его, а не меня, судя по восторженному ее взгляду, принимая только что варварски сорванную на главной клумбе розу; это они вдвоем, даже не перемолвившись, тут же бегут, взявшись за руки, на пляж, в ночь, в темноту, в море, он с приличествующим ему ржанием, она со счастливым повизгиванием; это они раздеваются на бегу, роняя свои хитоны и туники, сбрасывая с себя все; это они плещутся и играют, как тритон и наяда, фосфоресцируя друг для друга белыми задницами, целуясь и обнимаясь в открытом море, прекрасно зная, что это только они видят светящийся во все окна пансионат, а тот, дурак, их не видит – щурится, всматривается, а не видит… и здесь, в прибое, у всех на виду, он наконец попадает в десятку.
Он опрокинул на себя ночь… он эту ночь!
…и море, и пансионат, и его светящиеся окна, и всю прозу: и коня, и яблоки, и рог, и народы, и лунную дорожку, и небо, и звезды, и саму матушку сыру землю, в данном случае состоявшую из остывающей уже гальки, и невидимые уже кусты, защитившие их от освещенной променадной дорожки, и эту променадную дорожку с доносившимися оттуда возбужденными голосами отдыхающих, и этих отдыхающих, и их голоса, и шары фонарей над этими голосами, мать их, эти шепчущиеся фонари, и пограничную вышку, мать ее, и гуляющий по прибрежной полосе луч прожектора, пока что заботливо их огибавший, мать его, и цикад, не умолкающих по той же причине, и ветерок повеявший, и волну набежавшую, и волну отбежавшую, то звезды, то гальку, то прибой, и – море, море, море! – в Грецию, в Медитеранию, в Рим!
Разговор по душам, тела с душою…
II. Корова
25августа 1983 года. Шесть утра. Медитеранский пейзаж. Чисто-чисто. Подметенные розовые тени. Утренний мусор на берегу моря. Тело. На нем что-то бывшее когда-то белыми джинсами. Он бос. Сандалии – одна в руке, другая так. Разговор души с телом.
Двое возникают над ним.
– Откинул сандалии…
– Вы хотите сказать, что он не жив??
– Я не хочу сказать, что он не мертв, доктор.
– Но за одну-то сандалию он держится…
– Тогда, значит, он полумертв.
– Но это же значит, что он полужив!
– Это значит всего лишь, доктор, что он мертвецки пьян.
– Очень-очень любопытное выражение, знаете ли… Значит ли оно…
– Вот-вот! Вы почти догадались. Вопрос в том, кто такой пьяный. Мертвый или спящий? Отрубился, отключился – это что?
– Не хотите ли вы сказать, многоуважаемый коллега, что есть жизнь, есть смерть, а есть и ПАУЗА?
– Очень близко, доктор. Считать ли его трупом или телом?
– Выходит, что пьяный – это не то и не другое?..
– Кто такой пьяный – это еще более сложный вопрос, доктор. Вопрос в том, в чем заключается смертный грех – в грехе или в смерти?
– Может быть, ответ в том, сколько он выпил?
– Ну да. Капля убивает лошадь, а литр – человека… Все-то вы не договариваете, доктор.
– Мне кажется, я выразился вполне ясно, многоуважаемый коллега. Все зависит от дозировки.
– Дозировки… Много – этого много, а мало – это мало. Это опыт, а не мысль. Главное условие – это ритм. Сначала задрожало время. Тикнуло и пошло.
– Время действия?.. Вы думаете: как часы?
– Так вот какой вы ученый! Еще коллегой обзывается… Вот и ОН думает, что он нас написал… Значит, вы полагаете себя умнее? Так-так… Тогда скажите, сколько сейчас будет блинов?
– Блинов?.. – Доктор Д машинально взглянул на часы.
Павел Петрович рассмеялся, довольный. Подкинул плоский булыжничек и поймал.
Бухта была круглая, как тарелка. Море за ночь совсем успокоилось и застыло. Сытое и гладкое, оно было в таком избытке, что даже загибалось по краям, как некая непомерная медуза.
– Давайте сыграем в такую игру, – сказал ПП, примериваясь. – Угадаете – бутылка с меня, не угадаете – бутылка с вас.
– Во-первых, как я могу угадать? А во-вторых, где я достану бутылку?
– Как говаривал Наполеон, достаточно во-вторых.
– При чем тут Наполеон? Вы имеете в виду коньяк?
– А у вас губа не дура, доктор, – рассмеялся ПП. – Давайте на «Наполеон».
– На «Наполеон» я не потяну… – сказал ДД, доставая то трешку, то пятерку, то рубль.
– Вот это мужской разговор. Значит, на бутылку?
ДД все еще не был уверен…
– Да это, знаете, как-то… последние… Я вчера, понимаете, тоже как-то… поиздержался… Коллеги, сами понимаете…
ПП вздохнул и в сердцах, не глядя, выкинул камень в море. Тот, однако, запрыгал по густой воде, как живой, как лягушка. И так и прыгал до самого горизонта.
– Вам это ничего не напоминает? – таинственно, шепотом спросил ПП, склонившись к докторову уху.
– Ну да, детство, конечно. У меня не получалось. Больше трех раз никогда не получалось. Я так завидовал таким, как вы!..
– Пустое, – небрежно буркнул ПП. – Вопрос тренировки. Точность жеста, и только. Я ведь как-никак скульптор.
– Надо же! Впервые вижу живого скульптора…
– А вы что, много мертвых видели? Не обижайтесь, шутка: ха-ха.
