Сужающееся кольцо наступавших на Дон красных делало проникновение сюда лиц, для усиления защитников, все труднее. Но нельзя и скрыть того, что массы офицеров, оставшиеся свободными от само-разбегающегося фронта, оставались глухи к призывам идти на защиту Родины. Правда, по разным обстоятельствам, многим откликнуться было трудно, а иногда и невозможно, но все же большинство предпочитали или скрываться, или бежать в районы, куда новая власть еще не распространилась, или стараться проникнуть в места, оккупированные немцами.
Это не давало нужного притока в формирующуюся Добровольческую армию, в командование которой вступил Корнилов.
Вместе с тем организация осложнялась тем, что одновременно нужно было вести борьбу для защиты последнего уголка на Дону, где происходило формирование. А сила ее едва достигала, вместе с прибывшими кадрами Корниловского ударного полка, нескольких тысяч с несколькими орудиями, правда, отборных и жертвенных воинов.
Оборона со стороны Харькова, Воронежа и Донецкого угольного района лежала на казачьих партизанах, а с юга и Таганрога – на добровольцах. Всего этого, конечно, было недостаточно, при скудном снаряжении и при самой скудной медицинской помощи.
К концу января 1918 года обстановка приняла катастрофический характер. Смелый казачий партизан есаул Чернецов[433], защищавший подступы с севера к Новочеркасску, был зарублен, отряд его почти уничтожен. Появился изменник, войсковой старшина Голубов[434], собравший своими посулами несколько сот казаков, с которыми передался красным. Новочеркасск оставался почти беззащитным.
Приближалась агония последнего пункта, столицы края и его управления. На заседании Донского правительства, 29 января 1918 года, где шли бесконечные разговоры, атаман не выдержал, сказал: «Довольно болтовни». Вышел в соседнюю комнату, откуда раздался выстрел.
Сердце прославленного начальника на войне и воля решительного атамана – не выдержали.
Бросать свой пост, скрываться Каледин не считал для себя возможным, но и попадать в руки большевикам не хотел.
Выстрел этот разнесся по всему казачьему краю, как будто встрепенул казачьи сердца, но – увы! – порыв был недолгий, сдача красным была неминуема.
Находившиеся в Новочеркасске члены Донского Круга, избранники казаков, выбрали Донским атаманом генерала Назарова[435]. Избрать нового атамана Круг еще мог, но авторитета, чтобы призвать казачью массу, даже в минуту отрезвления после выстрела Каледина, для выполнения долга защиты своего края, не оказалось.
Положение защитников на всех направлениях было безнадежно.
Добровольческая армия должна была покидать Ростов и идти на Кубань, где пытаться войти в связь с кубанцами, если большевистская власть еще туда не проникла.
Новый атаман Анатолий Михайлович был мне знаком. Я повидался с ним и поздравил его с избранием в атаманы и отдал должное его мужеству принять должность в такое трагически-безнадежное время. Он горько улыбнулся и ответил:
– Отказаться я не мог, это было бы трусостью с моей стороны и не достойно русского воина, а ты меня знаешь и поймешь. Пока остается хоть клочок казачьей свободной земли, кто-то должен принять атаманскую булаву! Жребий пал на меня, хочу думать, что Господь даст мне силы выполнить свой долг. Избрание для меня – есть обреченность. Что бы ни случилось, я не имею права покинуть свой пост, я должен оставаться, а сам знаешь – что меня ждет!..
Я крепко обнял Анатолия Михайловича, чувствовал, как и мои сверстники по академии, – Н.Н. Духонин[436], не оставивший свой пост в Ставке; А.М. Крымов, растерзанный в Могилеве после бегства Керенского, – все они не побоялись смерти, выполняя свой долг! Теперь, видимо, очередь за скромным и жертвенно понимающим свой долг А.М. Назаровым.
– Знаю и верю, что поступишь, как подскажет совесть, но не сможешь ли вывести оставшихся в живых партизан и защитников? – спросил я. – Мне стало известно, что и Добровольческая армия уходит в направлении на Кубань.
– Об этом я, конечно, подумал, – сказал Назаров, – нельзя же оставлять их на растерзание этих изуверов, конечно, ждет их не плен, а смерть, да к тому же и мучительная. Поэтому я приказал назначенному мной походному атаману генералу Попову[437] к небольшой кучке казаков с двумя орудиями присоединить чернецовских и семилетовских партизан, да и всех желающих с ними выступить. Отряду быть готовым выступить, по моему указанию, в направление Задонских зимовников. – Затем прибавил: – Полагаю, что, завладев Новочеркасском, озлобленные банды не остановятся перед зверствами, а потому, если хочешь и у тебя нет других намерений, могу переговорить с Поповым для включения и тебя в этот отряд.
Откровенно говоря, я об этом совершенно не подумал, хотя, вероятно, напомнив о себе Алексееву, последний предложил бы уходить с ним, но т. к. Назаров любезно предлагает уходить с отрядом Попова, то я, поблагодарив Назарова за заботливость обо мне, согласился.
Через 1—2 дня, встретившись со мной, он передал: «Все устроено. Но приготовься к самому спартанскому обиходу. Нет ни обоза, ни вестовых. Тебе будет предоставлена верховая лошадь с казачьим седлом, в сумы которого бери что надо. О выступлении отряда тебе будет дано знать начальником штаба отряда полковником Сидориным».
