camus punaiz); затем один из сапожников крутился у дома президента, пока все танцевали, в итоге произошла драка и дом, где жил президент, оказался почти в осаде; праздник был расстроен. Посадив многих в тюрьму, Парламент во избежание «крупных беспорядков в Труа» освободил затем из нее всех, а главному зачинщику разрешил пойти на праздник и обед, но не на службу в церковь (2 ноября 1402 г.). Куда большее возмущение Парламента вызвал поступок Карла Савойского, камерария короля, который приказал своим людям избить королевского прокурора в его собственном доме на том основании, что он в числе других присутствовал при аресте слуги камерария — Жана де Бовэ, «каковой слуга был вор и убийца и изгнан из королевства». Требуя скорого и примерного наказания от королевского прево, Парламент видит в этом преступлении опасный симптом ослабления королевской власти, «учитывая ущерб из-за болезни короля», что дает смелость нападать на его чиновников. А истоком «вдохновения» для подобных дел он считает знаменитый случай нападения Пьера де Крана на Оливье де Клиссона, коннетабля Франции и одного из самых близких Карлу VI людей. Это преступление было печально известно тем, что предшествовало первому приступу безумия короля. Парламент усматривает в этом «слишком опасный пример… и привычку еще свободнее с тех пор и до сего времени (нападать) на королевских служителей (lesserviteurs royault)» (13 января 1402 г.). И столь же строго он наказывает сборщика налогов Парижа за оскорбления и угрозы «еще худшее сделать» в адрес судебного исполнителя: Парламент отправил этого сборщика в тюрьму Шатле (15 мая 1403 г.).
Любые попытки воспрепятствовать исполнению решения Парламента, выраженные в форме противодействия судебным исполнителям, трактуются как посягательство на власть института. Когда на собрание университета в Орлеане были посланы судебный исполнитель и королевские сержанты «для оглашения решения» Парламента, но были «выгнаны вон из ассамблеи», Парламент не внял просьбам представительной делегации университета, просившей оставить в Орлеане рассмотрение дела, но взял его себе, «учитывая беспричинную вольность (simplece) и высокомерие университета» (3 января 1405 г.)[318]. За отказ выполнить постановление Парламента, переданное судебным исполнителем, был наказан маршал де Риё. При этом Парламент особенно возмутило то, что судебного исполнителя де Риё «обвинял несправедливо словами», и он потребовал не только уплаты штрафа, но и публичных извинений маршала перед этим судебным исполнителем, что тот и сделал (21 января 1405 г.).
Кроме того, Парламент настаивал на своем исключительном праве наказывать чиновников или знать о затеваемых против них процессах. Об этом свидетельствует такой факт. Прокурор короля решил испросить совет у Парламента прежде, чем начинать процесс по иску священников одной из парижских церквей, «так как прокурор не привык в такой манере делать заключения против советников заседаний, не поговорив об этом с Палатой» (17 февраля 1425 г.). За оскорбление в адрес советника Р. Агода Парламент наказал сержанта и освободил его из тюрьмы только после принесения им извинений (31 мая 1421 г.). Защищая честь института, Парламент поступает так и в отношении чиновников любого ранга, например, наказывает бальи Мортэня и его сержанта (область Турнэ) за их «бесчинства и нападки… на людей и чиновников короля» (19 ноября 1415 г.). Точно так же Парламент пресек попытку Парижского университета возбудить дело против королевского прокурора и лейтенанта королевского прево Парижа, отправив делегацию на собрание университета: защищая прокурора, Парламент объявил, что «такая же зашита будет сделана и в пользу лейтенанта прево» (15 декабря 1424 г.).
Отстаивая честь парламентской корпорации и неприкосновенность чиновников, Парламент добивался признания обществом особого статуса чиновника, действующего в интересах «общего блага». Чиновник мог быть уверен в том, что институт защитит его, если он исполняет добросовестно свои обязанности, и это укрепляло солидарность корпорации, равенство всех ее членов вне зависимости от должности.
Частью этого процесса стала защита Парламентом своих чиновников от угрозы преследования по политическим мотивам[319]. Когда стало известно, что герцог Бургундский схватил и посадил в тюрьму президента Парламента П. Ле Февра, Парламент собрался на экстренное заседание: президент Симон де Нантерр обратился с просьбой к магистратам трех палат дать согласие на написание обращения к герцогу Бургундскому с просьбой освободить Ле Февра. Находясь в конфронтации с герцогом Бургундским, угрожавшим арманьякам в Париже огнем и мечом, Парламент вступается за своего чиновника, обсуждая, в каких выражениях лучше написать письмо (sub qua forma verborum), чтобы добиться нужного результата (2 марта 1418 г.). В то же время Парламент противостоит аналогичным попыткам арманьяков: когда те попытались выслать из Парижа и сместить с должностей подозреваемых в симпатиях к бургиньонам (среди них 13 советников, один королевский прокурор, два нотариуса, уголовный секретарь и четыре судебных исполнителя — всего 21 человек), Парламент протестует и добивается для «своих» особых льгот (31 августа 1417 г.).