– Да нет, ничего. Не очень не смешно.
– Вы молодец, доктор. В любой профессии чувство юмора не повредит. Ведь вы, если не ошибаюсь, по птицам?
– По птицам… как вы догадались?
– Да я в кустах сидел, видел, как вы перышком любовались. С большим чувством юмора существа.
– Вот как! Вы тоже это отмечали? Это же надо хорошо их знать.
– Я их знаю неплохо. Да вы не удивляйтесь так уж, просто в детстве певчими птичками промышлял. Вот вы изволили, доктор, поиронизировать насчет часов… А ведь я не просто камень – я наглядное пособие в море выбросил…
ПП со вкусом выдержал паузу, но и ДД ее выдержал.
– Вы отметили, что первый блин длинный, второй покороче, третий еще… ну и тэдэ. Что это означает?
– Ну, если вы хотите перейти на математический язык, то это линейный график отрицательного ускорения.
– Вот как… надо запомнить. Но это все равно внешнее описание. А маятник часовой это вам не напоминает?
– В общем-то нет. Ну разве если подвесить этот, камень на нитке…
– Ну зачем же вешать, доктор? Это, вы знаете, как армянская загадка: висит, зеленая и пищит… Знаете загадку? Вот и хорошо. А я как раз математический ваш смысл имел в виду, насчет ускорения. Маятник, когда до конца доходит, что делает? О-ста-нав-ли-ва-ет-ся. А чтобы остановиться, он что делает? За-мед-ля-ет-ся. Улавливаете?
– Естественно. Затухание маятника.
– Затухание… Прекрасно! А что это значит?
И на этот раз оба выдержали паузу.
– А это значит, что даже часы, чтобы идти, должны останавливаться каждую секунду, не то что время! Часы – это только ритм, и не более, условно отбивающие нам такт суток. Время они не измеряют, это знает каждый мыслящий человек. Но часы и не так наивны, как про них считает тот же мыслящий человек. Как, например, вы… Вы думаете, я на вас обиделся? Я за часы обиделся. За мастеров.
– Ну, мастеров-то я никак не затронул… Часы и часы. Идут.
– Вот именно! Мастер – чем отличается от ученого? У него чу-у-увство есть! Часы-ы-ы… – ПП презрительно фыркнул. – А над каким еще изделием человек так мудрил, как над часами?.. Как только он их не украшал! Какой бой, какие репетиции! И из чего только он их не мастерил! Хрустальные, фарфоровые, золотые, соломенные… Водяные! Он, человек, ну просто из всего делал часы… Кончал одни, начинал другие. Зачем? Даже за наш с вами век, когда и мастеров-то не осталось – одна промышленность, каких только не повыдумывали часов! Уже те, что в молодости были, так и вспомнить трудно. Помните, как когда-то гордились: антимагнитные, антиударные, непромокаемые… Где теперь эти ветряные мельницы? Теперь и электронные – вчерашний день… Теперь в них и радио, и компьютер, и телевизор вделан. Зачем столько?
ДД все еще не склевывал наживку. И ПП продолжил:
– Да потому, и только потому, что не время они часами измеряют! А свое отношение к нему! Часы – это вещь культовая, ритуальная, а не практическая. Вы и опаздываете, и поспеваете вовремя не потому, что пользуетесь часами, а потому – надо вам что-либо или не надо.
– Браво! – откликнулся ДД. – Это так. Насчет опозданий – это вы точно. Я, кстати, как раз заболтался с вами и уже опоздал. Кстати, куда мы идем?
И действительно, та круглая бухта, в которой они повстречались, уже была не видна. Берег вытянулся длинной скучной полосой, и солнце уже высунулось краем из-за гор.
– Опоздали? – обрадовался ПП как собственной победе над временем. – Вот и хорошо. Не очень-то вы и расстроены, как я погляжу. А вам куда надо-то было?
– Да коллеги хотели показать мне некую реликтовую рощу, а потом везти к обезьянам…
– Реликтовую… – возликовал ПП. – Так мы ровно туда и идем. Вы, может, еще и не опоздали. Мы их всех там и встретим.
– Все-таки забавно вышло… Заговорились о часах и забыли о времени…
– Зам-мечательно! Замечательно все вышло! О времени мы еще и не начали говорить. Теперь вам спешить некуда – можем и поговорить. Если это вас интересует, конечно…
– Откуда у вас такой интерес к часам? Это профессиональное? Вы интересуетесь ими как скульптор?
– Скульптор… Занятно. В вас виден ученый. Наблюдение ваше точно. Спасибо за идею. Конечно же, часы – это прежде всего скульптура. Нормальная кинетическая скульптура, выражаясь языком авангарда. Так сказать, памятник времени. А чему еще человек возвел столько памятников? Ленину со Сталиным столько не снилось. Когда-то мне случилось ремонтировать часы с Лениным…
– Что, есть такой памятник Ленину с часами?
– Да нет, нормальные каминные часы, с боем «кремлевские куранты». Я тогда часовщиком работал…
ДД счастливо рассмеялся:
– Кажется, вы меня выкупили, Павел Петрович…
– Да нет же, голубчик. Вот не верите, а часовщиком я правда работал. Так что я вас еще не выкупил… Хотите, выкуплю? Давайте сыграем в такую игру… Если угадаете, сколько блинов, то вы мне бутылку, а если не угадаете, то я – вам…
– То есть как, позвольте? Я не понял… Если я угадаю, то я и проигрываю?