После этого мне больше не пришлось видеть Назарова, но я надеялся, что Назарова убедят выступить с отрядом Попова, а не оставаться; как мне сказали, приготовленная лошадь была ему подана при выступлении отряда, но он отказался.
Я оставался в Новочеркасске, поджидая распоряжения о выходе отряда походного атамана Попова. Положение на фронте вокруг города становилось угрожающим, большевики были в десяти верстах.
Прождав дома все утро 12 февраля, я днем вышел пройтись. Меня поразила малолюдность на улицах. Не встречая знакомых, подойдя к собору, увидел поднимающийся на гору конный отряд. Оказалось, что войсковой старшина Голубов, собрав несколько сотен казаков, передался с ними на сторону большевиков, помог им овладеть городом и входил в него. Я бросился в здание Офицерского собрания – узнать в чем дело. Здесь мне сообщили, что отряд Попова, узнав о подходе красных казаков Голубова, спешно оставил город. Видимо, меня не успели или просто забыли уведомить.
Все жители попрятались. Положение мое стало печальным: одному, пешком уходить в незнакомые мне станицы было неблагоразумно, оставаться же, значит попасть в лапы красных, – неутешительно. Вернувшись домой, решил покориться судьбе, предупредил семью, начал припрятывать свои военные атрибуты и просил жену, что возможно спрятать. Ночь для нас прошла благополучно.
Донской атаман генерал Назаров не покинул своего поста и отказался выступить с Поповым. По входе в город красных Назаров пошел в здание, где заседали члены Донского Круга, чтобы принять меры по защите населения от эксцессов.
Во время заседания Круга в залу ворвался Голубов с толпой «товарищей комиссаров» и крикнул: «Встать, когда входит государственная власть!» Все депутаты встали, один Назаров продолжал сидеть. «А ты кто такой?» – крикнул Голубов. Продолжавший сидеть Назаров спокойно ответил: «Я – избранный донским казачеством Донской атаман!» Но Голубов схватил его за погон, сорвал его, приказал увести, где вскорости он был расстрелян. (Эту тяжелую сцену я привожу со слов бывшего члена Круга генерала С.Д. Позднышева[438], здравствующего в Париже во главе Союза Инвалидов.)
Со следующего дня пошли грабежи по домам и квартирам, группами банд, добравшихся до «осиного гнезда гидры контрреволюции».
В городе, как я потом узнал, осталось немало казачьих генералов, офицеров и лиц из администрации по управлению краем. Мне, постороннему на Дону человеку, было непонятно, как они, имевшие в большинстве связь со станицами и хуторами, рискнули остаться и не ушли? Видимо, еще не было опыта и не представляли себе могущие быть зверства.
С грабежами пошли и расстрелы. Среди погибших я лично знал генерала Ивана Давыдовича Орлова[439], бывшего командира лейб-гвардии Казачьего полка и начальника атаманской канцелярии генерала Туроверова[440]. Орлова остановили на улице, он был в полушубке, без погон, и, не спросивши – кто он, тут же пристрелили. За несколько дней до прихода красных я его спрашивал, что он предполагает делать? На что получил ответ: «Куда мне, старику, бежать, да и кому я нужен!..» К Туроверову ворвались в квартиру и разграбили; жена через окно убежала в сад, а больного старика Туроверова прямо растерзали. По городу шли расстрелы – кого и где попало. Городские подонки водили банды грабителей, указывая дома, где могла быть добыча. Все происходило при полном попустительстве новой власти.
В трагическом положении оказались лежавшие в госпиталях раненые партизаны, в большинстве молодежь, среди которых были мальчики – кадеты и гимназисты. Кого можно было, забрали родные, друзья и просто добрые люди. Но были с тяжелыми ранениями, не могущие быть перевезенными и в бессознательном состоянии, которые остались на излечение. За этими несчастными пригнали грузовики, на которые их побросали, как дрова, свезли в свалочное место, куда сваливали их, частью добивая, а частью оставляли умирать в мучениях.
Я со своей семьей – женой и малолетним сыном – нанимал часть помещения в особнячке адвоката Башмакова. Вид этого небольшого дома в центре города был, как говорилось, буржуазный, этим он привлек грабителей. На второй день раздался стук в дверь. Башмаков заглянул в окно и крикнул, что он адвокат, ни в какой борьбе не участвует, оружия не имеет, поэтому пусть уходят, дверей не откроет. Но это на них не произвело никакого впечатления, они взломали дверь и ворвались. Наши дамские обитатели дома с детьми, конечно, обезумели и убежали в дальние комнаты, горничная жены спрыгнула со 2-го этажа в сад. Башмаков и я остались. Покамест грабители рылись, ко мне подошел зверского вида матрос, направил на меня наган и заявил, что, по моему одеянию, я офицер. На мне был френч без погон. Потребовал оружия и денег. Я ответил, что только что вернулся с фронта, оружия и денег у меня нет. В это же время Башмаков взял телефонную трубку и начал кому-то говорить о грабеже у него. Матрос, предводитель шайки, смутился – кому и куда Башмаков жалуется? Заторопил своих товарищей, говоря, что оружия не найдено и нужно уходить. Банда убралась. Башмаков торжествовал: «Ловко я их, дураков, напугал» – говорил в пустую, ни с кем не соединенную трубку. Обошлось довольно благополучно. Из туалетного стола жены успели стащить две с небольшим тысячи рублей, почему-то прихватив мой академический значок, который я забыл спрятать, и что-то из вещей. У Башмакова успели захватить, кроме мелочей, пишущую машинку.