[325] (улан Ее Величества). Я его не видел, т. к. мое лицо так распухло, что я едва видел свет. Пятая ночь была в Покровке, шестая в Ивановке, седьмая в Петровском, восьмая в Рыкове, девятая в Васильевке, что на Чонгарском полуострове.
Дальше переправились через Чонгарский мост по направлению к Крыму. Десятую ночь ночевали в районе Джанкоя, это уже в Крыму. После этого ночевали в Граматюкове, и после двухнедельного путешествия, проделав 250 верст, меня привезли в немецкую колонию Окречь, в полковой госпиталь, где находился и штаб полка. Туда я прибыл 14 октября 1920 года.
Здесь мне сделали перевязку (доктор Корнин?). Все встретили меня очень радостно, т. к. ходили слухи, что я где-то по дороге умер от тяжелого ранения.
Через несколько дней приехала за мной моя сестра Таня, которую из Феодосии привез Ермолинский. Она была удивлена, что меня не несли, а что я смог идти сам, с помощью санитара.
Из Окречи Таня меня привезла в свой госпиталь имени генерала Алексеева, который находился в Феодосии. В этом госпитале Володя, мой брат, был заведующим хозяйством. Меня поместили в палату, в которой было еще трое раненых офицеров, кроме меня. Фамилий их не помню, только помню, что рядом со мной лежал полковник Генштаба, который был ранен в руку и ему надо было делать гимнастику пальцев, что он и делал очень часто. Из сестер милосердия, кроме Тани, еще помню Магду Рапонет.
В скором времени меня повезли на снимки рентгеновых лучей. После результата снимков хирург Кедровский сказал, что у меня сквозное ранение в оба виска, – пуля прошла между зрительными и двигательными нервами, на один волосок не затронув их. Осколки черепа остались в ране, но на это не надо обращать внимания, т. к. они заволокутся тканью и мешать не будут. Операции делать не следует.
У меня сохранилось хорошее воспоминание о госпитале и об уходе за мной. Я, вероятно, пролежал в этом госпитале около двух недель. За это время я набрался сил и мои головокружения прекратились.
Настала тяжелая минута эвакуации Феодосии после прорыва у Джанкоя. Мне пришлось взять свой чемодан с вещами и ехать на пристань грузиться. Для раненых был приготовлен старый грузовой пароход «Петр Регир», который должен был пойти на слом, но ввиду того, что пароходов не было, его приспособили для перевозки раненых в Константинополь.
Погода стояла хорошая. Пароход был перегружен. На палубе расположились легкораненые и персонал госпиталей. Я, как тяжелораненый, получил место в трюме, где все лежали вповалку, было тесно и душно…
Покинули мы берега России и взяли курс на Константинополь. Море было спокойное. Еды было мало, кормили нас консервами из солонины, кукурузным хлебом и чаем. Последние дни было мало пресной воды.
Добрались мы до Константинополя хорошо, долго держали карантин, и нас заедали вши. В то время как мы стояли на рейде, в карантин подплывали турецкие торговцы в лодочках и торговля шла очень бойко. Денег было мало, так что Таня продала свое кольцо за буханку хлеба и халву.
Томительно шло ожидание выгрузки, но в один прекрасный день подплыла лодочка к нашему пароходу и голоса снизу вызвали меня. Оказалось, что корнет Измайлов[326] был прислан за мной из Константинополя, чтобы перевезти меня к остальным кирасирам, которые уже были в Константинополе. Меня по трапу спустили вниз и доставили на сушу. Вскоре всех выгрузили, и Володя, Таня и я оказались вне опасности, но не в России, а на чужой земле…
А. фон Баумгартен[327], А. Литвинов[328]КИРАСИРЫ ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА В ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ[329]
Потеря, при эвакуации из Крыма, архива полка[330], за период его существования во время Гражданской войны, полная неуверенность в сохранности дел полка, оставшихся в Советской России, побуждает, собрав и систематизировав имеющийся небольшой материал, выпустить настоящую памятку. Приводимая в памятке оценка общих событий, военной обстановки и особых условий Гражданской войны, не претендуя на абсолютную историческую верность, описана на основании фактов и сведений, доходивших до полка, и в освещении событий, как они представлялись в то время участникам.
Большую помощь в деле составления памятки оказали полковник барон Ф.Н. Таубе и штабс-ротмистры П.М. Корженевский и Н.В. Тимченко[331], а в составлении боевого формуляра прошлой войны – подполковник Г.Н. Одинцов, ротмистр Г.А. Гоштовт[332] и подполковник Б.Н. Третьяков[333]. Памятка была составлена и приготовлена к печати еще в начале 1921 года в городе Константинополе, но само издание ее стало возможным лишь теперь, благодаря содействию офицера полка штабс-ротмистра Н.А. Швабе[334], который для этой цели предоставил безвозмездно свою типографию в распоряжение издателя.
