Однако время было упущено. Уехав из Парижа в свои земли, Жан Бесстрашный ищет поддержки и защиты. И в Генте на весьма представительном собрании прозвучало первое оправдание герцога бургундского, произнесенное его канцлером Симоном де Со[158]. Ко времени, когда делались робкие попытки привести в действие судебную машину, герцог Бургундский уже считал себя героем и национальным спасителем.
Окончательный вид стройной теории идеям тираноборчества придали богословы из Парижского университета, а провозгласил ее доктор теологии Жан Пти в зале дворца Сен-Поль в присутствии высшей знати, чиновников государственного аппарата, докторов и магистров Парижского университета и горожан 8 марта 1408 г.[159] Известно, что в ее написании участвовали и адвокаты Парламента — Андре Котен, Никола де Савиньи, Пьерде Мариньи, правда, не по поручению Парламента, а по своим убеждениям. Хотя в кулуарах поговаривали о том, что часть теологов была эпатирована и аргументацией Жана Пти, и самой попыткой оправдать убийство, вслух никто не решался противостоять общественной эйфории, кроме одного — Жана Жерсона — самого знаменитого теолога Франции того времени и канцлера университета, который прежде сам отдавал дань этим витавшим в воздухе идеям, но, увидев последствия их применения, отрекся от них навсегда[160].
Не выступил против Жана Пти и Парижский Парламент, однако не выступил и за, что было уже актом политического мужества[161].
Остановимся еще немного на этом вопросе, чтобы отметить разницу в поведении членов двух равно авторитетных корпораций: Парламента и университета. Многие были однокашниками, многих связывали личные и интеллектуальные симпатии. В кризисные же периоды «служба» превалировала над «дружбой»: парламентские чиновники явно были в тени, тогда как университетская корпорация задавала тон в стране. Здесь, среди прочего, сказывалась разница между органом власти и интеллектуальным учреждением. Теряя к ХV в. в результате основания новых университетов монополию на знания, а вместе с ней и значительную часть доходов, Парижский университет искал свое место в меняющемся мире и, как казалось, удачно нашел его, взяв на себя роль рупора общественного недовольства, способного возглавить социальное брожение. Раскол церкви, вызванный папской схизмой, усилил влияние Парижского университета, чей теологический факультет стал главным авторитетом в католическом мире. Это придало университету новый вес в обществе, поставило его в центр политической борьбы. Это же превратило его в демагогического и безответственного глашатая опасных для страны идей[162].
Итак, Парламент никак не участвовал в деле оправдания герцога Бургундского. Но вот что любопытно: с той же последовательностью он отказывался от участия в иске вдовы и сына убитого герцога Орлеанского. Этот малоизвестный эпизод заслуживает внимания, ибо он свидетельствует о последовательном нежелании Парламента вмешиваться в дело об убийстве герцога Орлеанского.
Ход драматических событий лета 1408 г. таков: воспользовавшись отъездом Жана Бургундского, вдова и сын герцога Орлеанского решились воззвать к королевской защите[163]. Заметим попутно, что их действия активно поддерживала и королева Изабо Баварская. Чувствуя, как накаляется атмосфера в Париже, чиновники Парламента закончили сессию раньше обычного (23 августа), чтобы отправиться на ежегодную выездную сессию Парламента в Шампани (так называемые Дни Труа). Их маневр не удался: уже 25 августа все чиновники, собравшиеся ехать в Труа, были задержаны в Париже, поскольку канцлер издал указ, запрещающий выезд из города их повозок, на которые уже были погружены дела и документы, предназначенные для работы сессии, провизия, одежда и другие вещи чиновников, адвокатов и прокуроров. Причиной задержки была герцогиня Орлеанская, которая «просила суда над герцогом Бургундским, по чьему приказу был убит герцог Орлеанский, и для этого чиновники должны были оставаться в Париже со всеми президентами». 26 августа в Париж приехали из Мелена Дофин и королева Изабо, а 28-го — герцогиня Орлеанская «в черном, на четырех лошадях, покрытых черным сукном, сопровождаемая множеством покрытых черным повозок и свитой» (28 августа 1408 г.).
Парламент не смирился: в тот же день был отправлен Никола де Бай в Лувр к королеве, «чтобы узнать, есть ли решение по делу сеньоров и повозок»; Жан де Монтегю от имени королевы продолжал настаивать на том, что чиновники нужны в Париже в полном составе, а в Шампани есть те, кто «смогут дать отсрочку добрым людям». Им открыто указали на неоправданность и неуместность их спешки. Но дело так и не было возбуждено, хотя сторонники герцога Орлеанского получили известные преимущества: в большой зале Лувра доверенное лицо герцогини Орлеанской Тома дю Бур, аббат де Серизи, в присутствии Дофина и всех высших государственных чиновников произнес речь «против оправдания, предложенного со стороны герцога Бургундского касательно смерти герцога Орлеанского» (11 сентября 1408 г.)[164].
