Возникновение, начало слез выгодно для кино. В театре лучше играть конец, последствия слез…
Плохой хороший человек…
Я заметила, что почти все люди, которые живут внутренне насыщенной жизнью, замкнуты в себе, чуждаются общения с внешним миром и, как правило, неинтересные собеседники. Особенно при первом, поверхностном знакомстве. Чтобы не прослыть совсем уж нелюдимыми, они всегда держат «про запас» готовый набор рассказов, фраз, шуток. Но все это мало касается их сущности. Раскрываются они редко и только среди своих. В то время как обычный человек ищет подтверждения собственным мыслям, словам и поступкам в общении с другими, то есть вне себя, талантливый человек, как правило, имеет критерий истинности в себе самом и не нуждается во внешних подтверждениях собственных выводов: «Ты сам свой высший суд…»
Труднее всего и мучительнее самому человеку от своего таланта. Талант – это дар для других, а для носителя таланта это наказание. Жить рядом с талантливым человеком очень трудно. Два таланта, как водится, не уживаются. Взаимоотталкиваются. Эту мысль, кстати, я хотела сыграть в фильме Конрада Вольфа «Гойя» в роли герцогини Альбы, которая для меня была, безусловно, талантливым человеком. В силу особенностей времени и ее происхождения ее талант не оставил результатов в искусстве, однако она сумела разжечь костер творчества в Гойе. Он был прекрасным придворным портретистом, но как кремень о камень высекает искру, так после встречи и разрыва с Альбой Гойя пошел по другому творческому пути. И возникли его гениальные чудовища – «капричос».
Мне, к сожалению, не пришлось сыграть Альбу, все закончилось на уровне кинопроб и благих намерений. После «Шестого июля» я была в так называемых черных списках, и Комитет кинематографии не утверждал меня на главные роли, считая, что я несу какой-то ненужный советскому кино отрицательный заряд. Конрад Вольф не добился для меня разрешения и пригласил на роль герцогини Альбы Оливеру Вучо, югославскую певицу – полную противоположность мне. Она сыграла только секс. Но когда фильм переводили на русский язык, Вольф попросил меня ее озвучить. После этой работы и еще одного раза, когда я озвучивала Андресс в «Красных колоколах», я зареклась и близко подходить к дубляжу. Оба режиссера, и Вольф и Бондарчук, хотели к сексу примешать сухую речь «интеллектуалки». Выносить «золотые горшки» за кем-то – из этого мало что получается…
Посмотрела я как-то прелестный спектакль в Театре имени Станиславского – «Хлестаков» режиссера Мирзоева с неожиданным решением главной роли в исполнении Максима Суханова. Хлестаков предстает перед нами в разных ипостасях – от лагерного «урки» до некрофила… Впрочем, и спектакль, и эта роль требуют отдельного разбора. Я сейчас вспомнила об этом, потому что в конце спектакля мой не очень глупый приятель меня спросил: «Интересно, Суханов и в жизни такой же? Я бы побоялся с ним встретиться в темном переулке…»
Я часто слышу слово «самовыявление». Но если мы беремся утверждать, что почти в каждой роли актер ищет себя в предлагаемых обстоятельствах (а особенно это относится к кино, где любая фальшь видна), то как же обстоит дело с отрицательными персонажами? Что, специально отыскивать злодеев, чтобы сыграть Смердякова?
Играть отрицательные роли – занятие неблагодарное. Это повелось с давних пор. В средневековые времена актер, изображавший в церковной мистерии первосвященника, получал вдвое-втрое больше, чем тот, кто играл дьявола или Иуду. Сейчас подобное происходит, когда дело касается уже не материального, но морального вознаграждения за актерский труд.
Помню, как на одной из встреч после «Шестого июля» меня с многозначительным подтекстом спрашивали: «А что, вы и Фанни Каплан согласились бы играть?»
Впрочем, истории театра известны и более драматичные случаи. В 1909 году в Чикаго один офицер, присутствовавший на спектакле «Отелло», был настолько возмущен гнусностью Яго, что не раздумывая выхватил пистолет и застрелил актера, игравшего эту роль.
Так случилось, что за мной, особенно в кино, утвердилось амплуа сильных, волевых женщин. Может быть, потому, что часто играла отрицательные роли. Хотя – что значит отрицательные? Видимо, те, в чьих характерах отрицательных черт решительно больше, чем положительных.
Мне доводилось замечать, что на встречах со зрителями меня поначалу принимают холодно. Требуется усилие, чтобы расположить зал к себе, завоевать его симпатию. Это как входить в кабинет к незнакомому человеку – он всегда поначалу бывает ко мне не расположен. Если для разговора есть достаточно времени, я уверена, что смогу снять предубеждение, если нет – от встречи со мной у него, наверное, останется неприятный осадок. Вероятно, в моей человеческой сущности на первый взгляд больше отрицательных черт, чем положительных. У меня нет того сразу располагающего обаяния, какое было, допустим, у прекрасного актера Петра Алейникова и есть у очень многих актеров. Поэтому, играя положительные эпизоды, мне трудно брать в союзники зрителя. В больших ролях мне это легче: там у меня достаточно времени, чтобы убедить, заставить верить себе.
