бургиньнов: последние выглядели сильнее, к тому же никогда не выказывали враждебности Ланкастерам, да и связь Фландрии, которой владел герцог Бургундский, с английской экономикой была мощным стимулом. У партии арманьяков не было выбора, кроме как стать силой национального единства.
Позиции бургиньонов подкрепил и поступок королевы Франции Изабо Баварской: еще в ноябре 1417 г. она бежит из Парижа к герцогу Бургундскому. Правлению арманьяков в Париже оставались считанные месяцы. 29 мая 1418 г. парижане, всегда симпатизировавшие бургиньонам и ждущие от них долгожданных реформ, открыли ворота Парижа войскам герцога Бургундского. Дофин Карл бежал из города, как и большинство его сторонников: те, кто успели. С этой даты начинается англо-бургиньонское правление в Париже, которое длилось 18 лет. Месть арманьяков завела страну в тупик. Во время переговоров между Дофином Карлом и герцогом Жаном Бургундским на мосту в Монтеро в 1419 г. окружение Карла предательски убило соперника, поставив под сомнение, как уже было сказано, право Карла на трон. Наконец, серия договоров превращает многолетних соперников — королевства Англии и Франции — в союзников: в декабре 1419 г. был заключен англо-бургундский союз, 21 мая 1420 г. — договор в Труа, по которому Франция и Англия объявлялись соединенным королевством, в июне Генрих V Ланкастер женится на дочери Карла VI Екатерине. Ребенок, родившийся от этого брака 5 декабря 1421 г. — Генрих VI — становится после смерти обоих королей (Карла VI и Генриха V) в 1422 г. королем «двойной монархии».
Формально король Франции был вправе заключить такой союз, имевший аналоги в истории. К тому же Франция выигрывала от этого союза, поскольку она в несколько раз превосходила Англию по территории и населению, что ставило англичан перед угрозой ассимиляции. Родившийся от этого брачного союза ребенок был в равной степени французом и англичанином. И все же французы воспринимали его как чужака, прежде всего потому, что права на французский престол не передавались по женской линии, и сын Екатерины Валуа не мог быть королем Франции. Но главное, два народа десятилетиями жили в состоянии войны и привыкли воспринимать друг друга врагами. Формирующийся в обоих королевствах патриотизм встал на пути союза двух корон, способствуя победе Франции и поражению Англии в Столетней войне.
К 1422 г. сменились главы обеих враждующих партий: во главе бывших арманьяков становится Дофин Карл — будущий Карл VII, и эта партия из сеньориального клана превращается в партию борьбы за возвращение на трон законного наследника, т. е. в партию национальную. Во главе бургиньонов стал сын Жана Бесстрашного Филипп Добрый. И хотя он был более искусным политиком и уж во всяком случае более удачливым, чем отец, симпатии французов не перешли к нему по наследству[148]. Сказались усталость от войны, разочарование от несбывшихся надежд на реформы в государстве. Так начался сложный процесс переориентировки страны в сторону партии Карла, с одной стороны, и эволюция политики бургиньонов, с другой стороны, от попытки встать во главе Франции к замыканию на интересах исключительно своих владений.
Опыт союза двух королевств — Англии и Франции — не удался. Не случилось и расчленение Франции, несмотря на значительные центробежные силы и большую разницу между Севером и Югом. Франция выиграла войну, восстановила свои прежние границы; победу одержали сторонники Карла Валуа и защитники национальной монархии — «силы будущего», по словам Ф. Отран[149].
Попробуем определить место чиновников Парижского Парламента в этих процессах. И главное, попытаемся понять, какие идеи двигали ими. И наконец, какое значение для развития институтов королевской власти во Франции имела политика Парламента в политических конфликтах этого периода.
§ 2. Против убийства тирана
Идеи тираноборчества, впервые выраженные во Франции как политическая теория именно в этот период, были лишь «верхушкой айсберга»: страна переживала период болезненного для сеньориального строя укрепления государственности и вместе с ней появления публично-правового суда, призванного обеспечить «правосудие для всех». Реакцией на этот процесс во многом и была вспыхнувшая гражданская война, поводом для которой явилась распря двух высокопоставленных сеньоров из-за власти. Гражданской эту войну делает не столько всеобщее противостояние, разделение страны на враждующие кланы, сколько центральный конфликт: противостояние правосудия — справедливости, обычая — судебной процедуре[150].
