завтракали?
– Никак нет.
– Пойдемте в цукерню, тут кофе из желудей «сервируют».
Пошли, какое-то маленькое кафе, уселись. Он стал спрашивать про мое прошлогоднее ранение в голову.
– Да я про это забыл.
– Странно, должно было убить наповал, чего вы лезете опять?
Я его немножко побаивался. Он был великолепный доктор, но, когда к нему приходили, он обыкновенно стоял спиной к двери и кричал громким голосом, не глядя на вошедшего:
– Зачем вы пришли?
– Да я хотел вас спросить, господин доктор…
– Что с вами такое?
– Да я хотел…
– Если вы сами не знаете, каким макаром я могу вам сказать?
– Да я думал…
Тогда он поворачивался, смотрел жгучими глазами и спрашивал:
– Голова есть? Руки есть? Ноги есть? Чего не хватает?
Такая встреча вылечивала большинство недугов. Но тогда он садился, смотрел вам в глаза и обыкновенно говорил без осмотра то, зачем вы пришли. Со мной теперь ничего не было, но он сказал:
– У вас головные боли.
– Да, не все время.
– Это я сам вижу.
– Да я на них не жалуюсь.
– Это не от ранения. Вас, наверно, контузило?
– Да не знаю, подо мной разорвался снаряд, но только в ноги ударило.
– Это не важно. Вас тошнило?
– Да, только через полчаса, а потом прошло.
– Контузило, оттого и голова.
Я хотел знать, где полк.
– Наши под Основой потеряли много. Теперь Слащев Днепр держит, а наши ушли.
– Куда?
– На север, они теперь с Бабиевым на той стороне Днепра.
– Кто такой Бабиев и как они Днепр перешли?
– Ах, он кавалерийским корпусом командует. Не знаю, кто он, наверно, ингуш или татарин. Хороший генерал, говорят.
– Да что они за Днепром делают?
– Не знаю, перешли где-то у Александровска и на Никополь пошли, наверно, в тыл красным.
Он говорил о наших потерях, никто из полковых офицеров не был убит или ранен, но убита была под Основой сестра милосердия.
– Какая сестра?
– Кажется, Погорельская ее звали.
Я, как видно, побледнел.
– Вы что, ее знали?
– Знал, да, очень хорошо.
Меня как обухом ударило.
– Она…
Я не слышал, что он сказал.
Когда я очнулся, он говорил очень тихим голосом:
– Пойдемте ко мне, у меня водка есть.
Помню, сидели в его комнате, и я отмахнул два стакана водки. Он говорил о чем-то.
Я думал, что привык слышать о смертях моих друзей и родственников, но эта смерть потрясла меня более, чем чья-нибудь.
На следующий день я пошел к Ляхову. Он был очень занят. Я спросил про полк.
– Сейчас вы никак в него попасть не можете. Завтра идут пополнения в Феодоровку, полк вернется туда. Я вам достану лошадь и карабин, вы к ним прицепитесь.
Настроение мое пало ниже нуля. Не у меня одного, все были удручены. Положение армии было безвыходное. У большевиков становилось все больше и больше конницы и снарядов. У нас резервов почти не было. Шел дождь, мы шлепали по грязи пустых полей. Только баштаны, с которых собраны были все арбузы и дыни, зеленели по дороге. Все было пусто, ни скота, ни овец. Это была ошибка с моей стороны – уезжать в отпуск, я должен был остаться на месте, тогда бы привык к перемене настроения и ухудшению снабжения. Мало кто теперь шутил. Тяжело было на сердце.
На третий день из Мелитополя, мокрые и голодные, мы повстречались с полком в Михайловском. Вид эскадрона был плачевный. Лошади усталые, люди приунывшие после долгих походов, проливной дождь.
Петр удивился моему появлению:
– Как твоя нога?
– Да прошла, ноет немножко.
– Зачем ты вернулся?
– Как – зачем? Не мог же я сидеть в Ялте.
– Дурак, мы теперь все равно ничего полезного не делаем.
Это странное настроение Петра меня поразило.
– Зачем ходили за Днепр?
– Да это была хорошо разработанная операция, но она не вышла. Мы должны были ударить буденновцев под Бериславом, но тут Махно подвернулся, и вся их конница на Кривой Рог ушла. Смысл всей операции полетел в трубу. Только на какую-то бригаду наткнулись и раскатали.
Может, это было мое собственное удрученное состояние, но мне казалось, что никто теперь в победу не верил. Я спросил Петра, что от нас ожидали в будущем. Он пожал плечами:
– Зависит от того, сможем ли мы уничтожить хорошие части большевиков. У них тоже есть проблемы. Им набирать надежные части трудно. Им кавалерию устроил Далматов, она у них великолепная, но, если верить пленным, Далматова они убрали. Думают, вероятно, что сами научились. Это, может быть, ошибка. Насчет пехоты трудно сказать. У них много войск на разных фронтах. Здесь пока пехота их с нашей совсем не равняется.
Я узнал от Петра, что мы так и не выбили большевиков из Каховки. Они и до сих пор там сидят. Операция по ту сторону Днепра была гораздо больше, чем я думал. Была перекинута туда и наша пехота. Но ничего не вышло. Все откатилось обратно.
Он теперь говорил серьезно:
– Наша единственная возможность – это поймать всю конницу Буденного в мешок, так, как случилось с Жлобой. Но ты видел, в каком состоянии наша конница?
Генерал Бабиев был убит снарядом за Днепром.
– Поляки мир заключили с большевиками, значит, все войска с того фронта будут брошены против нас.
Через три дня мы выступили в направлении на Серагозы. Обычной еды уже больше не было, ели что попало. Останавливаясь на баштанах, все ели зеленые арбузы от голода. У всех был понос.
В деревнях оставалось сало, но даже не было хлеба.
У меня понос начался только на третий день. Это очень ослабляло. Шел проливной дождь, было холодно. Уже не было овса для лошадей. Лошади стали понурые и тащились по глубокой грязи медленно.
– Ну и климат! – сказал я Петру.
– Ты что думал, раз юг, то солнце все время светит?
– Нет, но думал, что в октябре теплее, чем у нас.
– У нас октябри, может быть, морозные ночью, но днем солнце светит, а тут уже целый месяц дождь идет.
Мы повстречались с кубанцами генерала Улагая, которые шли на север. Ставка оставила Мелитополь и была переведена в Севастополь. Как видно, Мелитополь был в опасности от большевиков. А мы шли на юго-запад.