Отстранение по настоянию канцлера первого президента Парламента и замена его на Робера Пьедефера не изменило позиции института в отношении оплаты. Когда на заседании, где было объявлено решение о новом президенте, канцлер продолжал заверять Парламент о «стремлении короля и людей Совета поддерживать Парламент и платить жалованье», тот настаивает, что «намерение Парламента, чтобы все советники, которые служили в Парламенте, были оплачены» (9 февраля 1433 г.). Поддержку Парламент неожиданно нашел и в лице казначея, разоблачившего ложность уверений регента, что в казне нет денег: придя на заседание 10 февраля 1433 г., он сообщил, что готов выплачивать жалованье ежемесячно, если не будет запрета от регента, «и ему кажется, что есть достаточно (средств. — С.Ц.) для оплаты суда».
Следует подчеркнуть, что Парламент тем не менее продолжал работать, несмотря на угрозы, имеющие целью скорее обозначить конфликт с властями. Так, на заседании 10 февраля 1433 г. Парламент принимает меры для обеспечения работы института в полном объеме, хотя чиновников уже явно недостаточно: решено, что все работающие в Парламенте, вне зависимости от должности, будут «осуществлять дела все вместе», поскольку в Верховной и в Следственной палатах нет достаточного числа чиновников, т. е. будут все вместе работать и в расследовании дел, и в вынесении приговоров (решение о форме выдачи и подписи этих приговоров принято на заседании 21 февраля 1433 г.). Продолжая работать, слушать дела и выносить приговоры, Парламент периодически пытается надавить на власти для получения жалованья, но не очень настаивает, перейдя фактически своей работой в оппозицию властям. Так, 26 мая 1433 г. на совете решался вопрос, объявлять ли приговор или подождать до получения жалованья, и в итоге решили дожидаться жалованья. К такому же способу получить жалованье Парламент прибегает и на заседании 4 сентября 1434 г., назначив двух своих чиновников сказать казначею, «что если не заплатят им за месяц, не объявят приговор». После открытия сессии на заседании 18 ноября 1434 г. назначена делегация к канцлеру «показать ему положение суда, не получающего жалованья».
И все же Парламент продолжает работу, и даже когда вопрос о том, открывать ли очередную сессию обсуждался в ситуации агонии англо-бургиньнонского режима, «учитывая перемены в городах и областях, повернувшихся к другому подчинению (т. е. к Карлу VII. — С.Ц.), после долгого и бурного обсуждения решили открыть Парламент для блага суда» (8 ноября 1435 г.). Имея представление о том, в каких условиях и с какими трудностями пришлось столкнуться Парламенту в период англо-бургиньонского правления, закономерно задаться вопросом, почему же при таком неуважении и невнимании властей парламентские чиновники не прекратили работу, но ценой личных усилий сохранили в итоге Парламент в Париже?
Первая и весьма веская причина заключалась в том, что Парижский Парламент обслуживал территории, отделенные от владений Карла Валуа, и Парламент в Пуатье был недосягаем для этой части страны. Люди были лишены возможности добраться в Пуатье, а парламентские чиновники всегда пропагандировали «благо суда» и его необходимость в обществе. Весь объем дел, все тома ежегодных слушаний и приговоров подтверждают выгоды для подданных такой настойчивости Парламента[283]. Обращение Парламента к властям в феврале 1419 г. с требованием не покидать Париж и обеспечить работу Парламента оказалось пророческим в отношении того факта, что люди из всех городов, крепостей и областей «со всеми своими нуждами приходят в Париж». Страна привыкла, что именно в Париже можно найти справедливость и суд. Такую традицию выгодно было поддержать тем, кто служил королевской власти, и в их числе Парламенту в Париже как символу верховного суда во Франции. Сохранив Парламент в Париже, его чиновники следовали этой традиции, и нежелание англо-бургиньонских властей уважать работу Парламента выявило недальновидность и антифранцузский характер их политики. В этой связи отстаивание Парламентом своих интересов оказалось на деле защитой целостности и суверенитета королевской власти во Франции. Они защищали не конкретного короля, они защищали «короля, который не умирает никогда», т. е. идею королевской власти во Франции, интересы государства перед любыми частными и сепаратистскими интересами. И история доказала, что именно образ короля, а не только конкретный король, будь то Карл VI Безумный или Карл VII Победоносный, важен для страны и служит национальному объединению[284].
Это дает право расценивать функционирование Парламента в Париже под властью англо-бургиньонов, считающееся едва ли не пособничеством сепаратизму и оккупации, национальным предательством, как вклад парламентских чиновников в укрепление королевской власти Франции.