Идеи политического насилия как наиболее быстрого способа решения проблем в государстве явились в этот период центральной темой идейной борьбы во Франции. Отношение к этим идеям различных групп и слоев общества, отдельных деятелей и мыслителей не только вносило вклад в развитие этих идей, но и в определенной мере способствовало самоидентификации самих групп, осознанию ими своего места в обществе.
Процесс создания публично-правового государства, основанного на праве и законе «для всех», появление слоя профессиональных служителей государства был подкреплен целенаправленной переводческой работой, вдохновляемой и оплаченной королем Карлом V Мудрым, давшей в руки апологетов государственности мощную аргументацию признанных античных авторитетов, в том числе Аристотеля[151]. Но, как оказалось, одни и те же идеи могли служить диаметрально противоположным целям. Тираноборчество, провозглашая своей целью защиту государства и закона от покушений на них «тирана», на деле подрывало этим государственность и законы, ибо акт индивидуального насилия без процедуры суда посягал на фундаментальную основу государства как силы, обеспечивающей законность и справедливость. Напомним еще раз, что в этот период тираноборческие идеи во Франции не распространялись на персону короля.
Идеи тираноборчества во Франции XV в. сплотили вокруг себя активные силы общества: и сторонников реформ в государстве, и противников злоупотребления властью, и теоретиков идейного обновления общества из Парижского университета, и сильные городские слои, прежде всего парижан. А чиновники Парижского Парламента кажутся стоящими в стороне[152].
Зададимся вопросом: в чем это выражалось?
Итак, 23 ноября 1407 г. около 8 часов вечера «Людовик, сын короля Карла V и родной брат царствующего короля Карла, герцог Орлеанский» был убит. Это был вызов: убить брата короля, каковы бы ни были его проступки, такого Франция еще не знала. Общество пребывало в шоке. Однако королевский прево Парижа Гийом де Тенонвиль тут же начал расследование, заметим, без чьих-либо санкций[153]. И меньше чем через двое суток, 25 ноября он докладывал Королевскому совету результаты расследования, назвав исполнителей убийства и дом, где они укрывались, т. е. «указал» на заказчика, который здесь же присутствовал. Жану Бесстрашному ничего иного не оставалось: он отвел в сторону Людовика Анжуйского и объявил, что это он убил герцога Орлеанского «по наущению дьявола»[154]. Назавтра весь Париж открыто говорил о том, кто убийца (26 ноября 1407 г.).
Но уголовного дела так и не возбудили ни в Шатле, ни в Парламенте. Почему? Растерянность, возможно, сменилась пониманием, что убийство брата короля, равно как и уголовное наказание кузена короля, одинаково пагубны для авторитета власти, ибо допускают возможность посягательства и на королевскую особу[155].
Вернемся к записи секретаря. В ней после описания убийства следует странное на первый взгляд рассуждение. Оно о том, что в это время в Париже находились король, Дофин, дяди короля герцоги Беррийский, Анжуйский, коннетабль Франции, адмирал Франции, сеньоры и главы суда, Парламента и Шатле (23 ноября 1407 г.). За этим замечанием проглядывает позиция. Ни для кого не было секретом, что Людовик Орлеанский был в тот момент олицетворением всех гражданских и человеческих пороков: жестокий правитель, чьей злой воле приписывались и ухудшение жизни, и налоги, и раздор в стране; к тому же, погрязший в «пучине греха»[156]. Смерть его воспринята была в Париже как избавление и заслуженная кара, а убийца выглядел спасителем и орудием возмездия.
Парламентские чиновники знали об этих настроениях в обществе, но их волнует одно — процедура свершения правосудия. Зачем прибегать к помощи оружия, когда в Париже в этот момент есть возможность найти справедливость: у короля или чиновников суда? Зная об отношении общества к жертве, парламентские чиновники не могут оправдать и убийцу. В приведенном выше комментарии секретаря мне видится ключ к пониманию сути занятой Парламентом позиции: осторожного и стороннего наблюдателя.
Так, он дает санкции королевскому прево Парижа 10 февраля 1408 г. возбудить дело о краже трупов с виселицы в Монфоконе, чему препятствует Парижский университет, претендуя на это расследование ввиду того, что трупы использовались в колдовских целях, а такие дела подлежат его суду. Подозрения в краже, по слухам, падали на убитого герцога Орлеанского, жена которого Валентина Висконти, как считалось, обучила его приемам магии и колдовства. Расследование могло хоть как-то продвинуть судебным порядком дело об убийстве герцога Орлеанского, пусть и через обвинение его в колдовстве, злоумышлении против больного короля Карла VI