Так наметился новый поворот в деле: отныне никто не упоминает о самом факте убийства, хотя оно и подразумевается, но теперь вся борьба сконцентрировалась на оправдательной речи («Justificacio ducis Burgundie super morte ducis Aurelianensis») Жана Пти, размноженной и распространенной по всей стране усилиями бургиньонов[165].
Этому повороту способствовала также ранняя смерть двух главных фигурантов дела: в 1408 г. умерла вдова Людовика Орлеанского Валентина Висконти, в 1411 г. умер и Жан Пти.
Такой поворот дела был на руку «государственникам», обратившим свой гнев на эту речь. Добиваясь ее запрещения, они не только не выступали открыто против одного из первых лиц в королевстве и вдохновителя убийства — герцога Бургундского, но выводили из круга обвинений даже автора речи: все дальнейшие акции касались исключительно текста речи и ее идей[166].
Так, в период временной победы арманьяков в Париже при большом стечении народа были публично сожжены все найденные экземпляры речи Жана Пти «из-за больших ошибок, касающихся веры, найденных в этой речи» (25 февраля 1414 г.). Процедура была осуществлена епископом Парижа при участии Парижского университета.
Затем 7 августа 1416 г. в Парламент пришла целая делегация Парижского университета, чтобы призвать Парламент осудить речь Жана Пти и тем остановить ее пагубные для общества последствия. Очень важно, что для оправдания убийства герцога Орлеанского авторитета Парижского университета оказалось вполне достаточно. Посеять бурю оказалось легче, чем восстановить порядок. В своей речи магистр теологии Жерар Маше, выступая от имени университета, говорил о последствиях идей Жана Пти: это «сочинение (escriture) является ущербом королевскому суду, порядку и общественному благу королевства, содержит обольщение и открывает путь к преступлениям и убийствам, предательствам… так что отцы опасаются быть убитыми собственными детьми, и наоборот»; в ней оправдано убийство «бесчеловечное, предательское, незаконное и преднамеренное… ведь нет такого закона, который бы оправдал такую смерть без разрешения и распоряжения короля, которому дан меч суда и никому другому». Так Маше отметил важную деталь, оскорбившую в свое время и Парламент, а именно: убийство совершено «в главном городе королевства, в источнике (en la fonteinne de justice) суда» (7 августа 1416 г.).
Призывы Маше имели целью просить Парламент присоединиться к акции университета: «Проснитесь, вы, судьи, встаньте, вы, королевские прокуроры и адвокаты, и весь двор суда на возмездие этому преступлению, иначе оно падет на вас». Такая поддержка могла переломить ситуацию: все прежние попытки осудить речь как «скандал против веры» закончились поражением, хотя 104 7 октября 1413 г. по указу короля был даже возбужден инквизиционный процесс против этой речи. Но несмотря на три собора французской церкви сторонники герцога Бургундского оказались сильнее, чем защитники веры и законности[167]. Во главе борьбы с идеями тираноборчества стоял Жан Жерсон, и сегодня ясно, что его благородное поражение сродни заранее известному исходу битвы Дон Кихота с ветряными мельницами. Ведь речь Жан Пти апеллировала к общественному недовольству, к жажде в обществе наказать кого-то за ухудшение жизни. Вселенский собор в Констанце, длившийся с 1414 по 1418 г. и собранный для решения неотложных задач по устранению раскола церкви (прекращение схизмы и выбор нового Папы, осуждение ереси Яна Гуса, Иеронима Пражского, Уиклифа, реформа церкви), сталкивающимися усилиями Жана Жерсона и Жана Бургундского был втянут в обсуждение тираноборческой доктрины Жана Пти[168].
Парламент принял просьбу университета благосклонно, но пообещал лишь «ознакомиться с приказами короля, распоряжениями и письмами», а также поговорить с адвокатом и прокурором короля.
Парламент долго заседал и много обсуждал эту проблему, и решение далось ему непросто: секретарь записывает после долгих заседаний, что «ничего не решено» (nоn est conclusum). Наконец, 16 сентября (больше чем через месяц), «всё взвесив», Парламент выносит свое решение: он осудил доктрину, но не только и даже не столько ее. Он восстает против всех частных войн и актов насилия как угрозы законам королевства и власти короля и прежде всего судебной власти. Парламент «от имени короля» и, кстати, вовсе без его санкции объявил, что «никто, какого бы сословия и состояния он ни был, отныне и впредь под угрозой жизни и имущества не имеет права говорить, объявлять, заявлять или наставлять во владениях короля, что позволено какому-то вассалу или подданному или другому лицу убивать кого-либо сообразно (своему. —