Играя отрицательную героиню, я стараюсь оправдать ее для себя. Ведь если актер не оправдывает для себя Раскольникова, убившего старуху-процентщицу, – роли не получится. Не будет характера, будет плохая схема, пересказ поступков. И зрители тоже на какое-то время должны стать на сторону Раскольникова, пойти за ним, пожалеть его и последовательно прийти к его жизненному крушению.
Я помню, для сцены «Зоопарк» в фильме «Дневные звезды» из детского дома привели группу ребят от двух до семи лет, человек тридцать. Но съемка никак не начиналась – ждали солнца. Две воспитательницы: одна пожилая, из таких классических петербуржских старомодных женщин, другая молодая, видимо, только что закончила училище, но уже знала имена и фамилии всех детей («Алеша, встань с земли» – было холодно; «Метёлкин, не расстегивай пальто» и т. д.). Чтобы дети не разбежались, их повели на кучу песка, который только что привезли для каких-то зоопарковских нужд. Дети обсыпали эту кучу, весело кричали, занялись делом. Они так могли играть целый день. Но пришла служительница – стремительная, напористая, в грязном сером халате. Крикнула: «Вы что это песок портите! Разносите по всему зоопарку!» (дети играли очень аккуратно, воспитательницы следили). Прогнала. Детей построили парами. Пошли. Растянулись по всей аллее. Так и водили их уныло по этой аллее целый день – из-за погоды съемок не было…
Но если бы пришлось сыграть эту служительницу в большой роли, я бы меньше всего думала о том, что она злая. Как-то Саша Пятигорский, с которым меня в свое время познакомил Мераб Мамардашвили, развивая эту тему – «плохой хороший человек», заметил: «Добро сильнее зла – у них разные задачи: зло хочет непременно искоренить добро, а добру надо всего лишь самосохраниться».
Я ненавижу любое проявление хамства, тупости, человеческой глухоты, фанатизма. Но играть в отрицательных ролях только эти черты – глупо. Недаром Станиславский говорил: играешь скупого – ищи, где он щедрый.
Любую роль, когда над ней работаешь, надо «облить слезами». Я люблю репетировать в лесу. Идешь одна, никто тебя не видит, повторяешь текст и плачешь, плачешь…
Вообще же всех актеров можно разделить на два основных типа: к первому относятся те, кто играет маску, один и тот же образ, ко второму – те, кто каждый раз перевоплощается в новый образ. Я вовсе не хочу отдавать предпочтение какому-либо из этих типов. Допустим, Чаплин: его маска из фильма в фильм одинакова, но это гениальная маска. Перевоплощение всегда рискованнее. Даже у Смоктуновского, при всей огромной амплитуде его таланта, были неудавшиеся, проходные роли в кино.
Естественно, что любая роль оказывает на актера влияние, внутренне меняет его на какое-то время.
Впрочем, у Аверченко на эту тему есть прекрасный рассказ «Яд». Муж не мог понять, какой же характер у его жены-актрисы: то она манерна, то естественна, то ребячливо-весела, то замкнуто-мрачна и т. д. Но вот однажды, сидя в столовой, он услышал, как на кухне жена площадными словами распекала прачку, и муж подумал, что вот оно, истинное лицо его супруги. Однако вечером на премьере он увидел ее в роли кухарки…
Все ли актеры азартны?
Из дневника
17 ноября, 1975
Весь день провела на ипподроме. Проиграла все деньги. Простудилась…
Я всегда подозревала, что азартна, но у меня не было случая это проверить.
Как-то во времена ранней «Таганки» с Николаем Робертовичем Эрдманом, завсегдатаем ипподрома, после репетиции мы пошли на бега. Там провели целый день, и я проиграла все, даже то, что заняла. И остановиться не могла.
Потом, много лет спустя, в Довиле и Виши, в те времена, когда мы знали о рулетке только из Достоевского, я попадала в знаменитые игорные дома и ставила там небольшие деньги. И каждый раз неудачно. Значит, поняла я, когда я пытаюсь вмешаться в игру случая, то всегда проигрываю. И если на гастролях все садились за карты, я тоже садилась и тоже всегда проигрывала. Но сам процесс мне очень нравился.
…В Париже у меня был приятель Анатоль Засс. Он играл всю жизнь. С ним мы пошли однажды на бега в Булонский лес. Поскольку у него была своя лошадь, мы сидели на трибуне для избранных. А рядом с ней был небольшой круг, куда выводят лошадей для показа перед заездом. Мы проигрывали. Тогда я говорю: «Боби́ (он Анатоль, но мы его звали так), это из-за меня. Я всегда проигрываю».
В один из перерывов к нам подошел пожилой человек с помятым, изношенным, но аристократическим лицом. Мы познакомились. Он говорил по-русски. Они с Боби́ обсудили бега, потом я услышала, что этот Вова́ заработал много денег, продав куда-то партию кофе. Когда он ушел, я спросила о нем Боби́. «Ну, Алла, вам грех не знать. Это сын Кшесинской от великого князя Романова, брата вашего царя, – Владимир Романовский».
Мы поставили на ту лошадь, которую посоветовал Вова́, и все вместе проиграли. Оставалось два заезда, и я сказала: «Попробуем разделиться». И пошла к кругу, где лошадей готовили к заезду. Смотрю, стоит Бельмондо – рядом со своей лошадью. В серой тройке, сером цилиндре, одна рука в кармане брюк. Я подумала: «Ох, уж эти мне актерские замашки…» – и вычеркнула его лошадь (она, кстати, потом пришла в числе последних).