. В этом, наряду с иными факторами, сказалась важная роль церковной организации в формировании институтов государства. Естественно, что первыми использовали эту практику чиновники духовного звания еще в конце XIV в. Всего в протоколах удалось обнаружить семь случаев передачи должностей. И хотя, судя по количеству, эта форма замещения вакансий в Парламенте только зарождалась, она важна как показатель начала процесса замыкания парламентской среды[116]. Более того, общество уже бросает обвинение в продаже должностей парламентариями[117].
Действительно, был ли отказ в пользу другого лица оплачен, наживался ли в этот период чиновник, передавая свою должность другому, и какова была причина появления такой практики?
Рассмотрим такие случаи. В Парламент был принят, минуя выборы, Гийом де Без, поскольку в его пользу чиновник Верховной палаты Жан де Соль отказался от своего места. Отметим здесь же главную особенность этого и всех последующих отказов: Жан де Соль был советником Верховной палаты, а Гийом де Без принят в Следственную палату, т. е. на первую ступень в парламентской иерархии (4 июня 1404 г.). Таким образом, и в этой форме замещения вакансий Парламент придерживался принципов иерархии. Сведений об оплате при передаче этой должности нет. Косвенные данные указывают лишь на то, что де Без по парламентским критериям соответствовал такому перемещению. Об этом говорит и спокойная реакция парламентских чиновников, которые в ином случае не преминули бы указать на несоответствие[118].
Это не противоречило оплате, однако Парламент волновали, в первую очередь, профессиональные качества чиновника. В подтверждение сошлемся на аргументы Жана Шантеприма, который отказал свое место в Парламенте племяннику, Жилю де Кламеси: последний имел степень лиценциата гражданского права, «был хорошим клириком и достойным человеком», к тому же сыном человека, верой и правдой служившего королю. Однако саму просьбу сообщил Парламенту первый президент Анри де Марль со слов канцлера герцога Орлеанского, причем последний также присоединился к ней, равно как и депутация от герцогов Бургундского и Беррийского. Скорее, в данном случае мы имеем дело с давлением политических кланов, а не с продажей должности. Все же Парламент уважил просьбу своего чиновника и счел его аргументы в пользу кандидата вполне приемлемыми (29 июля 1406 г.). И здесь, как и в предшествующем случае, чиновник был принят в Следственную палату, а на место Шантеприма перешел другой чиновник. Точно так же в Парламент был принят Никола Потэн, в силу отказа в его пользу, сделанного Гийомом Пайяром, ставшим епископом Люсона. И опять произошла перестановка: на место Пайяра в Верховную палату перешел Пьер д'Онуа, а на его место в Следственную палату был принят Потэн. Здесь вновь фигурирует просьба герцога Беррийского и дарственное письмо короля (3 апреля 1408 г.). Ходатайство чиновника, передающего свое место другому, учитывалось и в случае выборов, так что эти формы замещения должностей сочетаются. Когда освободились должности президента Парламента и главы Палаты прошений, во время выборов Никола д'Оржемон сказал, что П. Труссель, бывший глава Палаты прошений, а ныне епископ Пуатье, задолго до этого «отказался в его пользу от этой должности главы Палаты прошений», что подтверждало и королевское письмо-«дар». Учитывая это обстоятельство, «его выбрали на эту должность» (12 ноября 1409 г.). Любопытно, что вскоре это решение было отменено, так как 11 декабря в Парламент пришли «многие сеньоры, прелаты и другие из дома Берри» и просили отдать место главы Палаты прошений Жану де Марлю, сыну первого президента Парламента. После такого демарша последовал «добровольный» отказ присутствовавшего здесь Н. д'Оржемона от претензий на эту должность[119].
Помимо обязательного соблюдения парламентской иерархии, соответствия «одаряемого лица» парламентским критериям отбора, Парламент обращает внимание также и на иные обстоятельства. Так, 26 ноября 1412 г. Парламент не утвердил назначение на должность в Следственную палату нового кандидата, поскольку он был женат, а вакансия предназначалась для чиновника-клирика. 28 марта 1414 г. Парламенту пришлось даже прибегнуть к расследованию, прежде чем утвердить передачу должности: возникли подозрения в ее недобровольности, хотя обстоятельства были вполне правдоподобны. Советник Парламента, «очень старый, немощный и болезненный», пожелал передать свое место в Парламенте своему родственнику по материнской линии, «человеку доброго имени, вполне подходящему, лиценциату гражданского права и бакалавру канонического права». Однако на эту должность претендовали еще два человека, и Парламент решил провести расследование с целью установить, добровольно ли они отказались от своих претензий. Слово «деньги» не фигурирует в этой записи, но ясно, что именно они подразумевались под словом «сговор или соглашение», наличие или отсутствие которых должна была выяснить комиссия. И только выяснив, что не было «незаконного сговора», Парламент принял клятву нового чиновника.
