, что поддержали пламя греческого познания в Средневековье, в темные века христианской цивилизации. Что же пошло не так? Между прочим, сэр Гарри Крото писал мне о своем убеждении, что подавляющее большинство нобелевских лауреатов, записанных евреями, в том числе и он сам, на самом деле были неверующими.
Позже, когда мы встретились с лордом Саксом в телестудии в Манчестере, он, как это ни странно, публично обвинил меня в антисемитизме. Оказалось, причиной тому была моя характеристика ветхозаветного Бога в книге “Бог как иллюзия”: “Возможно, самый неприятный персонаж во всей мировой литературе”. Готов согласиться, что та моя фраза звучит довольно спорно, хотя в Библии можно найти бессчетные тому доказательства. Но я стремился не столько к спору, сколько к комизму. Мне тогда пришли на ум те редкие комедийные сцены у Ивлина Во – язвительные, полные бранных слов, – и я бегло сослался на них в том же абзаце, вспоминая историю, которую Во рассказывал о Рэндольфе Черчилле[92]. Конечно, я не мог отрицать, что моя фраза была направлена против Бога. Но против евреев? Кстати, это был не первый раз, когда меня по схожему поводу обвиняли в антисемитизме. Я читал лекцию на корабле, совершавшем круиз по Галапагосскому архипелагу, и один из пассажиров запротестовал. Его единственным мотивом было то, что я выступал против Бога, с которым он ассоциировал свою принадлежность к еврейству, и поэтому почувствовал себя лично обиженным.
Через несколько дней главный раввин послал мне любезные извинения, и я считаю его замечание в студии плодом временного помутнения: случайной ошибкой достойного джентльмена. А вот один из высокопоставленных представителей католичества, с которым мне пришлось дискутировать, кардинал Джордж Пелл, архиепископ Сиднейский, мягко говоря, впечатлил меня намного меньше. Нас стравили в телестудии Австралийской радиовещательной корпорации. Меня заранее предупредили, что Пелл – грубиян и задира: казалось бы, не лучшая слава для высокого чина в церкви, которая провозглашает своим идеалом несколько более великодушные принципы.
Пелл отпускал дешевые шуточки для галерки: джентльмены от религии калибра архиепископа Уильямса, главного раввина Сакса и преподобного Джорджа Койна никогда бы себе такого не позволили. Но Пеллу повезло, что значительная доля публики в студии явно была отобрана из его сторонников: он обладал почти трогательным даром ляпнуть глупость – например, он испортил в остальном достойную тираду о принятии эволюции излишним и ошибочным добавлением, что люди “произошли от неандертальцев”. Или рассказывал байку о том, как “готовил маленьких английских мальчиков…”, и сделал щекотливую паузу, прежде чем продолжить: “… К первому причастию” – пауза затянулась достаточно надолго, чтобы некоторые в аудитории многозначительно захихикали. Куда меньшего снисхождения заслуживали его как будто бы оговорки о сомнении в умственных способностях евреев и его озадаченность тем, что Бог избрал их. Председатель, Тони Джонс, немедленно уцепился за это, и кардиналу пришлось спешно выкручиваться изо всех сил. Я позволил ему выкручиваться самому и удержался от соблазна процитировать стихотворный обмен репликами между У. Н. Юэром и Сесилом Брауном:
Погодь,
Господь,
Разве еврей
Тебе милей?
Но куда странней
Те, чей Бог еврей:
Его будут молить,
а еврея взашей.
Он вызвал восторженные аплодисменты большинства сторонников, когда будто бы заработал очко, процитировав автобиографию Дарвина в доказательство того, что тот на закате жизни был теистом. Это совершенно не так, о чем я и заявил. Но у Пелла были подготовлены заметки, и он сумел ответить, что цитирует “страницу 92” мемуаров Дарвина. Именно триумфальное упоминание “страницы 92” привело к взрыву аплодисментов от его клаки.
Далее следует некоторое отступление, но оно оправданно и необходимо, раз уж церковный иерарх на телевидении искажает религиозные представления Дарвина. Сейчас, глядя в текст автобиографии Дарвина, я склонен полагать, что Пелл не намеренно переврал свою триумфальную цитату со “страницы 92”. Скорее всего, помощник принес ему цитату и номер страницы, но не сообщил, что следует дальше. Судите сами. Вот что Пелл цитирует из главы Дарвина “Религиозные взгляды”: слово, которое, как мне кажется, Пелл должен был подчеркнуть, выделено жирным шрифтом.
Другой источник убежденности в существовании Бога, источник, связанный не с чувствами, а с разумом, производит на меня впечатление гораздо более веского. Он заключается в крайней трудности или даже невозможности представить себе эту необъятную и чудесную вселенную, включая сюда и человека с его способностью заглядывать далеко в прошлое и будущее, как результат слепого случая или необходимости. Когда я размышляю таким образом, я чувствую себя вынужденным обратиться к Первопричине, которая обладает интеллектом, в какой-то степени аналогичным разуму человека, т. е. заслуживаю названия Теиста[93].
