– Ты уже налил, – резонно замечаю я.
– Выпьем за встречу? – Марк поднимает стакан. – Здесь все так… Черт, я без тебя адски скучал.
– Я тоже думал о тебе, Марк, – сдержанно отвечаю я. Брат выпил почти все, что налил себе, а я просто поставил.
– Расскажи мне, где ты был. Как там в Китае?
– Нечего рассказывать, – сухо отзываюсь я, ковыряясь вилкой в салате и выискивая привычные ингредиенты. – Моя жизнь не покажется тебе интересной или занятной, поверь на слово.
– Так ты не занимался бизнесом? – Марк продолжает допрос, совершенно не замечая, что я не горю желанием развивать тему последних трех лет. Его любопытство оправдано, но я не чувствую себя способным на откровенный разговор.
– Нет. И я не играл в казино. Не вступил в ряды террористов, не принимаю наркотики. И я не лежал в психушке. Говорю, потому что знаю, что версии подобного рода выдвигались, – предвидя следующий вопрос, отвечаю я. Марк снова плеснул себе виски.
– И ты не пьешь, – нахмурившись, отметил Марк, заметив, что в моем стакане не убыло. – Ты вступил в секту?
– А, похоже? – ухмыляюсь я.
– Ну, фанатичного блеска в глазах не вижу. Скорее, выглядишь отрешенным и умиротворенным. Когда я видел тебя в последний раз, ты не разговаривал ни с кем, не смотрел на нас, и в твоих глазах была такая ярость, что мы и пытаться не стали навязывать свое общество. Даже отец боялся подступиться к тебе.
– Это в прошлом. Я больше не испытываю гнев без весомых причин, – сообщаю я лаконично, заработав еще один любопытный взгляд.
– Говоришь как-то странно, – Марк улыбается. – Секта – тоже «нет»?
– Нет. Я вел скучный образ жизни, закрытый. Думал, гулял. Медитировал. Молился.
– Молился? – давясь от смеха, переспрашивает Марк, держась за живот. Я бы на его месте реагировал так же. – Кому? Бахусу? Ты там не на анашу подсел, случаем?
– Марк, я сказал, как есть, а ты можешь строить свои гипотезы. Понимаю, что сложно поверить в то, что ты видишь меня таким, но у меня были причины изменить свой образ жизни. В принципе, я даже ничего не менял. Я стал другим в одночасье. Словно вспомнил, что я проживаю чужую жизнь, и стал собой. Другим я был до того, как уехал, Марк. Меня настоящего ты не помнишь. Маленьким был.
Марк резко прекращает смеяться. Его взгляд замирает на мне, озаренный смутным осознанием, недоверчивым подозрением. Я вдруг понимаю, что могу сказать ему. Только ему из всего прежнего окружения. Как он мне когда-то… Я был первым, кто узнал, что Марк – гей. Именно я рассказал отцу, и принял сторону брата в этом вопросе, полностью поддержав его. Но, конечно, никто никогда не узнает обо мне всей правды.
– Память вернулась? – решается предположить Марк, и я коротко киваю. Брат нервно проводит ладонью по лицу. – И что? Что ты вспомнил?
– Маму. Вас с Брайаном. Отца. Такими, какими никогда не знал. Я вспомнил себя, Марк. И мне понадобилось три года, чтобы примириться с тем, кто я есть на самом деле. Понять себя. – Я наклоняюсь вперед, не отпуская завороженный взгляд брата. – Сделать выбор и определить путь, которым мне суждено двигаться вперед.
– Почему ты нам не сказал? Отец знал?
Я отрицательно качаю головой.
– Мне нужно было справиться с этим в одиночку.
– Когда ты вспомнил? – Марк вопросительно смотрит на меня, а я чувствую знакомое напряжение, холодок между лопаток, когда мысленно возвращаюсь в тот момент, когда моя жизнь раскололась на до и после.
– Я не хочу об этом говорить, – резко выпрямляюсь и отвожу в сторону взгляд.
– Господи, так у тебя из-за этого крышу сорвало. И вся эта история с похищением Лекси и тем, что ты наворотил… – Марка понесло, он начинает строить догадки одну за другой, неверные, нелепые, но они царапают мое сердце, задевают за живое.
– Марк, давай оставим неприятную для многих историю в прошлом, – произношу я, отчаянно игнорируя картинки прошлого, мелькающие перед глазами. Я знал, что не смогу контролировать все, когда окажусь на этой земле. Мои виски начинают пульсировать, и я прикрываю глаза, чтобы снять напряжение, глубоко дышу. Кадры, один за другим, черно-белые образы… Зеркала, и мои руки, развешивающие фотографии. Ярость, гнев, ненависть, желание унизить, растерзать. Удар молотком по железному крюку, вбивающий его в стену, треск и осыпающиеся осколки. Моток веревки, который разматывают все те же руки, отмеряют, режут, привязывают к крюку, который теперь торчит из стены. Удовлетворенных вздох, и я иду прочь из комнаты, слышу эхо своих шагов и тяжелое дыхание. Она лежит на полу в гостиной, без сознания и без одежды. На шее уже проявляются фиолетовые синяки. Гнев, отвращение, презрение. Ядовитый коктейль вместе с бешеным адреналином отравляет кровь. Приседаю над ней и смотрю в бледное, бесчувственное лицо. Хочу ударить, но вместо этого наклоняюсь и целую холодный лоб. Я шепчу, что люблю ее, и она сама виновата. А потом связываю тонкие кисти рук веревкой. Туго. Ей будет больно, когда она попытается освободиться. Тащу ее за концы веревки, словно тряпичную куклу, раздирая кожу… Последний кадр выхватывает из пятна света мои ладони, завязывающие веревку вокруг тонкой посиневшей девичьей шеи. Делаю несколько узлов, и мир начинает темнеть, словно кто-то убавляет свет, пока каждую секунду, бледнея, он не гаснет окончательно, и я не оказываюсь в том своем кошмарном сне… Тьма и приближающиеся шаги. Я прижимаюсь к стене, руки скованы, и я не могу пошевелиться, и не могу убежать, потому что привязан к стене, словно дворняга. Вспыхивает яркий свет, зажмуриваю глаза, дрожу от страха, когда слышу скрежет ключа в железной двери. Шаги все ближе, и я трясусь от холода, потому что на мне нет одежды, а в открывшийся проем дует ветер.
