Откуда бы ни пошло название “новые атеисты”, оно закрепилось – как и “четыре всадника апокалипсиса”, видимо, пришедшие на смену “трем мушкетерам” с выходом книги Кристофера. Я не возражаю против этих названий. Но важно отрицать любое предположение, что “новый атеизм” в философском смысле отличается от предыдущих версий, приверженцами которых были, скажем, Бертран Рассел или Роберт Ингерсолл. Тем не менее, хоть он на самом деле не очень нов, но как журналистская придумка “новый атеизм” имеет право на существование, поскольку между выходом “Конца веры” в 2004-м и “Бог не любовь” в 2007 году в нашей культуре действительно что-то произошло. “Бог как иллюзия” вышла в 2006-м, как и “Разрушая чары” Дэна Деннета и небольшая мощная книга Сэма Харриса “Письмо к христианской нации”. Наши книги задели пресловутые струны – так, как не удалось этого многим прекрасным книгам наших предшественников, по крайней мере, со времен обжигающе ясной книги Рассела “Почему я не христианин” (которая так воодушевила меня, когда я прочитал ее в школьной библиотеке Аундла в 1950-х).
Может быть, наши книги были особенно прямолинейными и смелыми? Возможно, да. А может, что-то витало в атмосфере первого десятилетия этого века – Zeitgeist парил на расправленных крыльях в ожидании восходящего потока от четырех новых книг? Может быть, и так – а еще, несомненно, дело было в том, как Джордж Буш – младший все больше двигался в сторону теократии и одновременно над миром нависала угроза Мечети Воинствующей.
Могу с уверенностью сказать, что наша четверка не строила никаких общих планов. Конечно, мы читали книги друг друга – те, что уже вышли до наших собственных. И неизбежно в какой-то степени мы повлияли друг на друга. Если говорить о самых первых книгах – я не слышал о Сэме Харрисе, пока не открыл “Конец веры”. На первой же странице Сэм с леденящим литературным мастерством описывает сцену взрыва в автобусе, устроенного молодым террористом-смертником. Вы с самого начала понимаете, что произойдет. После того как оседает пыль, гвозди, шарики от подшипников и крысиный яд – семья молодого человека скорбит по нему, но переполнена гордостью: они знают, что их сын попал в рай для мучеников. Соседи осыпают их материальными утешениями: едой и деньгами, – воздавая дань уважения подвигу юноши. Концовка истории – будто сокрушительный удар, и его разгромная сила парадоксальным образом лишь возрастает от того, что мы видим, как весь ход рассказа ведет именно к этому. Что мы знаем об этом молодом человеке? Был ли он беден или богат, сколько имел друзей, был умен или глуп? Может быть, он был подающим надежды студентом? Может быть, инженером? Мы практически ничего о нем не знаем. Но вот в чем дело:
Почему же тогда так просто – так очевидно просто, хоть руку дай на отсечение – угадать религию этого юноши?
И, конечно, Сэм не называет его религию прямо. В этом не было и нет необходимости.
Думаю, к написанию книги “Бог как иллюзия” меня подтолкнула в том числе элегантная смелость Сэма в “Конце веры”. А также, как я уже упоминал, перемена мнения Джона Брокмана. Хочется верить, что книги Всадников в целом написаны не хуже “Конца веры”, и это их свойство стало попутным ветром в парусах меняющегося Zeitgeist и в какой-то мере привело к успеху “Нового атеизма”.
Еще одним крупным издательским событием стала книга “Бог не любовь” Кристофера Хитченса. Подзаголовок американского издания – “Как религия все отравляет” – обладает недюжинной силой, и я неспособен понять, как британские издатели могли поменять его на “Аргумент против религии”. Какое заурядное решение. Но потом они, похоже, одумались: издание в мягкой обложке вышло с американским подзаголовком. Вот и опять мой обычный пунктик: зачем издатели ковыряются в заголовках книг, когда издают их по ту сторону Атлантики?
Когда Хитченс скончался от рака в 2011 году, атеистическое движение потеряло своего самого красноречивого представителя – пожалуй, он был лучшим оратором из всех, кого я когда-либо слышал, независимо от тематики. Искусство публичных выступлений – это не просто децибелы, но об этом часто забывают народные вожди, проповедники и, увы, легковерные слушатели. У Кристофера был великолепный баритон, напоминавший Ричарда Бертона в шекспировских ролях, и он владел им в совершенстве. Но главным образом его риторическое мастерство зиждилось на интеллекте, остроумии, молниеносной находчивости, на его внушительном арсенале фактических знаний, литературных аллюзий и личных воспоминаний из самых опасных уголков мира – ведь он был не только вооружен интеллектуально, но обладал и физической отвагой.