Пелл мог бы поспорить, что “когда” в начале фразы не заключает в себе условного значения, которое я в нем вижу, но является абсолютным утверждением. Однако следующий абзац, который Пелл нам не зачитал, не оставляет сомнений в истинной позиции Дарвина на момент написания той главы. Снова я выделю жирным шрифтом ключевое для понимания слово:
Насколько я в состоянии вспомнить, это умозаключение сильно владело мною приблизительно в то время, когда я писал “Происхождение видов”, но именно с этого времени его значение для меня начало, крайне медленно и не без многих колебаний, все более и более ослабевать. <… > Тайна начала всех вещей неразрешима для нас, и что касается меня, то я должен удовольствоваться тем, что остаюсь Агностиком.
Думаю, мы должны снять с кардинала Пелла это обвинение в подлоге. Давайте допустим, что он (или его помощник) попросту не прочел второй абзац и (что простительно) неверно понял первый. Но хотелось бы надеяться, что если мою книгу читает кто-то из австралийской публики, которая болела за Пелла, когда он триумфально заявил: “Это написано на странице 92”, – то эти люди дадут себе труд прочесть главу “Религиозные взгляды” в книге Дарвина целиком. Помимо фрагмента, приведенного выше, где Дарвин заключает, что удовольствуется остаться агностиком, значительная часть этой главы посвящена резкой критике христианской веры, которой Дарвин рьяно придерживался в юности – ему была предназначена церковная карьера. Например, там есть знаменитая фраза, в которой Дарвин говорит, что
вряд ли [я] в состоянии понять, каким образом кто бы то ни было мог бы желать, чтобы христианское учение оказалось истинным; ибо если оно таково, то незамысловатый текст [Евангелия] показывает, по-видимому, что люди неверующие – а в их число надо было бы включить моего отца, моего брата и почти всех моих лучших друзей – понесут вечное наказание. Отвратительное учение!
Дарвин сохранял доброе расположение к своей приходской церкви, жертвовал на ее нужды и пожелал, чтобы его там похоронили (это желание не было исполнено: его друзьям удалось добиться для него почетных похорон в Вестминстерском аббатстве). И он подвергал сомнениям взгляды Эдварда Эвелинга (1849–1989) и его немецкого коллеги Людвига Бюхнера (1824–1899), которые Дарвину казались воинствующим атеизмом. Рассказ Эвелинга об их встрече за обедом у Дарвина в 1881 году начинается с теплого описания того, как гость “был очарован самыми искренними и добрыми глазами, в которые доводилось взглянуть”, а затем обращается к их обсуждению религии. Дарвин спросил: “Почему вы называете себя атеистами и говорите, что Бога нет?” Эвелинг и Бюхнер объяснили, что они
были атеистами, поскольку нет никаких доказательств божества, <… > и хоть мы и не впадаем в безрассудное отрицание Бога, мы не менее тщательно избегаем безрассудного утверждения Бога: поскольку Бог не доказан, мы без Бога (dOsot), а значит, существуем лишь с надеждой, и лишь в этом мире. Пока он слушал нас, глаза его, всегда глядевшие с такой прямотой, засветились по-новому: в его сознании явно возникало новое представление. До тех пор ему казалось, что мы отрицаем Бога, а обнаружил он, что наш ход мысли, в сущности, не слишком сильно отличался от его собственного. Снова и снова он выражал согласие с нашими аргументами, раз за разом поддерживал наши утверждения и в конце концов сказал: “Мысленно я с вами, но я предпочту слово Агностик – слову Атеист”[94].
Слово “атеист” до сих пор вызывает путаницу: некоторые считают, что оно означает человека, убежденного, что никакого Бога не существует (то, что атеист Эвелинг называл “безрассудным отрицанием Бога”), другие – что оно означает человека, который не видит оснований верить ни в какого Бога и потому проживает свою жизнь без оглядки на него (т. е. то, что имел в виду Дарвин, называя себя агностиком, и что имел в виду Эвелинг, говоря “без Бога”). Пожалуй, немногие ученые готовы принять первое значение – правда, они наверняка сделают оговорку, что лазейка, которую они оставят для Бога, лишь чуть пошире, чем для лепреконов, чайников на орбите или пасхальных зайцев. Между этими двумя точками зрения существует целый спектр, и Дарвин, стоит признать, проявлял бы меньше скепсиса в адрес богов по сравнению с летающими чайниками – это видно, например, по его беседе в конце жизни с герцогом Аргайлским. По словам герцога, он
… говорил мистеру Дарвину, ссылаясь на его собственные замечательные работы по “Опылению у орхидных” и “Дождевым червям” и множество других наблюдений, которые он сделал о чудесных ухищрениях для разнообразных целей Природы, – я говорил, что невозможно смотреть на это и не видеть, что
они – плод разумного замысла. Ответ мистера Дарвина я никогда не забуду. Он очень внимательно посмотрел на меня и сказал: “Бывает, что это ощущение накатывает с сокрушительной силой; но потом, – он неопределенно покачал головой, – оно уходит”