Содержимое вывалилось на пол. Ирина брезгливо перешагнула через мусор и тут же остановилась. Не поверив своим глазам, она наклонилась и внимательно рассмотрела хлам.
Помимо гниющих вонючих объедков, упаковок от сыра, ветчины и макарон, в мешке лежала банка из-под кофе, отличного, камбоджийского, хорошо Ирине знакомого. Похожий она получила от подруги в качестве сувенира пару месяцев назад. Кофе оказался довольно приметным, поскольку каждая банка упаковывалась в плетеную сумочку, похожую на шапочки хиппи. Ирине было даже жалко выбрасывать упаковку, но потом она решила не копить в доме мусор. Именно такой кофе они с матерью допили в тот злополучный вечер перед нападением, и она собственноручно бросила банку в ведро.
Стеша злобно смотрела на Ирину. Не веря своим глазам, та наклонилась над мусором, раскопала сложенную вчетверо бумажку и брезгливо развернула кончиками пальцев. В руках, заляпанный бурой жижей, оказался счет за ТСЖ на имя Ирины Черновой.
Она медленно поднялась и посмотрела на притаившуюся старуху, а потом медленно обвела коридор взглядом. У самой двери стояла клюка, самая обыкновенная старушечья клюка, деревянная, с ручкой, напоминающей молоток.
Забыв, что ей нужно в магазин, Ирина выудила из кармана телефон. Сердце заколотилось от обрушившейся догадки.
— Мама, — срывающимся от волнения голосом, произнесла она, — скажи, пожалуйста, а у тебя случайно не было конфликтов с нашей соседкой?
— С какой? — недоуменно спросила Алла.
— С той, что снизу живет.
— Со Степанидой?
— Да, с ней.
Та помолчала, а потом делано рассмеялась.
— Ну, как тебе сказать… Вообще-то я у нее жениха увела.
Ирина едва не села на грязный пол, в панике потерла холодный лоб и, не думая о том, что вымажет пальто, прислонилась к стене, с которой старые обои свисали клочьями, как омертвевшая кожа.
— Как это — увела? — не поняла она. — Какого жениха?
— Вот балда! — на сей раз искренне рассмеялась мать. — Можно подумать, у меня женихов было как грязи. Отца твоего, естественно. Помнишь, я говорила про его невесту, которую свекровь все пыталась ему навязать: спортсменку, комсомолку и ударницу?
— Ну?
— Гну. Вот это Степанида и была. А батюшка твой всегда отличался хорошим вкусом, на ударнице не женился, выбрал меня.
— Мам, — жалобно произнесла Ирина, — ты в своем уме? Какая невеста? Она же старая! Ей лет сто!
— Ну, не такая уж и старая, — возразила Алла. — Отца на год или два старше, ну а меня лет на пять. Степанида, правда, с младых лет красой не блистала и, по-моему, даже в молодости была того… развита слегка набекрень. А потом и вовсе свихнулась. Так что твой отец не прогадал. Послушался бы маменьку, жил бы сейчас и мучился. А почему ты спрашиваешь?
— Я тебе потом расскажу, — сказала Ирина и обернулась на Стешу с ужасом.
— Проститутка! — прошипела та. — Шала-а-а-ава!!!
Домой Ольга добиралась совершенно разбитая и несчастная. Помощи от Моревых не было никакой, и теперь выходило, что решать проблемы сына придется самостоятельно. Вот только сил на этот рывок не было никаких. Бушующая где-то в небесах магнитная буря пригибала женщину к земле. С трудом передвигая ноги, она добралась до квартиры и упала на кровать прямо в пальто. Виски сдавливало от невыносимой боли.
Она пролежала так несколько минут и даже заснула, отключившись от реальности на четверть часа, а проснувшись, стала стягивать одежду. Пристроив пальто на вешалку, Ольга смерила давление и горько покачала головой: зашкаливает. Неудивительно, что ей было так плохо.
Она выпила таблетку, побродила по кухне, думая, не стоит ли похлебать супчика, который бы наверняка протолкнул приторно-сладкий тортик, оставленный в негостеприимном доме, но от запаха из кастрюли ее затошнило. Мотнув отяжелевшей головой, Ольга побрела в спальню, легла в постель и, велев себе не засыпать, стала думать, как спасать развалившийся брак сына.
Методы убеждения не помогали. Тот сразу начинал орать словно резаный, а невестка на контакт не шла. И только сейчас, после разговора со сватами, Ольга подумала, что, возможно, они в чем-то правы и влезать в жизнь детей не стоит. Борясь с дремой, она вдруг вспомнила, как жила сама.
В семье Черновых девушка оказалась младшей невесткой. Свекровь, суровая Марфа Сидоровна, робкую жительницу маленького городка невзлюбила сразу и без конца тыкала пролетарским происхождением, словно сама происходила из столбовых дворян.
— Не знаю, зачем Васенька на ней женился, — сетовала та соседке. — Мы вообще не ее хотели. Думали, он к Шурочке Карбаевой свататься будет. Ну чем не невеста? И умна, и богата, и семья такая приличная, а эта… тьфу, смотреть не на что.
Соседка кивала, уплетала испеченные Ольгой пироги, а на нее смотрела оценивающим взглядом, словно на выставленного на продажу котенка или щенка. Краснея от унижения, девушка выходила из кухни, а свекровь и не думала понижать голоса.
— Ишь, кобенится! Подобрали ее, как дворнягу, а она нос дерет. Думаешь, она меня уважает? Да где там! Никакого почтения. Я ведь тоже в семье младшей невесткой была, и что ты думаешь? Стала самой любимой. Как я свекрови угождала, чуть ли не воду с ног ее пила… А эта все молчком, все тишком, да еще огрызается. В моем доме живет, мой хлеб ест, а благодарности не дождешься. Вот Шурочка не такая. Ну ничо-о! Слава богу, не в прежние времена живем, да и они не венчаные. Разойтись можно. Я буду не я, если не разведу их!
