Он все умел делать сам, и когда та же «Легенда о Сурамской крепости» получила на каком-то фестивале награду – не то за работу художника, не то за операторскую работу, мне было смешно: это все Сережино, его руки, его почерк. Я просто вижу, как именно он одевает актеров и декорирует кадры, делая почти весь фильм собственноручно.
Тряпочки, аппликации, вышивки, камни, старые ковры – это было его страстью.
Он из всего делал спектакль. Например, в Тбилиси был вечер в Доме кино, посвященный режиссеру-документалисту Василию Катаняну и Инне Генс – его жене, специалисту по японскому кино. Но они были друзья Сережи! Параджанов декорировал этот вечер и сделал из него фейерверк: там были грузинские красавицы в шляпах и длинных вечерних платьях, которые просто сидели на сцене. Для украшения. Женщина за пианино сидела в такой же шляпе, а двух маленьких мальчиков Сережа одел в матроски, но не обыкновенные, а придуманные им самим. Так получился спектакль! Из ничего. И он всем запомнился!
Понимаю, что воспоминания современников ущербны и немножко узки. Например, когда читаешь воспоминания о Пушкине, то удивляешься – ну как же они не понимали, что рядом с ними живет гений, которому – изначально – прощается все! А они вспоминают какие-то мелкие конкретные фактики его жизни. Но в то же время, если бы не эти «конкретные» заметки, может быть, мы не сумели бы понять в более широком смысле того же Пушкина.
Чем конкретнее, детальнее воспоминания современников, тем они лучше фиксируют душу времени. Без обобщений и «расширенного понимания». Это уже некий второй этап. Поэтому мне и хочется вспоминать только конкретные истории, которые встают абсолютно реально перед глазами, – то, что врезалось и осталось в памяти.
Сережа Параджанов заразил своим маскарадом всех, кто с ним общался. Когда Катаняны приезжали в Тбилиси и шли к Сереже в гости, Инна – прибалтийка с немецким воспитанием, очень пунктуальная, дисциплинированная – шла в обычной английской юбке, в каком-нибудь буржуазном меховом жакетике, но на голове непременно параджановская шляпа!
Меня в театре часто обвиняли в декоративности. Я обожаю наворот тканей, не сшитых, драпированных. Я очень люблю шляпы, но тут даже не в шляпах дело. А в том, чтобы уйти от скучного, запрограммированного быта, превратить жизнь немножко в игру, не то чтобы не всерьез к ней относиться, но не так драматически.
И уж совсем по-параджановски его шляпы, подаренные мне, ушли с аукциона. Одна шляпа была продана за два миллиона рублей в пользу детей-аутистов, а еще одна шляпа – чтобы помочь театру «Гоголь-центр», которым руководил Кирилл Серебренников. Ее на аукционе за 20 тысяч евро купил бывший чиновник, благодаря которому и возник «Гоголь-центр». Купил и тут же подарил эту шляпу театру. И в театре решили ее отдать в музей Параджанова, что в городе Ереване.
Чтобы любить человека, не обязательно знать его биографические данные. Поэтому я только после смерти Параджанова узнала, что он родился 9 января 1924 года в Тбилиси в армянской семье. В 1941 году окончил среднюю школу. Один год проучился в Тбилисском институте железнодорожного транспорта, затем 2 года – на вокальном факультете Тбилисской консерватории. В 1945-м поступил на режиссерский факультет ВГИКа (мастерская Игоря Савченко), который окончил в 1951 году.
С 1952 года работал на Киевской киностудии художественных фильмов. В качестве режиссера-постановщика дебютировал фильмом «Андриеш» (совместно с Яковом Базеляном) в 1954 году. В 1959-м поставил свой первый самостоятельный полнометражный игровой фильм «Первый парень».
В 1964 году – «Тени забытых предков».
С 1966-го Сергей Параджанов работал в Ереване.
В 1967 году на Ереванской студии документальных фильмов он снял картину «Акоп Овнатанян», а в 1968-м на киностудии «Арменфильм» завершил работу над фильмом «Цвет граната» («Саят-Нова»).
Однако фильму этому была уготована печальная участь. Руководство Госкино СССР присудило фильму низшую категорию, тем самым предрешив его прокатную судьбу и закрыв фильму дорогу на международный экран. Более того, режиссеру Сергею Юткевичу было поручено в Москве перемонтировать фильм по исходному негативу и сделать русские надписи. В результате авторский вариант фильма сохранился лишь в армянской позитивной копии.
В 1974 году в период работы над фильмом «Чудо в Оденсе» (киностудия «Арменфильм»), об Андерсене, Сергей Параджанов был арестован и приговорен Киевским областным судом к 5 годам лишения свободы.
В 1977-м под воздействием кинематографической общественности разных стран Сергей Параджанов был условно-досрочно освобожден. Он поселился в Тбилиси, но в работе ему было отказано. Более того, по сфабрикованным обвинениям Параджанов вновь привлекался к уголовной ответственности и в ожидании суда несколько месяцев провел в тюрьме. Однако на этот раз суд признал его невиновным.
С 1983-го по 1988-й Сергей Параджанов работал на киностудии «Грузия-фильм», где снял картины «Легенда о Сурамской крепости», «Пиросмани», «Ашик-Кериб».
В 1989 году на киностудии «Арменфильм» Сергей Параджанов приступил к работе над автобиографическим фильмом «Исповедь». Были отсняты первые 300 метров пленки.
