. Этот факт показывает, среди прочего, что в «английской Франции» «буржский король» не был в забвении и воспринимался как реальная политическая сила в стране. Сообщая о походах герцога Бургундского и англичан против войск Дофина, секретарь говорит, что они организованы «против врагов», не называя имени Дофина, т. е. никогда слова «враг» и «Дофин» не стоят рядом в записях секретаря[425]. Использует он и такой прием: сообщая о взятии города у войск Дофина, он не пишет, у кого город отвоеван (6–16 апреля 1422 г.). Более того, нередко секретарь откровенно сочувствует стороне Дофина. Например, сообщая о привезенных в Лувр воинах, державших осаду крепости в Мо, он пишет, что они сдали замок англичанам, лишь «подчинившись силе оружия и длительности осады» (7 мая 1422 г.). Еще более явственно проступает досада секретаря за победу англичан над войсками Дофина, сдавшими Амьен: осаду города и замка «для Дофина» держал граф д'Аркур и его люди, и сдали, «не видя никакого подобия помощи, хотя герцог Бедфорд имел малое число воинов» (9 марта 1424 г.). Точно так же К. де Фокамберг практически осуждает гарнизон Ивери за сдачу города герцогу Бедфорду, поскольку этот гарнизон «скрылся, не оказав помощи осажденным» (12 августа 1424 г.). Сообщая о сдаче города Манса, он отмечает, что она произошла «из-за отсутствия поддержки столь же сильной», какая была у англичан (8 августа 1425 г.). Симпатией к Дофину проникнута и запись об аресте Жана де Вилье де Лиль-Адана, подозревавшегося в заговоре с целью передать Париж Дофину еще в 1421 г.: будучи маршалом Франции и бургиньоном, он, по словам секретаря, «был и остается очень любезен горожанам, простолюдинам (mananls) и жителям Парижа», которые были возбуждены его арестом (8 июня 1421 г.).
Важно обратить внимание в этом ряду на весьма обтекаемые и не враждебные формулировки, используемые секретарем по отношению к тем парламентариям, кто перебирался работать в Парламент в Пуатье, созданный под властью Карла; помимо корпоративной солидарности нельзя не видеть в этом если не симпатию, то уже никак не враждебность к Дофину.
С момента коронации Дофина в Реймсе секретарь называет его Карлом Валуа, а не Дофином, как прежде, в чем, скорее всего, выражается стремление подчеркнуть произошедшее изменение статуса Дофина (19 июля 1429 г.)[426]. Сообщая отныне об успехах армии Карла VII, К. де Фокамберг все больше подчеркивает законность и божественный характер этих побед, поскольку армия занимает «много крепостей и городов… без осады и сопротивления» (19 июля, 7 сентября 1429 г.). И когда в Париже вскоре раскрывается заговор с целью отдать город в подчинение Карлу Валуа, Клеман в записи о казни участников заговора добавляет мольбы о милосердии к их душам (8 апреля 1430 г.)[427].
Тот факт, что Клеман вошел в Парламент и при Карле VII, свидетельствует не только о незапятнанной службе, но и о результате логичной трезвой позиции, занятой им по отношению к институту королевской власти.
Если обозначить в итоге некие общие черты в позициях и взглядах обоих гражданских секретарей в отношении королевской власти и ее носителей, то на первое место следует поставить преданность самой идее сильной королевской власти во Франции, вне зависимости от того, кто в данный момент является королем. Фактически для них король — это тот, кто следует законам и традициям данного королевства, защищает интересы институтов власти и не допускает ущемления своего суверенитета. Оба секретаря с большим уважением относились к больному Карлу VI, превознося его правление как идеал «национальной» монархии в пику «феодальному» принципу «английской Франции»; так же они относились и к Дофину — законному наследнику престола, и все это с позиций парламентских идей о короне как общественному служению, налагающему на ее носителя твердые обязательства по отношению к обществу. Общество в свою очередь также обязано исполнять волю монарха и издаваемые им законы. Только такое соблюдение взаимных обязательств делают монархию легитимной, а общество — пребывающим в мире и спокойствии, что есть венец творения суда, как утверждал Парламент.
§ 3. «Чужие» и «свои»
Эпоха Столетней войны, особенно на ее последнем, завершающем этапе, была отмечена зарождением патриотизма[428]. О своеобразии проявления любви к родине в стенах Парижского Парламента уже шла речь, однако анализ взглядов гражданских секретарей на эту проблему, выявление способа восприятия ими чужих и своих дает интересные сведения о проявлении патриотизма в той среде французов, которые следовали букве закона и в силу этого оказались в «английской Франции». Прежде всего мне представляется важным обратить внимание на само присутствие у секретарей этих понятий — «чужие» и «свои», на четкое осознание, что англичане и французы — разные народы и враги, поскольку нередко в литературе мелькают рассуждения о том, что это разделение — плод воображения позднейшей историографии, «подстраивающей» события под уже известный результат и превозносящей победившую сторону как изначально более патриотичную[429]. Между тем протоколы Парламента убеждают, что у секретарей четко разделялись чужие и свои, и то, что англичане — это враги, не ставится ими под сомнение. Достаточно сказать, что до воцарения Генриха VI на троне «соединенного королевства» они пишут зачастую «англичан» с маленькой буквы, а французов всегда с большой (например, 14 января 1415 г.).
