Когда почти три года назад Джонатан Риксби зашел в мою камеру для предварительного заключения, которая, кстати, выглядела не хуже вип-апартаментов, то застал угнетающую картину. Я был связан, истерзан, практически лишен разума. Я не понимал и не осознавал происходящего. Все, о чем я думал на тот момент, все, что видел, были воспоминания из далекого прошлого. Мой организм был обезвожен, из-за нежелания принимать воду и пищу. Я все время спал или бредил. На большее не было сил. Следствие провело медико-психиатрическую экспертизу, которую я с треском провалил. Мне теперь грозила не тюрьма, а психушка. Но папа снова воспользовался миллиардами и властью. Меня не упекли в клинику, хотя комиссия дала соответствующее заключение, мне прислали Джона. Он зашел осторожно, словно в клетку с диким зверем, хотя, что я мог сделать? Сидя на кровати, я часами раскачивался из стороны в сторону, находясь по другую сторону нормального мира. Джон присел передо мной на корточки, всматриваясь в меня своими умными мудрыми глазами, я вдруг очнулся, тоже заметив его. Я не чувствовал угрозы. Может дело в этом. Остальные постоянно чего-то требовали, ответов, эмоций, а Джон просто молчал и смотрел. И я понял, что знал его… Я знал его раньше.
– Вспомнил, мальчик? – спросил он тихо, и мне захотелось закричать от разрывающей грудную клетку дикой боли. Я заскрежетал зубами, удерживая порыв.
– Я был первым психологом, к которому тебя привели, Джейс. Я помог тебе забыть. Прости меня, но мне казалось, что так будет лучше.
Я не мог отвечать, стискивая пальцы в кулаки, брякнула цепь наручников. Ярость вспыхнула и погасла. Я вдруг многое понял, осознал ярко и отчетливо…
– Ты не проводил гипноз… – прошептал пересохшими губами. Джон отрицательно покачал головой.
– Когда ты пришел ко мне снова, я понял, как близко ты подошел. Ты инстинктивно выбрал меня, почувствовав, узнав на подсознательном уровне. Ты нуждался в том, чтобы обрести себя, но я не понял. Я думал, что помогаю тебе. Я проводил сеансы, но с целью удержать воспоминания там, где они и должны быть.
– Но ты говорил, что я должен поговорить с отцом.
– Пол знал обо всем. Мы вместе принимали решения.
– А меня спросить забыли? – закричал я, беспомощно дергаясь, пытаясь встать. Джон осторожно, но властно удержал меня за плечи.
– Мы все исправим, Джейс. Ты просто позволь помочь тебе. Я знаю место, где ты обретешь покой в душе и излечишься от боли и гнева. Я отвезу тебя. Когда-то я был таким же, как ты. Мне было двадцать, когда вся моя семья погибла в авиакатастрофе. Вся, понимаешь? У меня была сессия как раз в это время, поэтому я не был с ними. И моя ненависть, и гнев обрушились на весь окружающий мир. В один прекрасный день я взял пистолет и пришел с ним в университет, поднялся к ректору, который принимал в тот роковой день у меня экзамен, и направил на него оружие. Он не уговаривал меня, не звал на помощь, не вызвал полицию. Он сказал, что любит меня, что разделяет мою боль, что знает место, где мое сердце исцелится. И я поверил. Я позволил ему помочь мне. Он отвез меня в Тибет, к старому отшельнику, и я целый год прожил в хижине высоко в горах. А сейчас я здесь и готов то же самое сделать для тебя. А знаешь, почему? Никакие сеансы и терапия не поставят тебя на ноги, не сделают тем человеком, которым ты хочешь быть. Потому что ты не знаешь и не представляешь, кем хочешь быть на самом деле. Ты только что понял, что, вообще, мало знаешь о себе.
Я слушал его тихий, успокаивающий голос, подвергаясь его исцеляющему воздействию. Возможно, он опять использовал одну из своих практик управления и направления сознания, но я почувствовал, что готов снова довериться ему.
– Но сначала мне нужно выйти отсюда? Так? – я вопросительно посмотрел в глубокие спокойные глаза Джонатана.
– Твой отец позаботится об этом. Он уговорит девушку не возбуждать против тебя дело. Процесс, конечно, запущен и шумиха поднялась немалая, но, если она пойдет на мировую, то обойдется без срока. Не давай пока никаких показаний. Нам нужно дождаться версии ее адвокатов, а только потом сможем подтвердить или опровергнуть…
– Я не могу, Джон, – резко выкрикнул я. И он успокаивающе положил руку на мое плечо.
– Девушка в порядке. Ее скоро выпишут. Я узнавал, и мне сказали, что тяжелых повреждений не было.
– Я не знаю, что делал с ней, – закрыв глаза, я отвернулся, не в силах смотреть в глаза человеку, который многократно предупреждал меня. – Я не помню.
– Совсем? – осторожно спросил Джон. И я кивнул.
– Последнее воспоминание, это… как я связываю ее. А потом – полный ноль.
– Полицию помнишь?
– Да. Это… да. Смутно. Я очнулся еще, когда все тихо было. Лекси… – я сглотнул, произнеся имя, которое теперь казалось чьим-то чужим, из другой жизни, незнакомым. – Ее голова лежала на моих коленях, она смотрела на меня. А я не понимал… что, что случилось. Почему она так выглядит. Черт, я никогда не забуду, как она на меня смотрела. Никакой ненависти, страха или боли. Она почувствовала, что я вернулся, и в ее глазах была любовь, черт бы ее побрал. Она прошептала мое имя с нежностью и облегчением, словно не я… не я сделал ее такой… Джон, ты меня обманываешь. Она не в порядке. Я своими глазами видел. И я хочу знать, пусть она скажет, я должен заплатить за каждую ссадину на ее теле. Чёрт возьми, Джон… – я скинул его руку со своего плеча и упал на бок, уткнувшись лицом в подушку. – Уходи, не смотри на меня. Не нужно.
