Спазимо бросил взгляд на мои брюки оливкового цвета.
— Новые? — спросил он меня, как будто не знал, что я хожу в одних и тех же брюках. Кроме этих брюк у меня была еще одна пара таких же, только черных и с большим количеством карманов.
Я закурила «Кэмел».
— Ну ладно, я ухожу — произнесла я, выдохнув дым в потолок.
Лучио, который ненавидел запах сигарет, кивнул с язвительной усмешкой и снова уставился в экран компьютера.
Дело Джордано Латтиче ждало меня на письменном столе. Еще одно быстро раскрытое дело.
Латтиче не пришел в агентство, как это делают все; он сломал себе ногу на склонах Доббиако и пару недель назад согласился встретиться у себя дома.
Преодолев четыре лестничных пролета, я оказалась в квартире, наполовину заставленной после переезда: с потолка свисало какое-то растение, грязная посуда горой возвышалась в стальной мойке, в углу стоял ящик с пивом, повсюду виднелись коробки с одеждой и документами, овальный стол и пластмассовые стулья были свалены в кучу.
Латтиче валялся на хлопчатобумажном матраце в трусах и голубой футболке. Я сразу обратила внимание на шрам, рассекавший его правую надбровную дугу.
— Я несколько часов просидел в засаде у дома, знаете? И когда я заметил того типа в машине «БМВ», который открывал ей дверцу, больше я уже ничего не видел.
Но все это было два года назад, объяснил он мне, когда с помощью ревности он старался воскресить страсть.
Обессиленный, с натянутыми нервами, утробным голосом, он умолял меня последить за его женой, которая потребовала развода, после того как выставила его за дверь. Джордано Латтиче подозревал, что теперь она живет с их общим другом Он упорно отрицал, что все еще любит ее, и утверждал, что нанял меня из чистого любопытства.
У меня перед глазами фотографии Донателлы, выходящей из бара, спортивного зала, солярия, собачьего приемника, из плодоовощного магазина. И всегда в кампании разных мужчин. Красивая женщина, жена Латтиче: высокая, стройная, светлые волосы заплетены в косу, зеленые надменные глаза. У нее был вид женщины, жившей сорок лет одним днем и ходившей в порванных джинсах, засунув руки в карманы кожаной куртки.
Я набрала телефонный номер Латтиче и вообразила, как он плетется, волоча загипсованную ногу до коридора, где на полу, среди пыли и окурков сигарет «Мальборо» стоит его телефонный аппарат. Когда я начала посвящать его в результаты моих расследований, нисколько не сомневалась: известие, что его жена развлекается не с одним, а с некоторым числом мужчин, взбодрит его.
Некоторое время спустя с другого конца провода до меня долетел поток брани: «Эта засранка, эта шлюха…» и в таком роде.
— Успокойтесь, синьор Латтиче…
— Только не надо успокаивать меня, не то я не знаю, что сделаю! — прокричал он в телефонную трубку.
А что оставалось ему сказать? «Буйствуйте, разорвите матрац, сломайте себе вторую ногу»?
— Вы слушаете меня? — спросила я.
Неприятно, когда, прежде чем ты успеваешь продиктовать свои банковские реквизиты для перевода денег, тебе в лицо нагло бросают трубку.
Около девяти вечера я припарковала свой «Ситроен» на улице Полезе. В баре «Чет Бейкер» сегодня вечером играло джазовое трио, а пианист был моим другом.
Осталось совсем мало заведений, в которые я захожу. Старые остерии переделаны в рестораны, и там берут уйму денег, а кормят плохо. Кроме улицы Прателло, где студенты университета и панки бесятся всю ночь, просиживая с собаками, косяками, бонгами и баночным пивом. Ночная Болонья оказалась в руках шайки богатеньких, разъезжающих в «Ренджроверах», а там, где такие машины, большой жажды к знаниям не встретишь.
Как-то один таксист заметил: «Нельзя сказать, что в других городах все по-другому. Но здесь эта разница больше бросается в глаза, потому что Болонья — место, где происходило много разных вещей, но, несмотря на это, всегда все функционировало…»
В баре я заказала джин с лимоном. Пока я ждала, кто-то положил мне руку на плечо.
«Фрэнк?» — подумала я.
Действительно, передо мной стоял эта сволочь Фрэнк собственной персоной: сто девять килограммов едких насмешек и такие маленькие глазки, что нужно пальцами раздвигать веки, чтобы заглянуть ему в глаза.
— Что подумываешь делать?
— Да вот вернулся после турне Джованотти.
Фрэнк работает менеджером и всегда мотается с какой-нибудь музыкальной группой или популярным певцом.
Я попросила бармена принести джин с лимоном Фрэнку.
— Присядем где-нибудь?
В этот момент музыка прекратилась. Три музыканта объявили короткий перерыв и спустились с помоста.
— Нет, поговорим здесь.
— Поговорим о чем? — Насколько я его знаю, разговор с ним может выдержать тот, у кого на ночном столике уже приготовлена смесь из барбитуратов.
— Видишь того? — Он указал пальцем на сидевшего за столиком типа лет тридцати с залысинами на голове. — Теперь она с ним.
— Фрэнк, извини за нескромный вопрос…
— Давай, спрашивай, — с мазохистской усмешкой подбодрил он.