– На колени, – произносит низкий грубый голос, и выполняю приказ. – Ешь.
Новая команда сопровождается глухим звуком миски с кашей об пол. Раз в день он приносит мне кашу. Не суп, не макароны. Всегда только овсяная каша. Я открываю глаза, и в стене напротив, в зеркале вижу отражение маленького мальчика с огромными глазами, полными слез. Его худое тело покрыто синяками и ссадинами, веревки безжалостно впиваются в шею и запястья, не позволяя взять тарелку в руки, и, наклоняясь, он лакает из миски, как животное, пока удар по спине пряжкой ремня не откидывает его в сторону. Больно, холодно и страшно. Я не помню, как оказался здесь. Не понимаю, что здесь делаю. Не знаю, кто этот ужасный человек, который каждый день подвергает меня страшным мучениям. Я жду, что вот-вот все кончится, и мама с папой придут за мной. Они уничтожат этого страшного человека. Или я проснусь… Но я не просыпаюсь. И никто не приходит за мной, я продолжаю звать и плакать, снова и снова, когда он уходит. При нем нельзя. Слезы превращают его в зверя.
– Сначала надо немного послужить, щенок, – насмешливо произносит жуткий голос. Я поднимаю глаза, но новый удар, теперь уже по лицу, не позволяет увидеть лицо обидчика. На нем всегда толстовка с капюшоном, закрывающая половину лица.
– На колени, – командует он. Я вздрагиваю всем телом.
– Джейс! – Марк дотрагивается до моего плеча, вырывая из кошмарных воспоминаний. Я вымученно улыбаюсь, вытираю испарину со лба. – Все нормально? Ты белый, как мел.
– Голова разболелась. Давно не летал. Наверное, мне лучше прилечь. Извини, Марк.
Я резко встаю, оставляю обескураженного Марка и поднимаюсь в комнату. Я растерян и разбит. Со мной не случалось подобного больше года. Ничего удивительного. Я вернулся туда, где все началось и закончилось. Мне просто нужно отдохнуть и собраться с мыслями.
Я ложусь в кровать и закрываю глаза. Слишком мягко, непривычно, но я знаю, как вызвать сон. Ничего сложного. Немного практики и у вас тоже бы получилось. И нет, я не считаю овец. Дыхательные упражнения. С первого раза, конечно, не получится, но если действительно захотеть, то можно все. Человек, вообще, всесилен, если ему это всесилие необходимо. Я же стремлюсь лишь к спокойствию и миру. Не во всем мире, как многие, а хотя бы в своей душе для начала. Многие сочтут меня лицемером, зная прежнего Джейсона, и отчасти будут правы. Люди путают, подменяют понятия, и поэтому им так просто исполнять свои желания. Их отвлекает множество вещей, приземленное восприятие окружающего мира, негибкость мировоззрения.
Поднимаясь высоко в горы, я проводил по нескольку суток без еды и с минимальным запасом воды. В одиночестве, без условий, к которым так привыкло мое изнеженное тело, на холоде и ветре. Я вдыхал разряженный воздух и чувствовал головокружение, опьяняющую легкость… Я смотрел вниз, и мир казался маленьким и хрупким, как на ладони. Идеальным. Гармоничным. Величественным. Кем был я? Лишь ничтожной точкой на громадном и тысячелетнем теле гор, устремляющих свои вершины прямо в облака. Мне хотелось плакать от восхищения и эйфории, охватившей все мое существо. Ничто не нарушало моего покоя, и я получал то, к чему так стремился – мир и равновесие.
Были мои чувства настоящими или явились последствием кислородного голодания и головокружения? Ответ неочевиден, но я нашел свое спасение именно так, именно там, устремляясь ввысь, вдаль от суеты мира, туда, где границы между Богом и человеком стирались. Туда, где не было ни того, ни другого, а только ветер и бескрайние просторы, соединяющие небо и землю. И у меня не было имени, мыслей, прошлого и настоящего. Я закрывал глаза и позволял своему сознанию течь, вместе с горными ручьями, сбегающими по склону, впадающими в чистые горные ледяные озерца. Я исцелял свой разум, свои желания, я учился видеть, не руководствуясь низменными желаниями, потребностями, эгоизмом и выгодой, а… душой. Инструментом, которым каждого из нас наградил Бог от рождения. Никого не обделил, но лишь избранные обладают талантом, чтобы играть на нем. Мой талант был погребен очень глубоко, и не сразу я нащупал путь к тому, что было даровано.
Вы смеетесь, читая эти строки?
Этот парень бредит? Он явно накурился анаши или марихуаны. Какой Бог и какие таланты для этого сукина сына?