По расформировании полка большая часть офицеров собралась в Киеве, куда к этому же времени подъехали по расформировании стрелкового полка офицеры, в нем служившие, а в начале января 1918 года в Киеве собралось около 25 офицеров полка, которые были фиктивно прикомандированы к штабу дивизии, чтобы легализировать их пребывание в городе, ввиду постановления Центральной украинской рады, что в Киеве могут оставаться лишь офицеры украинских частей и частей Русской Армии, находящихся в стадии расформирования.
В январе вспыхнуло в Киеве большевистское восстание арсенальных рабочих, и борьба их с украинскими войсками продолжалась в течение 9 дней. 21 января Киев после боев был взят большевиками, подошедшими с севера, и на улицах происходили бои.
Террор, произведенный большевиками в Киеве, нанес полку тяжелые потери. 26 января были арестованы и расстреляны в Мариинском парке во время массового расстрела офицеров полковник Владимир Владимирович Чебышев, штабс-ротмистр граф Николай Николаевич Армфельд, поручик Михаил Аркадьевич Васьянов и корнет Юрий Евгеньевич Владиславлев[335]. Тела убитых были найдены 28 января Еленой Николаевной Бенуа (ныне княгиня Гагарина), самоотверженно в течение двух суток разыскивавшей убитых и нашедшей их во дворе анатомического музея военного госпиталя в следующем виде: все, кроме тела полковника Чебышева, были только в белье, у полковника Чебышева была разрезана грудь и оттуда полувынуто сердце, штабс-ротмистр граф Армфельд – лицо разбито, тело в синяках и кровоподтеках, шея искривлена, поручик Васьянов – в рот всунут пустой кошелек, корнет Владиславлев – пальцы одной из рук сложены в виде кукиша. Погребены они были 30 января на братском кладбище без духовенства, и лишь через три недели, по занятии Киева немцами, на кладбище была отслужена панихида в присутствии офицеров полка и могила приведена в порядок. (Одновременно с ними были расстреляны в том же парке следующие офицеры гвардейской кавалерии: Кавалергардского полка штабс-ротмистры Гернгросс[336], Скалон[337], князь Голицын[338] и корнет князь Долгоруков[339], Конной гвардии прапорщик князь Белосельский-Белозерский[340], Кирасирского Его Величества полка штабс-ротмистр Бартоломей[341] и корнет Бразоль[342], Конно-гренадерского полка полковник Стефанович[343], Уланского Его Величества полка полковник Домонтович[344] и штабс-ротмистр Рембелинский.)
По прибытии штабс-ротмистра Максимовича[345] с делами полка в Гатчине была образована ликвидационная комиссия в составе председателя штабс-ротмистра Максимовича, адъютанта штабс-ротмистра Швабе, полкового делопроизводителя Варнашева и нескольких членов полкового комитета. Комиссия просуществовала до середины апреля 1918 года. По окончании ликвидации дела полка (3 больших ящика), главным образом хозяйственные, по распоряжению военного комиссариата были сданы в Главное военное управление в инженерный замок, где большевиками был устроен архив для хранения дел Русской Армии. Часть офицерских дел, послужные списки, хранившиеся в канцелярии тома истории полка были розданы на хранение по квартирам некоторых офицеров. К моменту прибытия ликвидационной комиссии в Гатчину полковой цейхгауз еще не был разгромлен, но попытки комиссии спасти имущество успеха не имели. Сначала цейхгауз начали растаскивать, под всякими предлогами, трубачи и кирасиры, находившиеся в Гатчине, окончательный же разгром был произведен красноармейскими обозами (частей, действовавших против немцев на Псковском направлении), а частью и местными жителями. В дни разгрома цейхгауза было больно смотреть на толпы хулиганов и красноармейцев, щеголявших в наших бескозырках и колетах, и видеть извозчичьих лошадей, покрытых нашими вальтрапами. Единственное, что в это время не было растащено, – это кирасы, палаши, каски, орлы, которые оставались лежать в цейхгаузе среди кучи разломанных и разорванных вещей.
Вся тяжесть ликвидации дел полка и все малоприятные по этому поводу сношения с большевистскими учреждениями выпали на долю штабс-ротмистра Максимовича, и лишь его тяжелой работой удалось спасти часть документов и сохранить кое-какие денежные суммы, примерно около 13 тысяч рублей. (Этот остаток дал возможность выплачивать офицерам в течение 4 месяцев жалованье, вернуть взносы в заемный капитал и впоследствии уже в Киеве покрыть расходы, связанные с формированием полка.)