кола в церквах и запели Те Deum laudamus в знак очень большой радости и ликования… и зажгли огни в Париже на улицах» (12, 13, 14 июля 1419 г.). Однако, как известно, надежда на примирение была убита на мосту в Монтеро, и отныне, молясь за «спасение и процветание короля и королевства», все чаще добавляется и молитва за Париж и 272 оставшихся на этом забытом островке былого величия королевства людей[395].
При этом существует четкое различие между общими процессиями «для спасения и процветания королевства» и назначаемыми новыми властями политически направленными процессиями ради собственных целей В этой связи, даже по поводу рождении наследника «союза двух корон» процессию назначают именно власти, а Парламент добавляет к этой «новости» свои постоянные мольбы «о спасении и процветании короля и королевства, его друзей, сторонников и доброжелателей (bienveillans)» (24 декабря 1421 г.). Отныне назначаемые властями процессии по поводу очередных побед над Карлом Валуа (VII. — С.Ц.) сопровождаются коррективами парламентариев: они по-прежнему молятся о королевстве в целом, о некогда единой Франции, напоминая о ее былом величии. Так, решение отпраздновать взятие крепости Рынок в Мо трактуется Парламентом как победа «короля нашего сеньора и короля Англии, его зятя» (6 мая 1422 г.).
Позиция Парламента несколько отличалась от университетской: Парламент никогда впрямую не прославлял английские власти, но всегда молился о Франции, а когда королем становится наследник «союза двух корон», то только в таком качестве о нем молился Парламент. Пример этого отличия — процессия, организованная Парижским университетом «за процветание и выздоровление короля Англии» (25 января 1422 г.). Тогда оба короля оказались под угрозой смерти и была назначена всеобщая процессия, в которой участвовал Парламент, «за здоровье короля нашего сеньора, за процветание короля Англии и мир в королевстве», и только в такой увязке парламентарии готовы были в ней участвовать (12, 22, 29 июля, 3, 11, 12 августа 1422 г.). После смерти короля Франции Карла VI заметно существенное охлаждение парламентских чиновников, как и парижан в целом, к процессиям за процветание нового режима. Так, назначенная «по мнению и ордонансу людей Совета короля» процессия «просить Бога о спасении (salut) и процветании королевства» уже не ожидалась столь многолюдной, как прежде, поэтому епископ Парижа прибег к стимулированию верноподданнических чувств, обещая «отпущение грехов тем, кто будет присутствовать на этих молитвах и процессиях» (13 февраля 1423 г.). И хотя в ней участвовали и парламентарии, ясно, что шли они уже не столь охотно, и через несколько дней повторная такая процессия обсуждалась на заседании Парламента, где откровенно решалось, «останутся ли президенты и советники в Палате работать в привычной манере или пойдут на нее», но уже не все вместе, а разойдутся по своим приходам и пойдут каждый в отдельности, от своего имени. Конечно, определенную роль сыграл и тот факт, что молиться надо было за победу английского оружия над французским, поскольку процессия организовывалась по случаю взятия Мелена и изгнания войск Карла Валуа. И хотя Парламент решил, что «каждый пойдет в этой процессии со своим приходом… чтобы показать пример другим», очевидны и колебания самих парламентариев, не пожелавших идти вместе как институт власти. Такой «пример» говорил о многом (18, 19, 20, 25 февраля 1423 г.).
Победы над Карлом Валуа, которые приходилось «праздновать» (26 мая, 3, 6 августа 1423 г., 9, 10 марта, 11, 12, 19 августа 1424 г., 22 февраля, 8, 19 августа 1425 г.), все сильнее ухудшали положение Парижа, усугублявшееся неурожаями, холодами, разливами рек[396]. В такой ситуации процессии «за сохранение продуктов земли» выглядели как антиправительственные акции, поскольку именно при новых властях Париж обнищал, «как не запомнят люди», и те, «кто видел эти процессии, с трудом могли удержаться от слез» (10,16 июня 1427 г., 25 января, 11, 20 июня, 2 июля, 28 августа 1428 г.). И процессии уже организованы для спасения не только королевства, но и «его подданных» (1 февраля 1429 г., 27–28 апреля 1430 г.).
Последняя искренняя акция парламентариев была связана с любимицей парижан Анной Бедфорд, женой регента «двойной монархии» и сестрой герцога Бургундского Филиппа Доброго: когда в Париже узнали, что она серьезно больна, была организована процессия «просить Бога в особенности за здоровье и спасение мадам герцогини Бедфорд» (10 ноября 1432 г.). В процессии по своей инициативе участвовала и часть парламентских чиновников, и когда через четыре дня она умерла, герцог Бедфорд попросил именно Парламент распорядиться ее имуществом, так как она не оставила завещания, и организовать похороны (14 ноября 1432 г.). За несколько месяцев до падения режима англо-бургиньонов в Париже часть горожан, прево, эшевены и епископ пытались организацией «частных процессий в приходах города» «поддержать единство и согласие» жителей, но уже без успеха: большинство парижан ждали окончания хаоса и прихода Карла VII (12 января 1436 г.).