“Бог не любовь” и “Бог как иллюзия” не конкурируют, но дополняют друг друга. Я, как ученый, больше всего обеспокоен тем, как религиозная вера соперничает с наукой за право все объяснять, а Кристофер протестует больше с политической и нравственной точки зрения. Ему противна сама идея небесного диктатора, который требует полной преданности и подчинения и готов обречь на вечное наказание тех, кто от него отступится – или хотя бы усомнится в его существовании. Он приводил как пример тиранию Северной Кореи: по крайней мере, если умереть, то ты от нее избавишься. Но у божественного “любимого руководителя” смерть – это только начало ваших мучений. О Кристофере я еще напишу в этой книге.
Противодействие со стороны поборников религии было предсказуемо: я уже упоминал книги, ставшие для меня “блохами”. Но были и нападки со стороны собратьев-атеистов – иногда в недвусмысленно воинственных формулировках. Один рецензент, и весьма уважаемый, дошел до того, что написал: “Бог как иллюзия” вызвала у него стыд за свой атеизм. Объяснил он это тем, что я не воспринимал всерьез “серьезных” богословов. На самом деле я в полной мере рассмотрел богословские аргументы, призванные обосновать существование божества. Но я был совершенно прав, что не стал заниматься теми, которые начинают рассуждения с того, что допускают существование божества.
Я пытался, и мне так и не удалось найти в богословии ничего, что заслуживало бы серьезного отношения. Безусловно, я серьезно отношусь к профессорам богословия, когда они направляют свои знания и опыт на что-то кроме богословия: собирают мозаику из фрагментов свитков Мертвого моря, скрупулезно сравнивают тексты писаний на древнееврейском и греческом или выслеживают утраченные источники четырех евангелий и прочих евангелий, которые не попали в канон. Это настоящая научная работа, заслуживающая уважения и увлекательная для читателя. Правда и то, что историкам необходимо изучать богословские препирательства, чтобы разобраться в спорах и войнах, запятнавших историю Европы (например, в Английской революции). Но бессодержательные глубокости (восхитительное выражение Дэна Деннета) “апофатического богословия” (обскурантистская дымовая завеса Карен Армстронг), или трата драгоценного времени на споры с другими богословами о точной “значимости для нас сегодня” первородного греха, пресуществления, Непорочного зачатия, или таинства (простите, Таинства) Троицы – это все не наука, ни в каком приемлемом понимании этого слова, и этому не должно быть места в наших университетах.
Богословская акробатика вокруг “значимости для нас сегодня” нелепых представлений из прошлого вроде пресуществления буквально напрашивается на то, чтобы стать мишенью для насмешек. Недавно я встретил такой перл: “Конечно, мы не верим в историю Ионы и кита буквально. Но она символизирует смерть и воскресение Христа… ” Представьте, что так была бы устроена наука. Возьмем самое маловероятное предположение – представьте, что будущие ученые обнаружили: Уотсон и Крик совершенно заблуждались, и генная молекула – вовсе не двойная спираль. Ах, конечно, в наши дни никто не верит в двойную спираль буквально. Но в чем значимость двойной спирали для нас сегодня? Образ двух спиралей, тесно переплетающихся друг с другом, пусть и не соответствующий буквальной истине в грубом материалистическом смысле, тем не менее символизирует взаимную любовь, вам так не кажется? Точное попарное соединение пуринов с пиримидинами – это не буквальная правда, нет, ничего такого грубого, но оно означает… Размышляя о модели Уотсона – Крика, разве вы не испытываете всепоглощающего ощущения – я вот испытываю… – и так далее, и тому подобное.
Для издания в мягкой обложке я написал новое предисловие, в котором описал показательно повторяющийся стереотип: “Я атеист, но…” Как и в случае с другим распространенным вариантом, который популяризовал К. С. Льюис – “Я был атеистом, но…”, – говорящий воображает, что сказанное после “но” каким-то образом набирает правдоподобия за счет сказанного перед “но”. В том предисловии я описал семь видов “я-атеист-но” и ответил на их аргументы. (Недавно, в контексте западной либеральной апологетики актов терроризма, Салман Рушди популяризовал название “бригада но”.) Не буду повторяться здесь, но вернусь к паре примеров в главе “Расплетая нити”.
Последующие книги
Книгу, вышедшую после “Бог как иллюзия”, написал, в общем-то, не я. В “Оксфорд юниверсити пресс” выходит авторитетная серия книг с названиями “Оксфордский учебник… ”, обычно под редакцией ученого, специализирующегося в соответствующей области. Лата Менон, которую я уже упоминал как редактора книги “Капеллан дьявола”, пригласила меня редактировать “Оксфордский учебник современного академического письма”, изданный в 2007 году. “Современным” решили считать все относящееся к последнему веку, а коллектив из восьмидесяти трех авторов выбрали из тех, кто пишет на английском (за единственным исключением Примо Леви). Я написал тексты-связки между одним автором и другим, где рассказывал что-нибудь о каждом и, где мог, добавлял личных воспоминаний. Например, я сумел с нежностью набросать словесный портрет сэра Алистера Харди, великого морского биолога: он преподавал у меня, когда я еще был студентом.
Никто не понимал расстилающиеся пастбища, залитые солнцем зеленые луга и колышущиеся прерии “Открытого моря”