— Не знаю как, но не так!
И теперь, впадая в дрему, мать не знала, как помочь сыну выпутаться из ситуации, в которую он загнал себя сам своим неуемным либидо. И от незнания и беспомощности поднималась в ней темная сила, та самая, что поддерживала много лет в борьбе со свекровью, толкая на отчаянные поступки. Ведь удалось же ей напугать Сережину любовницу! Да так, что та с перепугу пороняла все, что было в руках. Теперь она вряд ли отважится влезать в их семью…
А что толку? Ирина-то все равно не вернется…
Темная злость распирала череп изнутри. Ольга ворочалась в постели, прикидывая так и эдак, что можно сделать для сына, но ни один план не годился. Смириться с предложением Моревых оставить Ирину и Сергея в покое она не могла.
Ольга еще долго думала, как спасти развалившийся брак, пока не провалилась в зыбкий, тяжелый сон. Мысли скакали в ее воспаленном мозгу словно блохи, а потом внутри что-то взорвалось. Она захрипела, судорожно вцепившись в покрывало скрюченными руками, а потом сипло выдохнула воздух в последний раз.
Разумеется, Ирина приготовила ужин, правда, в магазин пришлось спускаться во второй раз, поскольку из квартиры Стеши она автоматически поднялась к себе, закрылась на все засовы, села в прихожей на пуфик и долго молчала, глядя в стену. Не позвони Дима, что уже на подходе, так бы и просидела до самого вечера.
Она спустилась вниз, столкнувшись с ним в дверях. Вместе сходили в магазин, приготовили ужин и съели его в напряженном молчании. Ничего не понимающий Дима пытался ее разговорить, нес чепуху, но потом стал мрачно жевать пересушенную куриную грудку, стараясь производить как можно меньше шума.
— Я, наверное, что-то не то сделал? — спросил он, беспомощно хлопая ресницами.
— Ты тут ни при чем, — вяло ответила она. — Я просто узнала… точнее, догадалась…
Ирина рассказала, как ворвалась в квартиру соседки и что там нашла. Запоздалая реакция наступила только сейчас. Ее затрясло, и Дима немедленно бросился ее утешать.
После они лежали в уютном гнезде из одеяла, прикасаясь друг к другу лениво, кончиками пальцев, словно желая удостовериться, что никто никуда не сбежал.
— Ты как? — заботливо спросил Дима.
Она повернулась на бок, к нему лицом, улыбаясь кончиками губ.
— Лучше. Не знаю, что бы я без тебя делала. Лежала бы и переживала или носилась из комнаты в комнату.
— Ментам будешь звонить?
— Не знаю, наверное. Маме надо сперва рассказать, а уж там как она решит.
— Как думаешь, что с ней будет? — спросил Дима. — Она же старая, вряд ли ее потащат в кутузку, даже если твоя маменька этого захочет.
— Не думаю, что она захочет. Но даже если и так, скорее всего дело кончится психушкой. Ты бы видел, как эта ведьма на меня смотрела! Это было… страшно, и в то же время я ее жалела. Как же надо было себя довести ненавистью, чтобы годами жечь душу изнутри?
Ирина поежилась, вспомнив старуху и эти белесые волчьи глаза, с ненавистью сверлившие ей лоб. Дима немного повозился под одеялом и придвинулся ближе, сунув ногу между ее ног.
— У тебя ноги колючие, — сказала Ирина.
— Правда?
— Правда.
— Тебя это раздражает?
— Нет, мне это нравится. Я люблю к тебе прикасаться.
— Прикасайся, — важно согласился он. Ирина рассмеялась, а Дима, обхватив ее руками, прижал к себе, взгромоздив сверху.
На тумбочке затрясся телефон, выдав неожиданного для этой квартиры Лепса, никак не сочетавшегося ни с интерьером, ни с хозяйкой. От этих высоких потолков с лепниной, строгих лаконичных форм мебели и финтифлюшек в виде гипсовых голов можно было ждать стандартного набора классики, но никак не легкомысленного Лепса с его истеричным визгом. Ирина замерла, повернувшись к телефону, но не двинулась с места.
— Не ответишь? — спросил Дима.
— Нет.
— Ну хоть посмотри, кто звонит. Может, что-то важное.
— Я знаю, кто звонит. Потому и не подхожу.
Дима внимательно посмотрел на ее помрачневшее лицо и тихо спросил:
— Муж?
— Да.
— Ну, все, — фальшиво рассмеялся он. — Надо прыгать с балкона. Какое счастье, что у тебя всего лишь третий этаж.
— Еще не хватало, — фыркнула Ирина, но улыбка на лице угасла моментально. Она скатилась с Димы, перевернулась на спину и уставилась в потолок, поморщившись от привычной боли в позвоночнике. Настроение, вполне оптимистичное минуту назад, снова испортилось. Не хотелось бессмысленно болтать, развлекая себя пустопорожними разговорами. Она никак не хотела признаваться, но с момента происшествия в ночном клубе ее не оставляло предчувствие беды, насторожившейся в засаде, словно голодная кошка.
— Давай чаю попьем? — предложил Дима.
— Вставать лень.
— Не вставай, — милостиво согласился он. — Я сам вскипячу и подам. Тебе подавали чай в постель?
Она отогнала услужливо подсунутую памятью картинку прежних отношений с Сергеем, когда он во время болезни предугадывал ее желания, приносил чай в постель, терпеливо снося приступы ее бессильной ярости и боли. Но рассказать об этом романтическому мальчику со щенячьей любовью в глазах было невозможно, и потому пришлось солгать.
