nemine in contrarium redamante) эти письма признали «разумными, полезными и правильными», подозрения властей были не безосновательны. Так, только в этой перспективе начавшихся переговоров с Англией понятна реакция Парламента на введение нового налога через две недели после письма герцога Бургундского. 4 января 1420 г. в Парламенте шло бурное и однозначно негативное обсуждение сбора тальи с Парижа, поскольку это происходило якобы с одобрения Парламента. И вот тут, вновь единодушно (concordablement), было решено, «чтобы избежать и устранить крупные несообразности и скандалы», грозящие от этого налога, вообще прекратить его сбор, а деньги, уже собранные, вернуть обратно. Такого ещё не бывало в практике, и, чтобы никто не усомнился в подлинности этого решения, назавтра пригласили в Парламент («если захотят прийти») канцлера, королевского прево, генеральных советников финансов, Палаты счетов, купеческого прево и эшевенов, всех почтенных горожан, дабы «предупредить их об опасностях и несообразностях… и заявить им, что Парламент не давал никогда ни согласия, ни разрешения на сбор тальи, никогда не приглашался и не присутствовал на обсуждении и принятии этого налога, и что в этом решении все президенты и советники единодушно одного мнения». В этой напряженной ситуации Филипп Бургундский решил привлечь Парламент к переговорам с Англией и тем снять противостояние: в письме от 3 февраля 1420 г. он просит прислать на переговоры представителей Парламента. Но чиновники не спешат с ответом. Собравшись 5 февраля 1420 г. и высказываясь вполне лояльно о переговорах, тем не менее они не только не согласны отправлять туда своих послов[211], но и решают дождаться мнения остальных институтов, получивших аналогичные письма: Королевского совета, купеческого прево и эшевенов Парижа. А когда все, включая Палату счетов и Парижский университет, собрались 7 февраля 1420 г., выяснилось, что все ждут мнения Парламента и готовы поступить так же, как он. Круг замкнулся. Тогда Парламент высказал свое главное соображение — потребовать, чтобы переговоры проходили в Париже, надеясь, видимо, что совместными усилиями согласных с ним институтов и чиновников ему удастся повернуть переговоры в иное русло. Реакция короля была отрицательной: в письме 12 февраля 1420 г. он потребовал прислать послов в Труа «для блага и сохранения королевства». В это же время обозначился и конфликт Парламента с канцлером, который практически исключил Парламент из круга доверенных лиц власти. Отношение Парламента к начавшимся переговорам не могло абстрагироваться оттого факта, что англичане — по-прежнему враги королевства, и даже в период переговоров Парламент продолжал защищаться от их продвижения. Так, 29 февраля 1420 г. он обсуждал, как поступить с крепостью Бомон, которую англичане грозятся взять в ближайшую субботу, а крепость охраняла дорогу, по которой шло снабжение Парижа. И в совершенном отчаянии, при отсутствии какой-либо поддержки войск, Парламент решил добровольно сдать крепость, «видя, что она скверно охранена, плохо вооружена и не снабжена продуктами и не способна противостоять большой силе», чем ждать, пока «эту крепость захватят англичане, которые из-за этого могут очень разозлиться и принести еще большие убытки области вокруг». Как могли относиться парламентские чиновники к переговорам о союзе с теми, кого воспринимают как врагов, которых лучше не злить?
И все же парламентские чиновники понимали, не могли не понимать, что ситуация в стране тупиковая. Договор с Англией казался единственным спасением страны и условием ее дальнейшего существования[212]. Брак Генриха V и Екатерины Валуа, дочери Карла VI, должен был сделать английского короля зятем, объявленным по договору «сыном Карла Валуа VI», а их ребенка — законным наследником обеих корон, и поэтому парламентские чиновники пытались хоть как-то улучшить условия этого договора, понимая неизбежность его заключения.
Вместе с тем, герцогу Бургундскому приходилось постоянно убеждать Парламент в том, что договор обусловлен тяжелейшей ситуацией в стране и преследует цель спасти ее: на заседании 29 апреля 1420 г. канцлер огласил в Парламенте письмо Филиппа Доброго, в котором он снова и снова объясняет, что стремится «помочь и избежать очень больших опасностей, убытков и помех… по причине войны между королевствами и избежать еще большего кровопролития и… избавить народ и подданных королевства от ущербов и потрясений, которые они испытывали и переносили ранее изо дня в день… для сохранения короля и его сеньории и чтобы избежать разорения и разрушения королевства и его законных подданных»[213].