Параджанов умер 20 июля 1990 года в Ереване.
В 1991-м в Ереване был создан музей С. Параджанова.
В 1994-м в Москве был создан Художественный театр «Параджановское фойе».
Когда я стала работать с Терзопулосом в Афинах, он мне показал подарки от Параджанова, а крест, который ему на шею надел Сережа при расставании, Теодор носит до сих пор. И наш спектакль «Медея» мы сделали не без влияния Параджанова и, пользуясь в оформлении его красочной эстетикой, спектакль посвятили ему.
«Гордость – когда ты не принадлежишь общественному мнению»
(Рустам Хамдамов)
Когда я сказала Рустаму Хамдамову, что хочу про него написать, он своим быстрым говорком: «Да зачем Вам это нужно, Алла. По-моему, это так не интересно. Да и кому это нужно. Про меня написали столько неправды. То засовывают меня в модельеры, я, дескать, придумываю сумочки для Кристиан Диор. То обзывают меня модным художником и обвешивают моими картинками рестораны».
Речь у Хамдамова быстрая, ответы порой неожиданны, откровенны, парадоксальны, а потому интересны.
Я люблю с ним говорить. Особенно на съемках, когда долго ждешь – пока расчистят место для съемок, пока операторская группа что-то там разметит. Хамдамов, не обращая на всю эту суету внимания, будто к нему это не относится, стоит со мной в сторонке, и мы просто болтаем. Ни о чем и обо всем.
Но он может и сутками молчать. Сидит у себя в ателье, как было в Париже, где он жил года три, – и рисует.
Он самодостаточен. Как-то сказал, что его можно посадить в башню или в тюрьму и он спасется – будет думать, рисовать, слушать музыку. Писать бесконечные варианты своих сценариев. Заваривать чай.
Кажется, что он одинокий, нелюдимый человек. Но это видимость. У него всегда дома какие-то люди. Он любит ходить по магазинам. Знает всех продавцов в округе и в курсе всех городских событий. Тогда, в Париже, заставил меня купить мужские ботинки, строгое пальто, шарф, и я потом себя чувствовала во всем этом, как рыба в воде, в бесконечных парижских интеллектуальных тусовках.
Рустам и стиль – это синонимы. Он обожает актрис 20–30-х годов, которые создавали так называемый высокий стиль. Он обожает Грету Гарбо: «печальная женщина, как Каллас. Романтический цветок», – говорит он. Больше всего в жизни его раздражает у людей отсутствие стиля и вкуса.
Все актрисы, которые у него снимались, отмечены его отношением к стилю. Елена Соловей в «Рабе любви», Жанна Моро в «Анне Карамазоффе», Рената Литвинова в «Вокальных параллелях».
К гриму и костюму у него свой подход. Он может часами пробовать разные варианты. «Грим – удивительная вещь. Возвращение в детство. Или сильное чудачество, или шаг в неталантливость», где-то я прочитала его слова.
Неталантливость ему не грозит. Он любит лица – и женщин и мужчин, – которым, если что-то добавить, получается индивидуальность высокого стиля. Но к женским образам у него особое пристрастие. Недаром появились его бесконечные рисунки «боярышень» – то в кокошниках, то в панамках, то в шляпах.
Он очень любил свою мать. Когда рассказывает о ней или о своем детстве, всегда улыбается. Они жили в Ташкенте. Мать работала в оперном театре портнихой. Рустам с детства, что называется, дышал запахом кулис. Рассказывал, что был на сцене маленькой русалкой в опере Даргомыжского «Русалка». Певицы его обожали. Он был красивый мальчик. Есть фотография, где он на коленях у Валерии Барсовой, а рядом Александр Пирогов. Он по-прежнему красив. Его правильные, пропорциональные черты невольно привлекают внимание.
Вокруг него всегда стайка поклонниц. Женщины его любят опекать.
Его первая жена Лиля Огиенко родила ему сына Даню, потом уехала в Париж, вышла замуж за француза, сына отдала в престижную французскую школу, но продолжала опекать Рустама, жившего в Москве. Когда я хлопотала ему московскую прописку (Рустам больше 30 лет ухитрялся жить в Москве без прописки – это в глубоко советское время!), Лиля звонила мне из Парижа, расспрашивала, как продвигаются дела с пропиской, и благодарила за заботу. С пропиской ничего тогда не получилось, я не умею ходить по кабинетам, но Рустам до сих пор не забывает моего участия, когда речь заходит обо мне. Может быть, он изменит свое мнение после того, как прочтет эти записки. Он не любит, когда о нем говорят. Всегда раздражается на это. В раздражении может наговорить о человеке бог знает что. Он как гоголевский Собакевич, у которого есть один приличный человек, и тот свинья. Он смеется на это и называет мне имена людей, о которых никогда ничего плохого не говорил.
Его вторая жена была итальянка со странным именем Тончи Симонетта Виоли из древнего рода. В Россию она приехала, чтобы спасти Рустама и вывезти его в Италию. Для него это был тогда единственный способ увидеть другой мир. Это была длинная история, так как у Рустама не было, как я говорила, московской прописки, а в Ташкент, где он родился и был прописан, не пускали ее как иностранку. Но надо знать упорство такого рода женщин. На четвертый год бесполезных хлопот она купила тур в Ташкент, в одном ОВИРе нашла покладистую женщину, завалила ее подарками и через несколько дней их расписали в ташкентском загсе. Но в Италию Рустама тогда все равно не выпустили.