— Никогда.
— А я принесу, — сказал он и раздулся от важности. — Да, я такой. Заботливый, в смысле.
Телефон снова зазвонил. Дима покосился на аппарат, вздохнул и, как был, голый, прошлепал на кухню.
— Ты бы хоть трусы надел, — крикнула она ему в спину. Тот вернулся, нашел валявшиеся на полу трусы и, отклячив зад, начал натягивать их, изображая жалкую пародию на эротический танец. Ирина расхохоталась.
— В Мулен Руж, непременно в Мулен Руж! — воскликнула она. Дима по-шутовски раскланялся и ушел готовить чай.
Муж звонил еще несколько раз с перерывом в минуту, потом посыпался град СМС, но Ирина, прихлебывая чай, даже головы не повернула, лишь нервно вздрагивая, услышав вибрацию, а потом отчаянный сиплый вой Лепса.
Допив, Дима вызвался убрать посуду, а Ирина не стала возражать, здраво рассудив, что такой взрыв энтузиазма нельзя купировать, и потому лежала, с наслаждением прислушиваясь, как в раковине плещется вода и гремят друг о друга чашки.
Идиллию прервал звук поворачивающегося в замке ключа.
Ирина испугалась и скатилась с кровати, спешно набросив на себя халат, путаясь в поясе и злясь на себя за свой взъерошенный вид. Когда она выбежала из спальни, муж стоял в дверях и смотрел в другую сторону. Она проследила за его взглядом и увидела Димку, в трусах и с посудным полотенцем в руках. Сергей опустил глаза и вздохнул.
— Нам надо поговорить, — холодно сказал он, смотря в пол. — Наедине. Молодой человек не может… нас оставить?
По лицу мужа, серому и как будто съехавшему вниз, Ирина поняла, что случилось что-то большее, нежели развод или раздел имущества.
— Что произошло? — спросила она трясущимися губами. Он поднял глаза и нехотя произнес:
— Мама умерла.
На кладбище и без того было холодно и неуютно, а когда по крышке гроба застучали смерзшиеся комья земли, а кумушки вокруг заголосили по своей подруженьке, Ирина изо всех сил вцепилась в руку мужа и зажмурилась.
— Вот как бывает, — горько сказала Алла, стоявшая рядом. — Живешь, живешь, а потом — бац! И нет человека. Куда что девается?
Она тоже держала Сергея за руку, словно боялась отпустить: вдруг тот упадет прямо в яму. Другой рукой Алла небрежно удерживала охапку красных гвоздик. Ее собственный муж Николай стоял неподалеку с непокрытой головой и мрачно смотрел вниз.
Отпевание происходило в кладбищенской часовеньке, маленькой, холодной, куда с трудом уместились все желающие проститься. Кроме того, там стоял еще один гроб, в котором покоился неизвестный мужчина, если верить словам священника, некий Михаил, оттого толпа скорбящих выглядела несколько разношерстной. Люди стояли, выдыхая пар из ртов, всхлипывая под монотонную молитву священника, а с тонких свечей на пол падали капли расплавленного воска.
После молитвы гробы поставили на грузовички и развезли к загодя вырытым могилам. Толпа распалась и пошла по расчищенным кладбищенским дорожкам в разные стороны — каждый к своему покойнику.
— Ольга Чернова, — задумчиво прочитала Алла на свежем кресте, который со временем должны были заменить на мраморный камень. — Господи, как непривычно… Я, кажется, только сейчас смогла назвать Лелю Ольгой, осознав, что ее нет. Это варварство какое-то, честное слово…
Ирина обернулась и шикнула на величественную мать, которая, судя по всему, ничуть не скорбела. Та ответила дочери холодным взглядом и бережно уложила цветы на свежий холмик.
Сама Ирина к свекрови испытывала легкую жалость и, сердясь на себя, все пыталась припомнить что-нибудь хорошее, доброе, но образ размывался, оставляя в памяти суетливое любопытство покойной и ее сладковатые улыбочки, с приторным присюсюкиванием. По сути, она на Лелю толком и не обращала внимания, а вот муж смерть матери воспринял очень тяжело.
Сергей держался с большим трудом, потому забота Ирины и Аллы не выглядела лишней. Если первое время он еще как-то бодрился, да и то благодаря тому, что не видел мать в гробу, то потом совсем расклеился, то и дело вытирал слезы трясущимися руками. Сергей чувствовал себя виноватым и ничего не мог с этим поделать.
Ольгу погубило высокое давление. Она еще с вечера чувствовала себя неважно, реагируя на перемену погоды, беду всех гипертоников, но понадеялась, что обойдется, наглоталась таблеток и легла спать. Удар пришелся на середину ночи. Авантюристка Леля скончалась почти мгновенно, так и не сообразив, что умирает. Сергей, мятый, пьяный, в это время спал в соседней комнате после небольшого корпоратива, ничего не почувствовав. Утром он проснулся непривычно поздно, ворочался в постели и наконец барским голосом крикнул матери, чтобы принесла воды. Та не отозвалась. Сергей поворчал, поднялся с кровати и пошел на кухню. Ему даже в голову не пришло, что Ольга лежит в своей комнате. Подумал, что она отправилась в магазин, и пошел смотреть телевизор. Только около часу дня, проголодавшись, заметил, что пальто и обувь матери находятся на прежних местах, ворвался в спальню и, безуспешно попытавшись реанимировать давно остывшую Ольгу, вызвал «Скорую».