Передача должности, как и выборы, предполагает большую привлекательность службы в Парламенте и, соответственно, наличие конкуренции. Поэтому, как и выборы, передачи должностей сходят на нет в период англо-бургиньонского правления: последний раз вакансия в Парламенте была замещена таким путем 27 октября 1425 г. и касалась должности судебного исполнителя.
Помимо обозначенных выше причин, практика отказов как форма передачи должностей в Парламенте предполагала и даже преследовала цель создания парламентских династий. Сама эта практика являлась поэтому составной частью процесса замыкания парламентской среды и превращения чиновников суда в «сеньоров закона»[120], а в дальнейшем — в «дворянство мантии». Привилегии, получаемые чиновниками суда, сближали их с дворянством (прежде всего, освобождение от налогов), не говоря уже о близости к трону и власти, об особом «благородном» образе жизни. Все это, кстати, объясняет, почему процесс получения чиновниками суда дворянского статуса отстает от уравнения в правах с «благородным» сословием[121]. Им было это и не особенно нужно, раз сама служба короне делала их «благородными», хотя, как известно, во Франции старое «дворянство шпаги», ревниво оберегая свои привилегии, так и не слилось с «дворянством мантии»[122].
Наследственность и продажа должностей в Парламенте — явление более позднего времени, примерно конца XV в. В исследуемый период создаются парламентские кланы и династии, которые, конечно, были симптомом замыкания парламентской среды.
Но я думаю, что они создавались не только с этой целью.
Парижский Парламент не был в этот период полностью закрытой организацией; в него всегда мог попасть человек вне этих кланов и династий[123]. Но для службы в нем требовалось и длительное образование, которое кто-то должен оплачивать, и опыт работы в низших судебных инстанциях, в которые тоже не просто было попасть. Кому, как не самому судейскому, помочь своему отпрыску или близкому родственнику одолеть такой путь?
И парламентские чиновники открыто поощряли это, видя в новых поколениях перспективу своей деятельности, и защищали корпоративные интересы, принимая родственников из уважения к заслугам своих коллег[124]. Явных случаев фаворитизма парламентской среды обнаружено немного; вернее, в чистом виде их всего два (в остальных случаях соблюдена процедура выборов или иных законных путей вступления в Парламент). Первый: 28 ноября 1407 г. Анри де Сессар, сын чиновника Парламента, получил должность нотариуса вместо Ж. де Буа, ставшего секретарем, и Парламент дал ему отпуск для того, чтобы «поехать в Орлеан и сделаться лиценциатом гражданского права». Таким образом, он получил должность, которой формально не соответствовал, и основанием послужили исключительно его родственные связи. Во втором случае чиновник был принят в Парламент в знак уважения к заслугам отца: 18 января 1407 г. умер Жан д'Арси, прослуживший в Парламенте 36 лет (!), на его место через восемь дней был принят его сын Пьер д'Арси «даром короля и посредством отказа отца при жизни и во время болезни». Вот и все примеры открытой «семейственности».
И все же общественное мнение категорично и однозначно обвиняло в этот период Парламент в господстве «семейственности». Не дает ли это обстоятельство оснований усомниться в репрезентативности протоколов Парламента? Претензии общества к институтам королевской власти были выражены в ходе восстания кабошьенов в Париже и сформулированы в ордонансе 25 мая 1413 г. — программе реформ государственного аппарата. В разделе, посвященном Парламенту, статья 163 гласила: «В Парламенте много близких родственников, и это вызывает подозрение в пристрастности суда, что недопустимо ввиду суверенности Парламента». Устранить это зло предлагалось следующим образом: не допускать нахождения в Верховной и Следственной палатах Парламента более трех родственников одновременно, находящихся между собою не ближе, чем в третьей степени родства, «а президентов-родственников не допускать вовсе»[125]. Вскоре, как известно, ордонанс был отменен, восстание подавлено, однако важно, что оно выявило общественную оценку Парламента, в особенности реакцию на формирование нового привилегированного и замыкающегося слоя общества: чиновников суда.
Новейшие исследования о чиновничестве, прежде всего работы Ф. Отран, подтверждают, что в Парламенте одновременно заседали целые кланы или семьи, например дед, отец и сын