Ольга слушала эти выкрики и злилась. Больше всего ей не нравилась пассивность мужа, готового слушать маменьку и потакать ее прихотям. Кажется, он и сам был готов бросить жену и уйти к присмотренной богатейке Шурочке Карбаевой, которая вообще-то была на десять лет старше, косила на один глаз, а рыхлое лицо было изъедено оспинами. При этом сама Шурочка о браке с Василием не помышляла, не воспринимая его всерьез, а уж Марфу и подавно терпеть не могла, смеясь над ее потугами непременно оженить младшего сына. Работала Шурочка в администрации, и, кстати, именно она однажды и пристроила Ольгу на работу.
Как-то в столовой девушка, доедая невкусный борщ, вдруг пожаловалась Шурочке на свекровь, поделившись ее планами. Та криво усмехнулась:
— Да знаю я. У нее прямо бзик был хоть кого-то из своих сыновей на мне женить. Причем ни с одним я даже толком ни разу не говорила. Но старшие успели из-под мамочкиного крыла выскочить, а Васька остался.
— Зачем ей это? — уныло спросила Ольга. Шурочка хохотнула.
— Папенька у нас — первый заместитель секретаря райкома, или ты не в курсе?
— В курсе. Но ведь ты Васю вон на сколько старше… ой, извини…
— Да ничего, — беззлобно отмахнулась Шурочка. — Я, знаешь ли, на мужиков смотрю, а не на детей. А уж на детей Марфы мне тем более плевать с высокой колокольни. Они же все маменькины сынки: гвоздя вбить не могут, все мамаше в рот заглядывают. Я тебе, милая, даже сочувствую. Как ты в это осиное гнездо попала?
— Как все, — буркнула Ольга, принявшая близко к сердцу замечание Шурочки. Неужто даже со стороны была заметна безынициативность Василия? — Позвал замуж, я и вышла.
— Зря, конечно, — припечатала Шурочка. — Но что поделать… Вообще Васька, конечно, мужик неплохой, но рохля. Ты его должна под себя подмять, иначе так и будешь всю жизнь за мамашей его объедки подбирать. А подомнешь — толкай вверх. Ты теперь на хлебном месте, и сама карьеру сделаешь, и его в люди выведешь. А эту падлу старую не слушай. И вот еще что…
Шурочка залпом допила жидкий компот, а потом, доверительно склонившись к Ольге, жестко сказала:
— Разговоры эти бабские заканчивай. У нас тут змеиный клубок почище вашей семейки. Начнешь рот разевать — без всего останешься. Запомни: у тебя все хорошо. Откровенничать ни с кем не вздумай, и подруг тут не заводи, чтобы дурного не вышло, иначе сожрут. Ну, а Марфа… похитрее надо быть, погибче, потому как эта гиена в своих целях никого не пощадит.
Совет Шурочки, неожиданный во всех отношениях, Ольга восприняла серьезно и начала старательно лепить карьеру и себе, и мужу. Свекровь после трудоустройства невестки в городскую администрацию стала вдруг смотреть на нее более благосклонно и даже хвалилась перед соседками.
— Наша-то далеко пойдет, — говорила Марфа. — На работе ценят, путевку вон дали в дом отдыха, не то что всякой алкашне запойной. Глядишь, в партию вступит, а там и премии государственные, квартиры и казенные дачи…
Скрутить Василия и подмять его под себя оказалось не так уж сложно. Ему, мягкому и безвольному, было все равно, кому подчиняться: властной матери или активной супруге. Помня, что ночная кукушка все равно перекукует дневную, Ольга действовала исподволь, подталкивая мужа к намеченной цели, не замечая, что он теряет остатки инициативы и вскоре без жены уже не мог сделать банальных вещей: выбрать мебель, съездить за продуктами и даже подписаться на газету или журнал.
Потом родился Сергей, и чрезвычайно довольная Марфа стала воспитывать ребенка на свое усмотрение, балуя его от всей души бабушкиного сердца. Ольга не возражала, потому что деспотичный характер свекрови оказался как нельзя кстати. Та следила за ним, словно коршун, опекая его со всех сторон и, что в те далекие годы было немаловажным, избавив от необходимости сдавать сына в детский сад.
Марфа умерла, когда Сергею было десять лет. Ольга уже дослужилась до хорошего места, выбила себе и квартиру, и дачу, да и Василий оказался на теплом месте в соседнем кабинете, где и прослужил еще пятнадцать лет, а потом умер от инфаркта прямо за рабочим столом.
Ольга помнила, как к ней вбежали люди и стали наперебой тащить ее вниз, совали валидол и все твердили: «Только не волнуйся, все будет хорошо!» А она и не волновалась, потому что не понимала, что происходит. И только увидев в карете «Скорой» восковое лицо Василия, поняла, что налаженная жизнь кончилась.
Сергей к тому времени уже был женат на Ирине, поступив согласно родительскому одобрению, хотя уже тогда эта строгая девочка вызывала у Ольги странное чувство робости и настороженности. Смерть мужа заставила Ольгу отнестись к жизни единственного сына с двойной заботой, поскольку девать ее теперь было некуда. Оставшись одна в пустой квартире, она металась от стены к стене, не зная, кого теперь контролировать, наставлять и подталкивать к желаемой цели. Взлелеянный материнский инстинкт не находил выхода. Ольга не хотела признаваться даже себе, что сама становится похожей на покойную свекровь, которая, как в старом, опостылевшем анекдоте, всегда тыкала невестку носом в сделанное, велела устранить недостатки, а на вопрос отвечала невнятным: