Так парламентские чиновники во имя отстаиваемых принципов государственного управления отказались от идеи примирить враждующие партии, ибо без соблюдения законности все равно не будет порядка.
Парламентские чиновники в этом вопросе находились в меньшинстве: Франции потребовалось пройти через две гражданские войны, озлобление всех против всех, через убийство двух королей — Генриха III и Генриха IV, чтобы вспомнить, что лежало в основе воцарившейся атмосферы политических репрессий. И в день казни Равальяка, убийцы Генриха IV (1615 г.), Парламент вновь напоминает о «пагубных последствиях речи Жана Пти» и осуждает ее[176]. Но мы теперь знаем, что об этих последствиях парламентские чиновники предупреждали общество, и не их вина, что оно было еще не готово понять: насилие — кратчайший путь не к миру, а к войне. Позволительно задаться вопросом, почему парламентские чиновники так «опередили» своих современников, чем вызвана такая «прогрессивная позиция»? Объяснять это личными достоинствами парламентских чиновников этого периода довольно бесперспективно хотя бы потому, что состав Парламента постоянно менялся, а позиция оставалась неизменной. Причины, на мой взгляд, лежат глубже, — они в самооценке служителей власти, их защите своего места в обществе.
Сведение политических счетов путем насилия посягало на власть Парламента как органа установления «справедливости», наносило ущерб судебной власти короля. Защищая судебную процедуру разрешения конфликтов, парламентские чиновники защищали свою власть, которая так много проигрывала от политических расправ. Они не становились открыто на сторону ни одной партии, осудив, однако, вместе с Парижским университетом убийство герцога Орлеанского, вопреки общественной эйфории. В действиях герцога Жана Бургундского они видели ущерб суду и порядку, но его убийство людьми Карла также не было поддержано Парламентом.
Защищая, по сути, свою власть, парламентские чиновники в итоге утверждали в обществе важнейшие принципы государственного управления и ценности правового государства.
§ 3. Мир любой ценой
Позиция парламентских чиновников в отношении политического насилия была частью их отношения к гражданской войне в целом. Отстранившись от оправдания герцога Бургундского, лишив своей санкции политические расправы в Париже в период вступления войск бургиньонов, осудив Дофина Карла за убийство Жана Бесстрашного на переговорах в Монтеро, парламентские чиновники таким образом боролись против главного своего врага — частной войны, которая являлась преступлением против власти короля, ущемлением его прерогатив и компетенции его институтов.
Отношение Парламента к борьбе бургиньонов и арманьяков было довольно специфическим и стояло в обществе несколько особняком на всем протяжении этого многолетнего конфликта[177]. Суть его в том, что парламентские чиновники не видели разницы между враждующими партиями, считая порожденную ими гражданскую войну злом. Так Парламент думал с самого начала конфликта, так продолжал думать в меняющихся обстоятельствах. Так до поры думал едва ли ни один Парламент.
Прямое упоминание «о споре между сеньорами Орлеанским и Бургундским» относится к концу 1405 г., т. е. за два года до убийства Людовика Орлеанского: Парламент напоминает о том, что он передал в августе на рассмотрение Королевского совета целую программу, призванную положить конец «спору», из-за которого в королевстве происходит «недостаток в суде». Таким образом, с первого же упоминания о борьбе бургиньонов и арманьяков Парламент определяет ее последствие — «ущерб суду» королевства (23 ноября 1405 г.).
Исходя из этого парламентские чиновники реагируют на обращения к ним враждующих партий. 16 августа 1409 г. граф де Невер, из партии бургиньонов, выслушал в Парламенте суровую отповедь в ответ на призыв защитить его интересы: ему указали, что причина ущемления его интересов — сама борьба партий, «одно из дурных дел, которые в большом количестве совершаются в королевстве». Та же позиция Парламента была выражена на открытии сессии 12 ноября 1410 г., когда было заявлено, что «еще не читали в истории о таком ущербе королевству, какой наносят брабантцы, лотарингцы, арманьяки и другие со всех концов королевства… и совершили все зло, какое можно совершить, кроме публичного поджога… все разрушили и унесли, что можно было унести, и разграбили к большому бесчестью короля и королевства». Вновь эта позиция звучит и на заседании 13 июля 1411 г., на котором обсуждались действия в отношении «воинов герцогов Бургундского и Орлеанского и других, кто вредит королевству во многих областях».
Позиция парламентских чиновников резко отличалась от мнения в обществе, где если и осуждалась война в целом, то все же вина возлагалась на одну из партий или выстраивалась своеобразная иерархия зла[178].