В период политических чисток в государственном аппарате и огульных расправ в Париже после установления бургиньонского режима Парламент сумел освободить Жана де Мени, писца уголовного секретаря, из тюрьмы «под предлогом того, что его обвиняют, будто он арманьяк (Arminague)» (31 мая 1418 г.). Парламент сумел добиться особых привилегий для своих чиновников и накануне краха англо-бургиньонского режима: канцлер разрешил чиновникам, не желающим возобновлять клятвы Генриху VI, покинуть Парламент и Париж, гарантируя им безопасность и обещая выдать охранные грамоты, а имеющим семьи — право взять с собой жен и детей (15 марта 1436 г.).
Безусловно, Парламент не мог поставить своих чиновников в совершенно особые условия и вывести из политической игры, но то, что он по мере возможностей пытался это сделать, свидетельствует о сущности корпоративизма, основанного не просто на солидарности и равном пользовании правами и привилегиями, характерном для любой корпорации, но на предназначении института, на его месте в обществе, диктующем и ряд ограничений, в том числе запрет политической деятельности, не связанной с работой суда и противоречащей ей.
В то же время, принадлежность к парламентской корпорации давала большие преимущества чиновникам в защите их частных интересов. Так, Парламент обещал своему чиновнику защитить его от произвола матери, грозившей лишить его наследства: по этой причине он отказывался ее посетить, боясь, что против воли будет принужден пойти на ущемление своих интересов; Парламент успокоил его и посоветовал поехать к матери, заявив, что «пересмотрит и попытается что-то сделать», если он «против своей воли согласится на что-то себе в ущерб» (28 мая 1407 г.). На защиту Парламента всегда могли рассчитывать чиновники-клирики в спорных делах о распределении церковных бенефициев. В частности, именно так Парламент поступил в отношении обоих гражданских секретарей: Никола де Бай получил поддержку Парламента в споре за место каноника церкви Камбре (26 июня 1411 г.); Клеман де Фокамберг — в споре за место каноника церквей Амьена и Арраса (13 июля 1420 г., 31 марта 1423 г., 15 июля 1430 г.). Укрепляли корпорацию и различные дары и пожалования чиновников друг другу[320]. Например, Никола де Бай получил вместе с первым жалованием деньги и мантию, завещанные нотариусом и королевским секретарем Жаном Берто тому, кто займет должность гражданского секретаря (24 июня 1401 г.). Как к коллективной собственности привык относиться Парламент к обстановке в своих помещениях. Например, после обновления мебели в залах Парламента деньги от продажи старой мебели отдали П. Коэ, судебному исполнителю, хотя по традиции она должна была принадлежать консьержу (23 марта 1407 г.).
Отношение к учреждению как общему делу, связывающему корпорацию одними интересами и задачами, порождало не только привилегии, но и обязанности. Так, возникшие финансовые сложности в отправлении мессы в капелле Дворца, с которой начинался рабочий день в Парламенте, было решено возместить за счет новых членов корпорации: каждый новый адвокат, приносивший клятву, обязан был отныне платить 2 экю или 2 франка, а прокурор — 1 экю (12 ноября 1406 г.).
Защитой интересов парламентской корпорации и привилегий государственных чиновников являлась и позиция Парламента в отношении пожизненного жалованья. Оно давалось чиновнику после многолетней службы и гарантировало, что служба институту будет должным образом вознаграждена и обеспечит старость. Эта привилегия отстаивалась корпорацией и как гарантия от злоупотреблений и взяток, которыми чиновник обеспечил бы себе безбедную старость[321]. Поэтому Парламент настаивал на сохранении пожизненного жалованья как формы укрепления авторитета парламентской службы и материальной обеспеченности чиновников. Таким образом, пожизненное жалованье было мощным стимулом укрепления парламентской корпорации, повышения престижа государственной службы в обществе.
В 1402 г. король попытался отменить пожизненное жалованье вместе с отменой дарений земель и доходов. Тогда Парламент не препятствовал этому, поскольку акция имела широкий размах (16 апреля 1402 г.). Подлинный скандал и открытое противостояние королю явились реакцией Парламента на решение 1406 г. отменить пожизненное жалованье всем парламентским чиновникам, «кроме тех, кто прослужил 20 лет и более». Усмотрев в этом посягательство на свой авторитет, Парламент устами Робера Може высказался весьма сурово и категорично. Взяв темой слова из Евангелия, Робер Може произнес гимн корпоративному принципу как божественному установлению, а королевские письма объявлялись «лживыми и незаконными». Как мы уже знаем, президент отказался от «привилегии» исполнить это решение, «ибо президенты, хотя имеют преимущества в решении дел и принятии приговоров, не могут временно отстранить или лишить никого должности, но только сам суд, т. е. все вместе, и к тому же только им