— Почему бы тебе не найти новую девушку? Пусть она во время турне организует питание или продает на банкете майки…
Я замолчала на половине фразы, хотя Фрэнк меня все равно не слушал: мой взгляд неожиданно выхватил стоявшего по другую сторону стойки Альвара Дзинкати: прямой нос, подернутые сединой волнистые волосы и изогнутые в жеманстве полные чувственные губы. Альвара был адвокатом, имел жену и двух детей. Полгода я была его любовницей. Вернее, запасным колесом.
Я выпила джин с лимоном одним махом и услышала, как Фрэнк, наблюдавший за мной, произнес.
— Я защищу тебя от плохих людей.
Альваро подошел, держа в руке фужер с белым вином кивнул:
— Привет.
— Привет, — ответила я.
Он пошел дальше.
Жалостливо произнесенное «привет» отдалось с тоской в моем животе благодаря моему чувствительному желудку. Попытки примирения с врагом вызвали во мне чувство тошноты.
— Ты все еще ненавидишь его? — спросил Фрэнк.
— Нет. Слишком много чести, — слабым голосом ответила я.
— И все же ты с ним поздоровалась, это уже шаг вперед. У меня с Маргаритой так не получается.
Меня подмывало заказать еще один джин с лимоном.
— Мудрец сделает вид, что простил, но в глубине сердца он не простит, — выпалил Фрэнк, обливаясь потом.
Я посмотрела на него: на майке — большие потные пятна, едкий запах и довольный вид от произнесенного афоризма, выуженного не известно откуда, но точно не из турне с Лоренцо Керубини.
— Афоризм с какого-нибудь конфетного фантика?
— Сенека, — произнес он с видом олимпийского чемпиона.
Краем глаза я увидела, как Альваро Дзинкати вышел из бара.
Джиджи Марини, пианист джазового трио, знаком подозвал меня к своему столику. Я спустилась с табурета и попрощалась с Фрэнком.
Два часа ночи. Самое время натянуть презерватив и сочинить что-нибудь оригинальное. Мы снова выпиваем и курим в темноте, как два старых знакомых.
У Джиджи хрупкий вид и обвисшие плечи. В общем, ничего общего с велосипедистом, слушающим плеер. Однако ослепительная улыбка его молодит, несмотря на щель между зубами и постоянные синяки под глазами.
— Ты видела Мазари? — поинтересовался он.
— Знаю, что он открыл газетный киоск.
— Ему надоело играть по вечерам.
— Сейчас он точно зарабатывает больше.
Джиджи слегка задумался, потом нагнулся поближе ко мне:
— Может, снова начнешь играть?
Когда мне было двадцать лет, я играла в группе на ударных. Я не могла держать ритм, а вид публики меня терроризировал. Им приходилось наливать мне по две рюмки неразбавленной водки, всовывать мне в руки палочки и силой усаживать за ударную установку. Стоило мне поймать на себе чей-то взгляд, как я начинала колотить невпопад, ронять барабаны или дергаться в припадке исступленного ритма.
— Ты шутишь? — Я взглянула на него.
Во рту у меня все пересохло, а ему не терпелось отлить. Он скорчил гримасу и отправился в туалет. Через несколько минут он, пыхтя, поправил простыни, и мы уснули.
Утром я, как сомнамбула, босиком шлепала по коридору, растирая гноящиеся глаза. Заметив, как кто-то копошится на кухне, мне захотелось крикнуть: «Стоять на месте!» и выхватить несуществующий пистолет. Но я вспомнила, что у меня ночевал джазовый пианист, который с услужливым видом готовил завтрак.
— Напрасно ищешь, у меня нет ни закуски, ни печенья.
— Добрый день, — ответил он хриплым голосом человека, закончившего свой день сигаретой и начавшего новый день таким же образом. — У тебя глаз красный.
— Точно, — ответила я и выхватила у него из рук сигарету, чтобы сделать первую дневную затяжку.
Мы сидели на табуретах друг против друга. Пока пили кофе, он рассказал мне, что прочитал в журнале «Астролог» гороскоп Рака (мы с ним оба принадлежим к этому говяному зодиакальному знаку). — Судя по всему, новый год будет фантастичным: деньги, любовь, работа…
— Хорошо бы, а то старый был дерьмовым.
— Все равно гороскопы у нас никогда не сбываются, — ответил он, надевая зеленый свитер с нашлепками на локтях.
— Вот-вот. Это точно.
Мне потребовалось четверть часа, чтобы слезть с табурета Неверными шагами я побрела в ванную. Не успела отключить душ, как из спальни, где переодевался Джиджи Марини, до меня долетел его голос.
— Сегодня вечером я опять играю в «Чет Бейкер».
— Может быть, я зайду, — крикнула я через дверь.
— Отлично.
Мы оба знали, что этого не будет.
Я вышла из ванной и стала прокладывать себе путь между разбросанными по полу чулками, майками, стопками компакт-дисков, полными пепельницами, вчерашними газетами и грязными чашками. Январское солнце пробивалось сквозь грязные от недавно прошедшего дождя оконные стекла. Я задернула жалюзи, надела ветровку и шерстяную шапочку и вышла из дома. Раздавался звон колокола церкви Сан Джузеппе Лавораторе и редкий шум воскресного транспорта. Сев в «Ситроен», я решила поехать на рынок музыкальных дисков, расположенный на территории Северного Парка в большом анг