Сторонники обеих партий предпринимали усилия склонить на свою сторону Парламент, в частности, имела место попытка его подкупа сторонниками бургиньонов, которые традиционно были сильны в Париже. Депутация от Парижа пришла в Парламент и предложила «помощь» в уплате налога на содержание армии. Объясняя свою щедрость «положением, обязанностями и низкими доходами» чиновников Парламента, депутация обвинила «герцогов Орлеанского, Бурбонского, графов Алансона и Арманьяка и многих других их сторонников и соучастников», которые совершают «атаки, захваты, поджоги, грабежи и убийства и другие насилия… против этого города и его жителей». Очевидно, что в обмен на денежную компенсацию (уплату части налога с Парламента) власти города рассчитывают на переход парламентских чиновников в ряды бургиньонов. Парламент после недолгого обсуждения оставил в силе свое прежнее решение самому уплатить налог в размере 1.000 турских ливров (14 ноября 1411 г.).
По существу, парламентские чиновники пытались выглядеть третейскими судьями в этом конфликте, исходя из утверждаемого ими образа верховного суда как защитника «общего блага». Поэтому еще на заре зарождающегося конфликта в 1401 г. герцог Бургундский Филипп Храбрый обращался в Парламент с надеждой, что именно эта палата будет стоять на страже соблюдения законов в государстве. Уехав из Парижа по случаю женитьбы своего сына, он отправил письмо в Парламент, прося его «заниматься делами короля, чтобы его домен и собственность не управлялись так, как сейчас. Ибо, по правде, это большая жалость и печаль (то, что происходит)». Ответ Парламента выдержан в духе утверждаемого им образа суда: «Угодно ли Вам узнать, что во всех делах его домена и имущества, которые нас касаются или нам принадлежат, как и в области наших обязанностей в делах суда и других, для чего мы и призваны, мы всегда готовы обсуждать, советовать, трудиться и работать всей нашей властью самым законным и тщательным образом, каким сможем и должны к выгоде и чести сеньора короля и его королевства, и Вашей» (29 октября 1401 г.)[179].
И именно поэтому к Парламенту апеллировали обе враждующие партии, как уже упоминавшийся Филипп де Невер, брат Жана Бургундского, когда в Париже поговаривали о том, что он повесил королевского сержанта, который привез ему вызов в суд по делу о владениях в Куси (сержант был найден на дороге повешенным, а рядом с ним валялись обрывки разорванного письма), и, испугавшись, граф де Невер оправдывается тем, что он «почитает Бога, всех святых, суд и короля», что «он слишком стар для таких дел», и что «ему лучше было бы умереть, чем совершить подобное» (16 августа 1409 г.). Или арманьяки, чьи письма о том, что «честь короля, его суд и состояние королевства и общего блага ущемлены и попраны», обсуждались 9 сентября 1410 г.
Такие обращения косвенно подтверждают значимость для партий заручиться поддержкой Парламента, хотя он всячески уходил от прямого ответа. Так, 20 мая 1412 г. герцог Орлеанский, с целью объяснить свои действия Парламенту, использует в качестве гонца некую «бедную женщину из деревни в области Дюнуа» (ей обещали, что если она доставит письмо, ее мужа, которого держат под стражей в гарнизоне Шатоден, отпустят); а 23 мая 1412 г. гонцом был уже «добрый старый крестьянин». Однако Парламент решил оба письма отправить королю и его совету, «полагаясь на их решение».
Точно так же Парламент поступил и с письмом герцога Бургундского, присланным в Парламент 28 ноября 1414 г., в котором он «жалуется, что жители городов Шалон и Витри… не пустили его внутрь городов, не продали ему продуктов за его деньги», ссылаясь на королевские приказы.
Почему же обе партии обращаются в Парламент? Тем более что Парламент передает все письма в Королевский совет. Видимо, для обеих партий важен общественный резонанс своих действий, они хотят оправдаться перед учреждением, призванным защищать право всех подданных на «справедливость».
В то же время Парламент вел активные действия ради прекращения войны, даже невзирая на запреты, поскольку мир воспринимался им как основное достижение верховной власти, в первую очередь судебной[180].
Парламент не был нужен для оправдания политического насилия, зато использовался властью для попыток восстановить мир и законность в стране. В ответе короля на письмо принцев, требующих суда над убийцами Людовика Орлеанского, 20 июля 1411 г. сказано, что письма эти были прочитаны «в нашем присутствии и многих нашего дома и Совета и Палаты Парламента в большом количестве», и заявлено однозначно, что «если не смогут найти… доброго согласия и мира, готовы… совершить добрый суд и такой, что ни вы, ни другие не будут иметь повода печалиться из-за несвершения суда»