Но наш скромный «купец» сразу же его пристыдил:
– А вы бы лучше посмотрели на себя, в каком вы сами поехали виде на дипломатическое представление, – две ночи где-то пропадаете, являетесь в вагон среди ночи, хоть бы посовестились проводника, утром на вас лица нет, посмотрите на себя в зеркало, плохо выбриты, да и галстук куда-то свернулся.
Я рад был, что наш «купец» отделал пьяницу, позорившего работу миссии, и от себя добавил:
– Мы находимся как бы в походной обстановке, и цель нашей миссии не в роскошных приемах, а добиться выполнения возложенных на нас атаманом задач.
Затем я объяснил миссии, что вопросы снабжения очень щепетильны и решение их главным образом зависит от немцев, поэтому гетман в разговорах со всей миссией предпочитает их не затрагивать, о чем мне и объяснил за завтраком, и поговорит о них, когда я с Черячукиным будем у него.
На следующее утро я остался в вагоне и занялся составлением донесения Краснову. Взглянув в окно, вижу перебирающуюся по железнодорожным путям толстенькую фигуру в штатском. Приглядевшись, узнаю старого приятеля – Генштаба генерала Сережу Одинцова. Я с ним – товарищи со школьной скамьи, училища и академии. Вместе были на японской войне. Энергии у него было хоть отбавляй. Когда в Севастополе открылась авиационная школа, он уже был там и сделался ее начальником. Я рад был его увидеть, поманил через окно, и мы обнялись.
– Откуда ты, что делаешь здесь? – спросил я.
Он, видимо, смутился и начал путано говорить:
– Понимаешь ли, какое время переживаем?.. Нам нужно действовать… Вот в Киев приехала из Москвы депутация для переговоров по установлению границ между Россией и Украиной.
– Ну а ты тут при чем?
– А видишь ли… как тебе сказать… нужно защищать интересы России…
– Так как же ты хочешь их защищать?
– Нельзя быть праздным зрителем! Нужно действовать, я через Троцкого и устроился в разграничительную делегацию, как военный эксперт, для защиты интересов России, – залпом выпалил мой Сережа.
– То есть другими словами, ты нанялся к большевикам, так и говори, а не морочь мне голову – защитой русских интересов находясь в стане убийц России!
– Да нет, это не так, ты не хочешь меня понять…
– Брось, Сережа, не заговаривай зубы. Я тебя давно знаю, как и твою энергию, но нельзя же из-за этого идти на службу к преступникам. Должен подумать – куда все это тебя приведет? Уже раньше, когда Керенский убежал, пришлось расплачиваться его начальнику штаба, нашему товарищу по академии Духонину, а ты пошел не к нему, а к Крыленко с бандой матросни и как бы помог растерзать мужественного Духонина, отказавшегося сдать должность врагам Родины и погибшего на своем посту!
Бедный Одинцов, несмотря на свою бодрость, не знал, куда деться, побледнел, увял. После паузы грустно ответил:
– Да, ошибся, не отрицаю, но пошел с добрыми намерениями, чтобы не допустить до зверской расправы, а защитить.
– Вот и защитил! Так и теперь защитишь русские интересы! Ошибся раз, Бог тебя простит. Советую, брось это. Где остановился?
– Наш поезд с делегацией стоит на железнодорожных путях, недалеко от этого вагона.
– Вот тебе дружеский совет: сейчас же иди в свой поезд, забирай свои вещи, бери в помощь нашего проводника, тащи ко мне в вагон. Привезу тебя на Дон и поступай в Доброармию, где место твоей кипучей деятельности и жертвенной помощи-спасения России.
– Не могу, – еле слышно выдавил из себя Сережа.
– Почему не можешь? Не сможет твое начальство задержать на неподвластной ему территории. Быть может, это опасно для твоей семьи, оставшейся там?..
– Нет, не эта причина, с женой я уже давно разошелся, самочувствие мое скверно, но не могу – раз взялся, по своей совести, должен докончить, какова ни оказалась бы моя доля.
Я еще пытался его убедить, так много у меня с ним в жизни было дел, а теперь от души было жалко на него смотреть. Но пришлось грустно расстаться не обнявшись.
Не знаю, как он кончил свою задачу эксперта по установлению границ, но позже читал в газетах, что после убийства в Москве Мирбаха, германского посла и в то время «владыки над Советами», немцы потребовали назначения от Советов большой депутации для сопровождения останков Мирбаха в Берлин. В эту делегацию от военных был назначен мой заблудившийся Одинцов. Видимо, судьба толкнула его в третий раз «спасать Россию». Этот третий раз оказался последним. Сведений о нем я больше не имел. Вероятно, «мавр сделал свое дело»…
Мог ли я предполагать, когда мы – граф Игнатьев (бывший военный агент в Париже), Одинцов и я, друзья, вместе окончившие академию, – так разойдемся, что Игнатьев и Одинцов сменят свои крепкие убеждения и пойдут служить тому, что вряд ли могло быть в прошлом их идеалом?
Так разруха на нашей Родине бросает в разные стороны бывших близких друзей!