А теперь вернемся к вопросу, было ли участие парламентских чиновников в процессиях, большинство которых действительно приходилось на период англо-бургиньонского правления, участием в укреплении «английской Франции». Мне думается, что это не совсем так, вернее, это не подлинная цель, которую преследовал Парламент. Заботясь об общественном облике института, отстаивая свою роль хранителей и защитников мира и законности в стране, парламентарии, выйдя на улицы Парижа, укрепляли этот образ. Таким образом, поведение парламентских чиновников, вышедших за пределы залов суда, было демонстрацией той общественной роли чиновников короля, которую сформулировал, развивал и отстаивал Парламент.
Глава V.Парламентская этика и культура во взглядах и судьбах гражданских секретарей
Никола де Бай и Клеман де Фокамберг еще не становились объектом специального изучения в контексте истории парламентской корпорации[397]. Между тем, несмотря на различие личностей и политических пристрастий, талантов и характеров, они принадлежали парламентской среде, были сформированы ею и отдали служению Парламенту большую часть жизни. К тому же ведение ими парламентских протоколов этого периода делает их если не главными «героями» данного исследования, то уж во всяком случае весьма важными, поскольку вся информация получена в их изложении и интерпретации, вольной или невольной. А их протоколы отличались от предшествующих тем, что они содержали не только хронику жизни Парламента, но и событий в стране. Представляется интересным проследить особенности взглядов парламентариев на эти события, равно как и специфику их хроник. С этой целью мною выделены из огромного материала те сведения, которые представляются индивидуальным преломлением общих взглядов парламентариев, свидетельствующих о своеобразии парламентской культуры и парламентской интерпретации общественно-политических событий в стране. В этом же контексте рассматриваются и личные судьбы обоих секретарей, в которых нашла отражение парламентская этика и культура. Анализ взглядов гражданских секретарей позволяет также коснуться важной тенденции в культуре Франции рубежа XIV–XV вв. — раннего гуманизма, раздавленного колесами кровавой истории, но оставившего о себе воспоминания и известную традицию, отразившиеся в уверенной поступи гуманистической культуры во Франции со второй половины XV в.
История раннего гуманизма во Франции лишь относительно недавно стала предметом систематического изучения[398]. Учитывая спорность самого понятия «ранний гуманизм» применительно к Франции, его временных рамок и сути, а также различия и даже полярность мнений в литературе по вопросу о принадлежности части парламентских чиновников к числу первых французских гуманистов, хотелось бы внести скромный вклад в отстаивание этой концепции, поскольку мне представляется важным для характеристики облика парламентских чиновников сама их связь с кругами первых гуманистов и близость их к идеям раннего гуманизма[399]. В литературе подчеркивается, в основном, формальная сторона этой связи личное знакомство с гуманистами, переписка, а также состав библиотек чиновников, где немалое место занимали произведения первых гуманистов. Я бы хотела обратить внимание на иной аспект, а именно — на востребованность в профессиональной деятельности чиновников Парламента некоторых идей ранней гуманистической культуры, прежде всего гражданской этики и принципов формирования гражданского общества во Франции.
§ 1. Парламентский ракурс
Каждая хроника несет на себе печать отбора и интерпретации событий, обусловленную своеобразием положения автора, его осведомленностью и интересами. В этом смысле хроника способна нам сообщить не меньше о самом авторе, чем о событиях, описываемых им «по свежим следам» и неизбежно односторонне. В качестве хронистов своего времени и своей среды гражданские секретари были далеки от идеала «беспристрастного летописца», но этим для нас и интересны. Особенность взгляда на события в стране заключена прежде всего в положении парламентского секретаря, смотрящего на страну из окон Дворца на острове Ситэ и защищенного его стенами, стоящего как бы над событиями и взирающего на них с высоты выработанной Парламентом идеи об общественной роли верховного суда королевства. С этой во многом выгодной позиции гражданские секретари и оценивают людей и их поступки. Можно сказать, почти буквально и живописно этот ракурс изображен Никола де Баем при описании паники в Париже в феврале 1414 г. в связи с угрозой приближающихся войск герцога Бургундского. Тогда Парламент прервал работу в 9 часов утра, чиновники поспешно покинули залы, а гражданский секретарь «поднялся на самый верх «Уголовной башни», чтобы лучше рассмотреть что-нибудь, и увидел воинов между Ролем (