И Джон ушел, оставив меня наедине с разбитым сердцем и муками совести. Когда через три дня он вернулся, я все еще был не в себе. Адвокаты Лекси хранили молчание, а я снова и снова изнурял свою память безуспешными попытками вспомнить, что происходило между мной и Лекси в закрытой зеркальной комнате. Следствие изъяло содержимое камер, которые были натыканы, как по всему дому, так и в зеркальной комнате. Но они нашли только грязную сцену в гостиной, потому что перед тем, как… Я отключил камеры в нашей с ней темнице.
– Узнаешь? – Джон протянул руку, и я увидел футляр для музыкального инструмента. Губы дрогнули в циничной улыбке.
– Издеваешься? Какого хрена ты мне приволок скрипку?
Джон подозвал охранника и попросил его снять мои наручники. Меня сковывали, чтобы я не нанес себе физический вред. Кучка идиотов, я не самоубийца.
– Давай, попробуй, Джейс. Ты ничего не теряешь.
Я отрицательно тряхнул головой, но скрипка так и притягивала взгляд. Немыслимо, мои руки двадцать с лишним лет владели только мячом. Потирая свои запястья, я невольно пошевелил пальцами, как бы перебирая струны. Я помнил… черт.
– Держи. – Джон протянул мне инструмент, и я взял. Сам не поверил, что сделал это.
Я знал, как держать ее, как управлять смычком, как наклонять голову и какой звук получится, если нажать в самом основании, большим пальцем… Мои грубые руки, привыкшие к агрессивной игре на стадионе, бесконечным дракам и дебошам, без всяких репетиций, вспомнили, что способны творить нечто чудесное удивительное и хрупкое… Неужели это было во мне всегда?
– Ты поедешь со мной? – спросил Джон, когда я закончил и отложил инструмент в сторону. Я тяжело и взволнованно дышал, совершенно потрясенный и почти счастливый.
– Да, Джон. Я поеду, – кивнул я.
– Тогда, собирайся. У тебя слушание дела прямо сейчас. Александра Памер согласна на примирение сторон, – произнес Джонатан, убирая скрипку обратно в футляр. Все радостные эмоции мгновенно покинули меня, и я снова окаменел.
– Сейчас? Почему она согласилась? – натянутым от напряжения голосом, спросил я. Все мои чувства были слишком хаотичны и нестабильны, чтобы их можно было подвергнуть анализу. Я на самом деле боялся выходить из камеры, потому что не чувствовал себя готовым к встрече с агрессивным миром вне стен, к которым я привык. Мальчик, внезапно оживший, разбитый, уничтоженный болью, насилием и страданиями, преданный и брошенный, не находил в себе сил выйти из своей тюрьмы и посмотреть в лица тех, кто знал, или мог знать, или догадывался…
Я четко помню, почему уцепился за идею Джона увезти меня. И это был единственный выход, единственная возможность – никогда не видеть отца. Я ни в чем его не обвинял, но он знал…. И этого оказалось достаточно, чтобы покинуть город.
– Ей, как и тебе, не нужна шумиха, Джейс. Александра хочет уехать в университет и приступить к учебе. Здоровое желание, правда? – Джон вопросительно посмотрел на меня. Я прошёлся вдоль своей камеры. Всего несколько шагов.
– Я увижу ее? – тихо спросил, разглядывая свои руки.
– Нет. Ее интересы будут представлять адвокаты. Девушка выдвинула требование о судебном запрете на приближение, сроком на три года. От компенсации она отказалась, и настаивать мы никак не можем.
Я стоически выслушал слова Джонатана, задумчиво изучая свои пальцы, которыми сжимал ее хрупкую шею. Как одни и те же руки способны убивать и творить музыку? Как?
– Три года… – пробормотал я. – Три года я не узнаю, что происходило… там. Не узнаю, что я сделал. И как она вынесла все это. Чуть не убил ее. Держал под прицелом. Но не из ненависти. Тогда я не видел другого выхода для нас. Мне хотелось остаться с ней, навсегда. Я думал, что не смогу жить, вспомнив весь этот ужас. А без нее… все теряло смысл. Даже смерть.
– Но ты не выстрелил, – осторожно подтолкнул меня Джон.
Я поднял голову, горько улыбаясь.
– Нет. Я не смог. Моя любовь, какой бы больной она не была, пересилила эгоизм. Я не имел права забирать ее собой, даже, если она хотела этого. А она хотела. Ее глаза молили об избавлении. Мы слишком устали от этой агонии. Мы оба. Я превратил нашу жизнь в ад, отравил нас, и должен был заплатить сам. Один. На самом деле, я был настолько нестабилен, что смутно сознавал происходящее. Я стрелял в отражение, но видел там не себя. Человек в капюшоне. Чудовище. Насильник. Маньяк. Я убил того, кто двадцать четыре года назад убил меня. – Мой голос изменился, сломавшись, натянув что-то внутри меня до болезненных ощущений. – Почему я превратился в него, Джон? Как можно стремиться стать тем, кто когда-то разрушил твою жизнь и разум?