На этом фоне принесение Парламентом клятвы верности Генриху VI накануне вступления войск Карла VII (15 марта 1436 г.) выглядит тактической формальностью. Показательно в этой связи, что имена присягнувших на верность парламентских чиновников фигурируют и в составе делегации Парламента, отправленной 16 апреля 1436 г. к коннетаблю де Ришмону, вошедшему во главе войск Карла VII в Париж, «приветствовать его и показать ему, что они… сохранили Парламент, готовы оказать почести королю и служить ему… как его верные, законные и истинные подданные». Через два дня был прислан уважительный ответ с заверениями в его благодарности чиновникам за их заботы «о благе короля… и состоянии суда» (18 апреля 1436 г.).
Вклад Парижского Парламента в конечную победу Франции нашел убедительное и логическое завершение на открытии новой сессии Парламента в ноябре 1436 г., в который вошли 26 чиновников из Парламента в Пуатье и 19 чиновников Парламента в Париже[285].
§ 8. «Прагматический патриотизм»
Объем приведенного в III главе материала может создать у читателя ложное представление о решающей роли парламентских чиновников в главных политических событиях эпохи, поэтому в заключение стоит снова напомнить, что речь идет об аутсайдерах, о тех, кого меньше всего слушали в обществе и чье мнение мало кто принимал в расчет вне стен здания Дворца на острове Ситэ. И почти полное умолчание в историографии о парламентских чиновниках в политических конфликтах эпохи вполне объяснимо: позиция института была не громогласна, малозаметна. Но это не значит, что её важность от этого уменьшалась.
Воочию увидев последствия гражданской войны, испытав на себе все тяготы политических репрессий, французы к середине XV в. могли оценить, приносит ли благополучие и покой нарушение закона даже с самыми благими целями, как и предупреждал Парламент.
История аутсайдеров, каковыми были парламентские чиновники в период политического кризиса первой трети XV в., интересна именно тем, что как раз они оказались в числе победителей. Служить закону оказалось выгодно, поскольку в итоге он становится прибежищем для всех. Более того, выгоду извлекли все партии, которые пытались склонить на свою сторону Парламент: политическая борьба имеет свойство переменчивой фортуны, и в конечном счете всем оказалось выгодно, что кто-то сохранил видимость нейтралитета и к нему можно прибегнуть в случае поражения как к защите.
Оценивая в целом роль Парижского Парламента в политической жизни Франции первой трети XV в., следует отметить, что своеобразие позиции парламентских чиновников было обусловлено сделанным ими выбором в пользу интересов сильной королевской власти, защиты институтов государственного управления и преданностью государственной службе. Это помогло им не только избежать компрометирующего участия в борьбе бургиньонов и арманьяков, но и последовательно, с позиций гражданского гуманизма противостоять теории и практике тираноборчества и политических репрессий. Отстаивание интересов Парламента помогло его чиновникам противостоять политике «двойной монархии» в разделе королевства и отмене успехов централизации королевской власти, что обеспечило Парламенту почетное место в ряду защитников государственности во Франции.
Уникальность опыта параллельного существования двух Парламентов, в Париже и Пуатъе, с одинаковыми проблемами (сокращением компетенции, задержками жалованья и неукомплектованностью состава) заключается в проявившемся именно в этих чрезвычайных, не повторившихся более никогда обстоятельствах, единстве парламентской среды[286]. Сходство ситуации породило и сходную политику, проводимую обоими Парламентами. Оба защищали галликанизм, неделимость территории, законы Франции. Разделенные политическими пристрастиями и обстоятельствами, они остались верными прежде всего интересам своего института власти. В протоколах Парижского Парламента за все эти 18 лет, когда он обезлюдевал, в том числе из-за переезда чиновников на службу в Парламент Пуатье, мы не найдем оскорбительных выпадов против этих чиновников[287]. А воссоединившийся Парламент стал ведущей силой национального примирения[288].
Наконец, политика Парижского Парламента в период «двойной монархии» дает интереснейший материал для размышлений о природе зарождавшегося в эпоху Столетней войны патриотизма[289]. Связанный с формированием национального государства, патриотизм зародился в конце XIV в. прежде всего в городах. Однако скоро он охватил все слои общества, воевавшего за «свою Францию». И тут начинаются различия. Что каждый вкладывал в это понятие? И что защищал? Патриотами традиционно называют горожан, сдававших свой город англичанам лишь после длительной осады, ужасающего гол