К этим объяснениям были добавлены сведения о короле Англии Генрихе V «как о благоразумном и мудром, почитающим Бога, мир и правосудие». Таким образом, в ход были пущены все средства убеждения, однако Парламент соглашался одобрить этот договор только при условии его корректировки и внесения «некоторых изменений и мнений». Отсутствие уверенности властей в покладистости Парламента подтверждают и слова канцлера, который от себя вновь напомнил чиновникам, что «ранее они обсуждали и решили осуществить, поддержать и исполнить то, что решат король, королева и герцог Бургундский». Тут он прямо спросил их, «намерены ли они придерживаться этого» и получил в ответ «общее мнение» (in turba), что надо еще раз все обсудить. На следующий день канцлер, первый президент Парламента и Жан Ле Клер, президент Палаты прошений были отправлены в Понтуаз к королю Англии, чтобы «он принял и обсудил эти переделки». Таким образом, Парламент все еще колебался, поддерживать ли договор в Труа[214].
Наконец, 24 мая 1420 г. Парламент получил письма отдельно от короля Карла VI, герцога Бургундского и короля Англии Генриха V, где они просили принести клятвы договору в Труа и соблюдать его условия, что и было выполнено. Чужеродностъ короля Англии, как и его ставленников — канцлера и первого президента, отчетливо сознавалась Парламентом. Так, 18 июня 1420 г. вскоре после заключения договора в Труа канцлер Э. де Л'Атр умер, и в записи об этом в протоколе Парламента явно сквозит ощущение возмездия: выбранный епископом Бовэ с согласия Папы, он так и не смог воспользоваться плодами этого продвижения, «которое стоило больше, чем принесло выгод (qui lui plus cousté que proufité)». И вместо выборов нового канцлера, на законности и необходимости которых настаивал Парламент, должность получил Жан Ле Клер в оплату его услуг при заключении договора в Труа. Когда этот пассаж 22 июня 1420 г. бурно обсуждался в Парламенте, первый президент, ставленник новых властей, покинул помещение, «как только начали обсуждать этот вопрос». Все это свидетельствует о далеко не безоблачных отношениях Парламента и властей в этот период.
В последний раз Парламент предпринял попытку пересмотреть договор в Труа, когда он должен был вступить в силу. После смерти Генриха V 31 августа 1422 г. и Карла VI 21 октября 1422 г. королем «соединенного королевства Англии и Франции» должен был стать малолетний Генрих VI. На заседании 27 октября 1422 г. стало ясно, что Парламент пытается отсрочить вступление в силу договора в Труа. Канцлер открыто упрекнул его в нарушении этого договора, так как «после смерти короля Карла VI были выданы приговоры без имени короля», хотя герцог Бедфорд «считает, что надо было назвать в приговорах и письмах короля Генриха королем Франции и Англии». Для нажима на Парламент канцлер вынужден вновь напомнить об ордонансе 1407 г., согласно которому «после смерти короля его старший сын в любом возрасте будет коронован королем как можно быстрее… и будет управлять… через Совет и мнение самых близких». Но Парламент вновь что-то обсуждал и никак не мог решить, «называть ли в письмах Генриха королем или подождать до приезда герцога Бургундского и герцога Бедфорда». Более того. Парламент написал им письма, чтобы узнать точнее их мнение, хотя мнение герцога Бедфорда им только что представил канцлер. Герцог Бургундский написал в Парламент и просил разузнать, «какую должность ему хотят поручить и как использовать» (7 ноября 1422 г.), и лишь после этого он намерен был приехать в Париж. Таким образом, герцог Бургундский занял выжидательную позицию, и ждать от него помощи Парламенту не приходилось.
Для вступления в силу договора в Труа потребовалось вновь собирать Парламент, куда пришли и новый регент Франции герцог Бедфорд, встреченный не очень дружелюбно, поскольку, как пишет секретарь, он «сел на высокий стул, где привык сидеть первый президент». Герцог вынужден вновь напомнить об обстоятельствах заключения договора в Труа, его благих целях, а также о положении Дофина Карла, который «не имеет никакого права наследовать королевство Франции и если имел какое-то право, то потерял его и стал его недостоин и полностью лишен… по причине ужасного и гнусного преступления, совершенного в его присутствии, по его приказу и согласию». Герцогу Бедфорду пришлось также обещать вернуть Франции Нормандию. Лишь после этого Парламент принес обычную клятву, как делалось при открытии очередной сессии, и признал Генриха VI королем Франции (19 ноября 1422 г.).
Все годы существования «английской Франции» Парламент присягал договору (последний раз — за месяц до сдачи Парижа войскам Карла VII 15 марта 1436 г.)[215]. Однако по мере усиления конфликта Парламента с властями договор в Труа превратился в форму противостояния парламентских чиновников разделу страны и нарушению ее законов. Если власти требовали присягать договору в Труа, Парламент в ответ требовал его соблюдать. Именно отношение властей к сути договора в Труа обнаружило со временем эфемерность «союза двух корон» и истинные намерения английских властей.