На другой день моей грустной встречи с Одинцовым, в 10-м часу, занимаясь в вагоне, мы были встревожены раздавшимися страшными взрывами, после которых последовал ряд других. Вышли на вокзал узнать что происходит. Взрывы огромной силы продолжались. Перепуганные пассажиры в ожидании поездов находились в смятении. Здание вокзала содрогалось, дребезжали стекла. Звуки взрывов слышались как бы с другой стороны города. Я поехал в центр, чтобы узнать причину. На главной улице Крещатик застал полное смятение: толпы народа с испугом толпились посередине улицы, тротуары были пусты. Оказывается, что от взрывов лопались стекла, большие витрины магазинов вылетали и осколками ранили находящихся на тротуарах. В то время еще не знали о бомбардировках городов с воздушных аппаратов.
Отправился в дом гетмана. Зашел в кабинет Дашкевича, где застал его сильно встревоженного. Он объяснил, что взорвались большие склады снарядов, хранившиеся за городом в сараях бывшей крепости близ лавры. Причина неизвестна: или от самовозгорания и последующей детонации, или дело злоумышленников. После первых же взрывов гетман с адъютантом на автомобиле понесся туда. Имеется немало пострадавших от вылетавших осколков, вызваны из больниц автомобили и повозки за ранеными. Мы беспокоимся за гетмана, который поехал, когда взрывы продолжались.
К полудню Скоропадский вернулся и был смущен всем виденным и неизвестностью причины. Проходя к себе, сказал мне: «Какой ужас, как Ходынка была скверным предзнаменованием Государю, так и мне нехороший знак».
Выехали пожарные команды – тушить возникающие пожары в ближайших домах, посланы рабочие – разбирать получившийся хаос, приняты меры для ограждения незатронутых складов и назначена комиссия от разных ведомств для выяснения причины.
Причина так и не была выяснена. Молва приписала немцам: это они все сделали – снаряжения у них достаточно, а нам чтобы не досталось. Но как полагается – поговорили, кое-что починили, вставили разбитые стекла, убитых, к счастью, немного, похоронили, а в конце концов об этом забыли.
Город продолжал жить прежней нервной жизнью.
Вскоре после взрыва Черячукин и я, получив приглашение гетмана, отправились к нему, где наша беседа началась его объяснением:
– Переговорив кое с кем из моих министров, которые одинаково мыслят, как я, в помощи вам оружием и снаряжением, могу вас заверить, препятствий вы не встретите, но много будет зависеть от немцев и отчасти некоторых министров; военный министр генерал Рагоза мною извещен, предоставляю вам обратиться к нему, и он вас направит куда нужно и безусловно всячески поможет.
Мы поблагодарили, а гетман продолжал:
– Проезду желающих на Дон и вообще куда угодно украинские власти препятствовать не будут. Опять-таки можно встретить запрет со стороны немцев, если они увидят, что дело идет о пополнении Добровольческой армии. Но полагаю, что кто пожелает уехать, найдет путь, не нужно лишь делать из этого шума.
В этом Скоропадский был прав, было бы желание покинуть спокойное пребывание здесь на жертвенную борьбу там.
– Сейчас, – продолжал гетман, – у нас идут переговоры с присланной Москвой делегацией по установлению границы с Россией. Это дело нами поручено министру иностранных дел Дорошенко. Что касается границ с Доном, то об этом теперь речи нет, а если подымется, то пойдет через того же Дорошенко, поэтому, если угодно, повидайте его, но, предупреждаю, он ярый украинец.
– Относительно последнего, – сказал я, – это дело в настоящее время совершенно не актуально, побываю у Дорошенко, но лично не коснусь этого вопроса, считая, что он решен в научном историческом исследовании профессора вашего университета, от которого имею «историческую справку», что Таганрогский округ ни в какие времена не принадлежал Украине.
– Так ты успел уже это сделать?
Я напомнил ему наш разговор в первый мой визит у карты, что раньше всего нужно обратиться к истории, с чем он согласился.
– Да, ты прав, но все же перехитрил меня, а я уже было забыл за всякими делами. Согласен, не время спорить об этом. Есть дело поважнее; на днях я имел разговор с Муммом (германский посол при гетмане, владыка, как Мирбах, убитый в Москве при Советах), и он сообщил мне, что знает о нахождении здесь донской миссии и хотел бы вас повидать, полагаю, что цель вашего приезда ему известна.
Откровенно говоря, эта перспектива мне не улыбалась, и я хотел отделаться, прося побывать у него Черячукина, но гетман воспротивился и привел ряд доказательств обязательности моего присутствия.
– Ну, раз нужно, поеду, – ответил я.
Прощаясь с нами, Скоропадский передал, что о дне приема нам сообщит Дашкевич-Горбацкий.
Сообщая на следующий день о сведениях, полученных от Скоропадского, нашей миссии и обсудив их у нас, возник острый вопрос в языке, т. к. все мы недостаточно им владели для этого. Лишь Карасев торжественно заявил, что он владеет немецким языком. «Прекрасно, будете нашим переводчиком», – заявил я.
Но – увы! – сейчас обидчиво возразил Карасев: «Переводчиком никогда не был и не буду, к тому же ваши военные термины не знаю, а буду вести беседу, а потом дома расскажу, о чем мы говорили и что решили».