Главное, в чем убеждают записи секретарей, — это четкое осознание парламентариями деления на французов и англичан и представление о французах как о неком единстве. Так, сообщая об аресте маршала Бусико маркизом Монферратом и капитаном ломбардцев, Н. де Бай уточняет, что они «изо дня в день обезглавливают и убивают французов» (4 октября 1409 г.). И до начала высадки англичан во Франции в 1415 г. Н. де Бай отмечает в протоколах сведения о них как о врагах. Приезд в Париж английских послов со свитой из 500 человек и оказанные им Парламентом почести, слишком пышные и пропавшие втуне, как и приход делегации во Дворец в Ситэ, где Парламент в числе других «выслушивал просьбы англичан», — все воспринимается секретарем как угроза стране (8, 16 августа 1414 г.). И хотя «англичане» приходят посмотреть Парламент (12 марта 1415 г.), но уже в обоснование вводимого налога говорится, что налог предназначен «для поддержания границ… из-за войны, которую вели англичане против королевства» (22 марта 1415 г.).
Осуждение гражданской войны также окрашено у секретарей в патриотические тона, поскольку она ослабляет королевство перед угрозой английского вторжения, да и привлечение, скажем, герцогом Бургундским «воинов из Савойи, Лотарингии, Германии и других иностранцев» подается как антинациональная акция (11 декабря 1415 г.). В это же время Парламент осуждается запрет герцога Бургундского своим подданным «вооружаться против англичан… ибо он заключил перемирие в войне с англичанами на один год, хотя король объявил войну англичанам» (11 августа 1416 г.); равно как он осуждается за связи с англичанами и пособничество им («помогал королю Англии и англичанам против общественного блага королевства») (22 января 1416 г.). Более того, несмотря на явные проарманьякские симпатии, Н. де Бай осуждает герцога Орлеанского за непродуманные акции, например, за легкомысленное письмо королю Англии Генриху V (5 декабря 1402 г.) или неоправданную и дорогостоящую экспедицию в Гиень (3 января 1407 г.).
Четкое разделение на французов и англичан, которые являли собой угрозу стране, очевидно у Н. де Бая (12, 13 августа 1416 г.): англичане ведут войну, грабят и убивают, поэтому действия против них справедливы (14 января 1417 г.).
И хотя К. де Фокамберг был сторонником бургиньонов, как и большинство парламентариев, работавших в Парламенте после 1418 г., он тоже относится к англичанам как к врагам, поэтому, записывая о вводимых налогах с целью «сопротивляться противникам из Англии, которые начали уже разорять это королевство», он вынужден выгораживать герцога Бургундского, обвиняя в предательстве только его сторонников: «Под прикрытием герцога Бургундского сделали много зла этому королевству» (15 мая 1417 г.). В иной форме это рассуждение повторено секретарем по случаю введения налогов: «Чтобы сопротивляться англичанам и другим противникам королевства» (3 июня 1417 г.). К. де Фокамберг осуждает антифранцузскую позицию императора Сигизмунда, который прежде был в союзе и родстве с Францией, к тому же должен был бы «ненавидеть англичан больше, чем какую-нибудь другую нацию», поскольку его дядя, король Богемии, погиб при Креси, тем не менее, поехав в Англию с целью добиться перемирия в войне, «поступил вопреки своей клятве, верности (loyauté) и договорам и против прав природы… объединился с его (короля Франции. — С.Ц.) врагом в Англии» (16 марта 1418 г.).
После установления бургиньонского правления в Париже тон секретаря в отношении герцога Жана Бургундского меняется, поскольку тот провозглашает себя защитником королевства и становится правителем при Карле VI. Особое внимание К. де Фокамберг уделяет по-прежнему действиям против англичан[430]. Так, осада Руана постоянно находилась в поле зрения секретаря, будь то введение налога «на оплату воинов… чтобы сопротивляться англичанам и поддержать жителей Руана» (10 октября 1418 г.), или забота о Париже в отсутствие короля и герцога Бургундского, «уехавших… против англичан, которые осаждали Руан» (22 октября, 12 ноября 1418 г.). И всякий раз он подчеркивает, что город «осажден королем Англии», «осажден врагами» (25 ноября, 12 декабря 1418 г.). Все яснее становилось отчаянное положение Руана, и послам короля приходилось оправдываться перед Парламентом за то, что они «меньше помогли Руану, чем намеревались и хотели помочь» (17 января 1419 г.). И все же Клеман не сдерживает досады и обиды за неминуемое падение Руана: «Пришли новости, что король Англии должен в ближайшее время войти в Руан по договору между ним и жителями города из-за отсутствия продуктов, ибо иначе силой оружия или атакой город взять было нельзя (